Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не
больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет
войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Он был по службе меня моложе, сын случайного отца, воспитан
в большом свете и имел особливый случай научиться тому, что
в наше воспитание еще и не
входило.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело
в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и
в голову не
входит, что
в глазах мыслящих людей честный человек без
большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и
в нижнем этаже красили,
в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они
вошли в первую
большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она
войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай
в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на
Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Знаменитая певица пела второй раз, и весь
большой свет был
в театре. Увидав из своего кресла
в первом ряду кузину, Вронский, не дождавшись антракта,
вошел к ней
в ложу.
Так как никто не обращал на него внимания и он, казалось, никому не был нужен, он потихоньку направился
в маленькую залу, где закусывали, и почувствовал
большое облегчение, опять увидав лакеев. Старичок-лакей предложил ему покушать, и Левин согласился. Съев котлетку с фасолью и поговорив с лакеем о прежних господах, Левин, не желая
входить в залу, где ему было так неприятно, пошел пройтись на хоры.
Пройдя небольшую столовую с темными деревянными стенами, Степан Аркадьич с Левиным по мягкому ковру
вошли в полутемный кабинет, освещенный одною с
большим темным абажуром лампой.
Когда после вечернего чая и ночной прогулки
в лодке Дарья Александровна
вошла одна
в свою комнату, сняла платье и села убирать свои жидкие волосы на ночь, она почувствовала
большое облегчение.
Почти
в одно и то же время
вошли: хозяйка с освеженною прической и освеженным лицом из одной двери и гости из другой
в большую гостиную с темными стенами, пушистыми коврами и ярко освещенным столом, блестевшим под огнями
в свеч белизною скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором чайного прибора.
Дарья Александровна почувствовала
большое облегчение, когда
в комнату
вошла давнишняя ее знакомая, Аннушка. Франтиха-горничная требовалась к барыне, и Аннушка осталась с Дарьей Александровной.
Бал только что начался, когда Кити с матерью
входила на
большую, уставленную цветами и лакеями
в пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу.
Катавасов,
войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята. На
большой станции
в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними
в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем
в Москве.
Войдя в залу, я спрятался
в толпе мужчин и начал делать свои наблюдения. Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил с
большим жаром; она его рассеянно слушала, смотрела по сторонам, приложив веер к губкам; на лице ее изображалось нетерпение, глаза ее искали кругом кого-то; я тихонько подошел сзади, чтоб подслушать их разговор.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может
войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот,
в чьей голове родилось
больше идей, тот
больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
— Но позвольте: зачем вы их называете ревизскими, ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы не
входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте, дам, а
больше не могу.
Подошед к окну, постучал он пальцами
в стекло и закричал: «Эй, Прошка!» Чрез минуту было слышно, что кто-то вбежал впопыхах
в сени, долго возился там и стучал сапогами, наконец дверь отворилась и
вошел Прошка, мальчик лет тринадцати,
в таких
больших сапогах, что, ступая, едва не вынул из них ноги.
Всё хлопает. Онегин
входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился — и зевнул,
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».
А судя по тому, что есть, неприятель
вошел в город не с
большим запасом; телег что-то было с ним немного.
— Н… нет, видел, один только раз
в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» —
вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне
входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и
больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
Случалось ему уходить за город, выходить на
большую дорогу, даже раз он вышел
в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался
в город, смешивался с толпой,
входил в трактиры,
в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную.
Мещанин
вошел в ворота одного
большого дома.
Хозяин заведения был
в другой комнате, но часто
входил в главную, спускаясь
в нее откуда-то по ступенькам, причем прежде всего выказывались его щегольские смазные сапоги с
большими красными отворотами.
Он вспомнил, что
в этот день назначены похороны Катерины Ивановны, и обрадовался, что не присутствовал на них. Настасья принесла ему есть; он ел и пил с
большим аппетитом, чуть не с жадностью. Голова его была свежее, и он сам спокойнее, чем
в эти последние три дня. Он даже подивился, мельком, прежним приливам своего панического страха. Дверь отворилась, и
вошел Разумихин.
— Стало быть, я с ним приятель
большой… коли знаю, — продолжал Раскольников, неотступно продолжая смотреть
в ее лицо, точно уже был не
в силах отвести глаз, — он Лизавету эту… убить не хотел… Он ее… убил нечаянно… Он старуху убить хотел… когда она была одна… и пришел… А тут
вошла Лизавета… Он тут… и ее убил.
— Вам
больше чаю не угодно? — промолвила Фенечка, просунув голову
в дверь: она не решалась
войти в гостиную, пока
в ней раздавались голоса споривших.
Вы меня, помнится, вчера упрекнули
в недостатке серьезности, — продолжал Аркадий с видом человека, который
вошел в болото, чувствует, что с каждым шагом погружается
больше и
больше, и все-таки спешит вперед,
в надежде поскорее перебраться, — этот упрек часто направляется… падает… на молодых людей, даже когда они перестают его заслуживать; и если бы во мне было
больше самоуверенности…
Молодые люди
вошли. Комната,
в которой они очутились, походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов,
большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос.
