Неточные совпадения
Я
замечал, и многие старые
воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и идти во главе его, готовый отдать за свой народ свою душу, своих детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный
меч свой вместе с ножнами в глубину морскую…
После ссылки я его мельком встретил в Петербурге и нашел его очень изменившимся. Убеждения свои он сохранил, но он их сохранил, как
воин не выпускает
меча из руки, чувствуя, что сам ранен навылет. Он был задумчив, изнурен и сухо смотрел вперед. Таким я его застал в Москве в 1842 году; обстоятельства его несколько поправились, труды его были оценены, но все это пришло поздно — это эполеты Полежаева, это прощение Кольрейфа, сделанное не русским царем, а русскою жизнию.
— Опять с медалями? Ты у меня, Аника-воин, не
смей на улицу бегать, слышишь!
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от
Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе с места двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Смело, бодро выступил профессор политических наук А. П. Куницын и начал не читать, а говорить об обязанностях гражданина и
воина.
В состав этих кружков попадали и Фальстафы, непобеждаемые в крике, и «
воины смирные средь
мечей».
Ты, гражданский
воин, мужественно перенесший столько устремленных на тебя ударов и стяжавший такую известность, что когда некто ругнул тебя в обществе, то один из твоих клиентов
заметил, что каким же образом он говорит это, когда тебя лично не знает?
Утром
воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря на адский ружейный огонь, подплыли почти к самому острову, то из воды послышался страшный треск, весь остров покосился набок и стал тонуть. Напрасно европейцы
молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть в озере. К вечеру же вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень, утонул. И с тех пор старые жрецы поют в назидание юношам, и так далее и так далее.
Один — Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой — Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но
воин скромный средь
мечей...
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна
Воина и, будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского
воина,
молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
То-то вот: коли хороший жернов, так и стар, а все свое дело сделает!» Стариковская похвала оправдывалась, впрочем, как нельзя лучше на самом деле: подобно старому
воину, который в пылу жаркого рукопашного боя не
замечает нанесенных ему ран, Глеб забывал тогда, казалось, и ломоту в ребрах, и боль в пояснице, забывал усталость, поперхоту и преклонные годы свои.
А куряне славные —
Витязи исправные:
Родились под трубами,
Росли под шеломами,
Выросли как
воины,
С конца копья вскормлены.
Все пути им ведомы,
Все яруги знаемы,
Луки их натянуты,
Колчаны отворены,
Сабли их наточены,
Шеломы позолочены.
Сами скачут по полю волками
И, всегда готовые к борьбе,
Добывают острыми
мечамиКнязю — славы, почестей — себе...
Этот храбрый
воин Наполеона, один из героев Аустерлицкого сражения, в первый раз еще преклонял отягченную лаврами главу свою перед
мечом победителя.
— Теперь надо
молить царицу небесную, чтобы она помогла нашим
воинам завоевать славян… — начала было она выпечатывать.
Оттоманы, спасенные бегством от
меча Российского, разили
воинов Иосифа, тех, которые прежде сами побеждали храбрейшие армии в Европе.
Все
воины в одно мгновение обнажили
мечи свои, взывая: «Идем, идем сражаться!» Друзья Иоанновы и враги посадницы умолкли.
— Граждане толпились вокруг дома Борецких: напрасно
воины хотели удалить их, но вдруг раздался звон колокольный во всех пяти концах, и народ, всегда любопытный, забыл на время судьбу Марфы: он спешил навстречу к Иоанну, который с величием и торжеством въезжал в Новгород, под сению хоругви отечества, среди легионов многочисленных, в венце Мономаха и с
мечом в руке.
— Мы люди, непривычные к обращению с оружием. И если мы вступим в борьбу с римскими
воинами, то они всех нас перебьют. Кроме того, ты принес только два
меча, — что можно сделать двумя
мечами?
— Да, но завтра
воинов спросят: а где ваши
мечи? И, не найдя, накажут их без вины.
— Разве мы
воины, что должны опоясываться
мечами? И разве Иисус не пророк, а военачальник?
Действительно, работали с радостию. Откуда только что возможно было выбрать — все собрали. А сам Иван Фомич в это время изготовил свой проект, который, как все им писанное, был изложен мастерски и пошел в ход. Прежде чем готовы были наши кадастры и
сметы, потребные уже к заключительному дележу и рассадке двадцати пяти тысяч наших
воинов, которые должны были поставить свои самовары и напустить здесь приятного отечественного дымку, князь был введен Самбурским во все его соображения.
Пошел в праздник Аггей в церковь. Пришел он туда с женою своею в пышных одеждах: мантии на них были златотканые, пояса с дорогими каменьями, а над ними несли парчовый балдахин. И впереди их и сзади шли
воины с
мечами и секирами и довели их до царского места, откуда им слушать службу. Вокруг них стали начальники да чиновники. И слушал Аггей службу и думал по-своему, как ему казалось, верно или неверно говорится в Святом Писании.
И видит Аггей: идут его воины-телохранители с секирами и
мечами, и начальники, и чиновники в праздничных одеждах. И идут под балдахином парчовым правитель с правительницей: одежды на них золототканые, пояса дорогими каменьями украшенные. И взглянул Аггей в лицо правителю и ужаснулся: открыл ему Господь глаза, и узнал он ангела Божия. И бежал Аггей в ужасе из города.