«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль
в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие
больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит,
в горящую избу
войдет», — это красиво, но полезнее
войти в будничную жизнь вот так глубоко, как
входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
В помещение под вывеской «Магазин мод»
входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами
в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Через час Клим Самгин
вошел в кабинет патрона.
Большой, солидный человек, сидя у стола
в халате, протянул ему теплую, душистую руку, пошевелил бровями и, пытливо глядя
в лицо, спросил вполголоса...
Бесшумно открылась дверь,
вошел Захарий, — бросилось
в глаза, что волос на голове у него вдвое
больше, чем всегда было, и они — волнистее, точно он вымыл и подвил их.
В углу открылась незаметная дверь,
вошел, угрюмо усмехаясь, вчерашний серый дьякон. При свете двух
больших ламп Самгин увидел, что у дьякона три бороды, длинная и две покороче; длинная росла на подбородке, а две другие спускались от ушей, со щек. Они были мало заметны на сером подряснике.
Лошадь осторожно
вошла в открытые двери
большого сарая, — там,
в сумраке, кто-то взял ее за повод, а Захарий, подбежав по прыгающим доскам пола к задней стенке сарая, открыл
в ней дверь, тихо позвал...
Эта сцена настроила Самгина уныло. Неприятна была резкая команда Тагильского; его лицо, надутое, выпуклое, как полушарие
большого резинового мяча, как будто окаменело, свиные, красные глазки сердито выкатились. Коротенькие, толстые ножки, бесшумно, как лапы кота, пронесли его по мокрому булыжнику двора, по чугунным ступеням лестницы, истоптанным половицам коридора;
войдя в круглую, как внутренность бочки, камеру башни, он быстро закрыл за собою дверь, точно спрятался.
Под полом,
в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены
большой продолговатой комнаты, стали
входить люди — босые, с зажженными свечами
в руках,
в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
В коридоре зашумели, дверь открылась,
вошла с Дуняшей
большая женщина
в черном и, остановясь против солнца, сказала Дуняше густо и сочно...
Вошел человек лет сорока, принадлежащий к крупной породе, высокий, объемистый
в плечах и во всем туловище, с крупными чертами лица, с
большой головой, с крепкой, коротенькой шеей, с
большими навыкате глазами, толстогубый.
«Не правы ли они? Может быть,
в самом деле
больше ничего не нужно», — с недоверчивостью к себе думал он, глядя, как одни быстро проходят любовь как азбуку супружества или как форму вежливости, точно отдали поклон,
входя в общество, и — скорей за дело!
Только братца одного не видит он совсем или видит, как мелькает
большой пакет мимо окон, а самого его будто и не слыхать
в доме. Даже когда Обломов нечаянно
вошел в комнату, где они обедают, сжавшись
в тесную кучу, братец наскоро вытер пальцами губы и скрылся
в свою светлицу.
У него были такие
большие руки, с такими длинными и красными пальцами, что ни
в какие перчатки, кроме замшевых, не
входили. Он был одержим кадетским аппетитом и институтскою робостью.
Но цветы стояли
в тяжелых старинных вазах, точно надгробных урнах, горка массивного старого серебра придавала еще
больше античности комнате. Да и тетки не могли видеть беспорядка: чуть цветы раскинутся
в вазе прихотливо,
входила Анна Васильевна, звонила девушку
в чепце и приказывала собрать их
в симметрию.
Он, уже после болезни,
вошел участником
в одну
большую акционерную компанию, впрочем очень солидную.
— Ce Тушар
вошел с письмом
в руке, подошел к нашему
большому дубовому столу, за которым мы все шестеро что-то зубрили, крепко схватил меня за плечо, поднял со стула и велел захватить мои тетрадки.
Я
вошел тут же на Петербургской, на
Большом проспекте,
в один мелкий трактир, с тем чтоб истратить копеек двадцать и не более двадцати пяти — более я бы тогда ни за что себе не позволил.
Этого господина я потом узнал гораздо
больше и ближе, а потому поневоле представляю его теперь уже более зазнамо, чем тогда, когда он отворил дверь и
вошел в комнату.
Там меня барышни по-французски научили, но
больше всего я любил басни Крылова, заучил их множество наизусть и каждый день декламировал по басне Андроникову, прямо
входя к нему
в его крошечный кабинет, занят он был или нет.
На нас бросились лаять две
большие собаки, лишь только мы
вошли в садик.
Нашим мелким судам трудно
входить сюда, а фрегату невозможно, разве с помощью сильного парохода. Фрегат сидит 23 фута; фарватер Янсекияна и впадающей
в него реки Вусун, на которой лежит Шанхай, имеет самую
большую глубину 24 фута, и притом он чрезвычайно узок. Недалеко оставалось до Woosung (Вусуна), местечка при впадении речки того же имени
в Янсекиян.
Девицы
вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного дома.
Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.