Воины, как перед тем юноши, обступили Мафальду и жаждали ее объятий. Но так как они были грубые люди и не могли соблюдать очередь, как делали это учтивые и скромные юноши того города, хорошо воспитанные их благочестивыми родителями, то они разодрались, и пока один из них обнимал Мафальду, другие пускали в ход оружие, чтобы решить силой
меча, кто должен насладиться несравненными прелестями Мафальды. И многие были ранены и убиты.
Наступила последняя сцена. Я стоял за входной портьерой и видел все самым отчетливым образом.
Воины ввели Лоренциту с завязанными назад руками. Когда ее клали на разостланный по земле красный ковер, она
заметила из-за портьеры мое лицо и улыбнулась мне.
Мой отец — рубака и
воин,
смело водивший полк на усмирение восставшего аула, — теперь плакал при расставании со своей маленькой девочкой горькими, тяжелыми слезами!
Князь Холмский, о котором рассказывали, что он сдирал кожу с неприятельских
воинов и собственною рукою убивал своих за грабеж, был чувствителен к добру, ему оказанному. Он не принял назад жуковины и просил лекаря оставить ее у себя на память великодушного поступка. Перстень, по металлу, не имел высокой цены, и Антон не
посмел отказать.
В два, три дня даровитый
воин, как он, может выучиться немецкой науке биться на
мечах.
Иоанн
заметил эту хитрость тверского князя, но молчал и был милостив к пришедшим
воинам и приветлив с их предводителем.
— Народ шумит, безумствует, королева! Не хочет слушать нас. Мы уже собрали войска, чтобы наказать непокорных, и тебе, королева, предстоит стать во главе верных
воинов с
мечом в руке. Возьми его и поведи войска против непокорных.
Ножи бывали также не у всех
воинов, но
мечи и копья — у каждого.
— Знаю и тех, кто одной рукой обнимает, а другой замахивается. Я жду
воинов ваших к делу, которое скоро начнется, — с ударением
заметил великий князь.
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побеждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но, несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег
заметал следы их, хрустел под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя знать, но неутомимые
воины преодолевали препятствия и шли далее форсированным маршем.
Пошевни везло двенадцать лошадей. Их со всех сторон окружали московские
воины с обнаженными
мечами. Процессия ехала тихо, молчаливо, как бы эскортируя важного преступника.
Надобно
заметить, что в описываемое нами время было больше конницы, нежели пехоты, а оружие русских
воинов состояло уже не из самострелов, подкатных туров, приступных перевесов, быков, баранов или огнестрельных пороков, или зелий, и прочих орудий, употреблявшихся ранее при осадах, но из пушек и завесных пищалей [Завесными они назывались потому, что завешивались ремнем за плечи.
— Есть оружие острее всех
мечей, убийственнее ружей и пушек, — это любовь к отчизне, а мы с тобою и Ричардом не имеем в ней недостатка. Падете вы оба, я сама явлюсь на поле битвы. Будет рука моя слаба, чтобы поражать врагов, поведу, по крайней мере, своих
воинов против притеснителей моей отчизны и одушевлю их собственным примером. Не в первый раз Польша видела своих дочерей во главе полков!
Иоанн родился не
воином, а монархом, сидел на троне лучше, чем на коне, и владел скипетром искуснее, нежели
мечом.
Барышня — молодец,
заметила, что ты с нее влюбленных глаз не сводишь, а молчишь, как пень, дай, думаю, сама этого робкого
воина поймаю…
Пошевни везли двенадцать лошадей. Их окружали со всех сторон московские
воины с обнаженными
мечами.
Суров с вида был отец, но и на пасмурном его лице мальчик угадывал иногда грусть нежной, любящей натуры; среди редких его ласк
замечал на глазах его невольную слезу, которую старый
воин тотчас старался скрыть от сына.
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побуждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег
заметал следы их, хрустя под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя знать, но неутомимые
воины преодолевали препятствия и шли далее форсированным маршем.
— Мир вам, убитые! — говорил Суворов. — Царство небесное вам, христолюбивые
воины, за православную веру, за матушку-царицу, за Русскую землю павшие! Мир вам! Царство вам небесное! Богатыри-витязи, вы приняли венец мученический, венец славы!..
Молите Бога о нас.
Дух их окрыляют имя
воинов Карла, везде победителя, народная и личная честь, чувство преимущества выгодной позиции и воинского искусства, мщение за смерть братьев, зарезанных на розенгофском форпосте, и вид родных жилищ, откуда дети, отцы, жены просят не выдавать их
мечу или плену татарскому.
Соседи не замедлили передать ему рассказы о прежнем хозяине дома, но эти рассказы, подтверждаемые находками, не испугали храброго
воина, и он
заметил передававшему ему рассказ о «кровавом старике...
Воин мчится назад, потрясая
мечом…
ВоиныНаполним кубок!
меч во длань!
Внимай нам, вечный мститель!
За гибель — гибель, брань — за брань,
И казнь тебе, губитель!
ВоиныВожди славян, хвала и честь!
Свершайте истребленье,
Отчизна к вам взывает:
месть!
Вселенная: спасенье!
Когда
воины пришли за епископом, то он спокойно играл в шахматы с одной знатной прихожанкой и удивился всему, что услыхал, и начал говорить, что он лицо подчиненное и ничего не
смеет без патриарха; но когда ему сказали, что патриарх выставил его лицом самостоятельным в Александрии, а сам неизвестно куда уехал, то епископ заплакал.
Но случилось другое дело: отставной солдат с чудотворной иконы Иоанна-воина венец снял и, будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на воинскую долю,
молил святого пособить ему в его бедности, а святой якобы снял венец, да и отдал, сказав: „мы люди военные, но мне сие не надо, а ты возьми“.