Неточные совпадения
Ручей из берегов бьёт мутною
водой,
Кипит,
ревёт, крутит нечисту пену в клубы,
Столетние валяет дубы,
Лишь трески слышны вдалеке...
Раздалось несколько шлепков, похожих на удары палками по
воде, и тотчас сотни голосов яростно и густо заревели;
рев этот был еще незнаком Самгину, стихийно силен, он как бы исходил из открытых дверей церкви, со дворов, от стен домов, из-под земли.
Рев и бешеные раскаты валов не нежат слабого слуха: они всё твердят свою, от начала мира одну и ту же песнь мрачного и неразгаданного содержания; и все слышится в ней один и тот же стон, одни и те же жалобы будто обреченного на муку чудовища, да чьи-то пронзительные, зловещие голоса. Птицы не щебечут вокруг; только безмолвные чайки, как осужденные, уныло носятся у прибрежья и кружатся над
водой.
Долго мне говорил этот первобытный человек о своем мировоззрении. Он видел живую силу в
воде, видел ее тихое течение и слышал ее
рев во время наводнений.
Она казалась громадным чудовищем, которое залезло в море и, погрузившись в
воду по подбородок, надулось и вот-вот издаст страшный
рев.
Выскочил из
воды, как ошпаренный, и по берегу запластывает ко мне, а сам
ревет благим матом и обеими руками держится… как бы это повежливее выразиться?..
— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из земли выдергивать, она стонет и
ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда в
воде не утонешь.
Гнутся и скрипят мачты, сухо свистит ветер в снастях, а корабль все идет и идет; над кораблем светит солнце, над кораблем стоит темная ночь, над кораблем задумчиво висят тучи или гроза бушует и
ревет на океане, и молнии падают в колыхающуюся
воду.
В самом деле, казалось, весь лес оживился: глухой шум, похожий на отдаленный
рев воды, прорвавшей плотину, свист и пистолетные выстрелы пробудили стаи птиц, которые с громким криком пронеслись над головами наших путешественников.
Громкий крик, раздавшийся на дворе, рассеял на минуту его мрачные мысли; он подошел к окну: посреди двора несколько слуг обливали
водою какого-то безобразного старика; несчастный дрожал от холода, кривлялся и, делая престранные прыжки,
ревел нелепым голосом.
К полудню по широкому раздолью Оки, которая сделалась уже какого-то желтовато-бурого цвета, шумно гулял «белоголовец». За версту теперь слышался глухой гул, производимый плеском разъяренных волн о камни и края берега. Голос бури заглушал человеческий голос. Стоя на берегу, рыбаки кричали и надрывались без всякой пользы. Те, к кому обращались они, слышали только смешанный
рев воды, или «хлоповень» — слово, которое употребляют рыболовы, когда хотят выразить шум валов.
Все это произошло так неожиданно, что рыбаки, стоявшие на берегу, не успели сделать крестного знамения, как уже потоки мутной, желтой
воды, увлекавшие в быстрине своей пучки поблеклых трав, корни и булыжник, с
ревом покатились по уступистым скатам нагорного берега.
Привязав челнок к лодке, Захар и Гришка ловко перебрались в нее; из лодки перешли они на плоты и стали пробираться к берегу, придерживаясь руками за бревна и связи, чтобы не скатиться в
воду, которая с диким
ревом набегала на плоты, страшно сшибала их друг с другом и накренивала их так сильно, что часто одна половина бревен подымалась на значительную высоту, тогда как другая глубоко уходила в волны.
Дело в том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели до Святой: оставалась между тем одна неделя, а они все еще не являлись. Такое промедление было тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился день ото дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась
водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с
ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
Удивительный мост! Будто оторвали дно от плетеной корзины, увеличили его в сотню раз, перекинули каким-то чудом через огромный пролет и сверху наложили еще несколько таких же днищ… Внизу, глубоко под ним,
ревет, клубясь белой косматой пеной, река, в которой
воды не видно, — пена, пена и пена и облака брызг над ней.
Это была громадная скала, стоявшая к верховьям реки покатым ребром, образуя наклонную плоскость, по которой
вода взбегала пенящимся валом на несколько сажен и с ужасным
ревом скатывалась обратно в реку, превращаясь в белую пену.
— Как ветер
ревет между деревьями! — сказал наконец Зарецкой. — А знаете ли что? Как станешь прислушиваться, то кажется, будто бы в этом вое есть какая-то гармония. Слышите ли, какие переходы из тона в тон? Вот он загудел басом; теперь свистит дишкантом… А это что?.. Ах, батюшки!.. Не правда ли, как будто вдали льется
вода? Слышите? настоящий водопад.
В промежутках темноты весело перекликались; долго стояли перед мостиком, никак не могли понять при коротких ослепляющих вспышках:
вода ли это идет поверху, или блестят и маячат лужи. В темноте, пугая и веселя,
ревела вода; попробовал сунуться Колесников, но сразу влез по колена — хоть назад возвращайся!
И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел, — и горный зверь, и птица,
Кружась в лазурной высоте,
Глаголу
вод его внимали...
И вот тут, слушая веселый
рев воды, рвущейся через потемневшие бревенчатые устои моста, мы с Пелагеей Ивановной приняли младенца мужского пола. Живого приняли и мать спасли. Потом две сиделки и Егорыч, босой на левую ногу, освободившись наконец от ненавистной истлевшей подметки, перенесли родильницу в больницу на носилках.
Все это довершалось
ревом падающей
воды, с шумом, пеной и брызгами разбивающейся о крепкое дно и колья с привязанными хвостушами.
Море выло, швыряло большие, тяжелые волны на прибрежный песок, разбивая их в брызги и пену. Дождь ретиво сек
воду и землю… ветер
ревел… Все кругом наполнялось воем,
ревом, гулом… За дождем не видно было ни моря, ни неба.
— Убью, говорят тебе: уйди! — Диким стоном,
ревом вырвался голос из груди Харлова, но он не оборачивал головы и продолжал с яростью смотреть прямо перед собой. — Возьму да брошу тебя со всеми твоими дурацкими советами в
воду, — вот ты будешь знать, как старых людей беспокоить, молокосос! — «Он с ума сошел!» — мелькнуло у меня в голове.
Мы, не выпуская его из рук, приготовлялись обдать
водою, а он кричал ужасно, даже
ревел.
Неожиданное течение вдруг подхватило лодку и понесло ее с ужасной стремительностью. Через минуту не стало видно ни левого, ни правого берега.
Рев воды на мельнице, которому до сих пор мешала преграда из леса, вдруг донесся с жуткой явственностью.
Опять наступило молчание.
Вода плескалась и роптала вокруг лодки, кружились и вздыхали со свистом льдины,
ревела вдали мельница.
Астреин чувствовал, как у него волосы холодеют и становятся прямыми и твердыми, точно тонкие стеклянные трубки.
Рев воды на мельнице стоял в воздухе ровным страшным гулом; и было ясно, что вся тяжелая масса
воды в реке бежит неудержимо туда, к этому звуку.
Воздух дрожал от
рева воды под шлюзами. Вдруг Астреин увидел впереди лодки длинный белый гребень пены, который приближался, как живой. Он со слабым криком закрыл лицо руками и бросился ничком на дно лодки. Фельдшер понял все и оглянулся назад. Лодка боком вкось летела на шлюзы. Неясно чернела плотина. Белые бугры пены метались впереди.
«Слышь, как
ревет? — обратился Буран к Василию. — Вот оно: кругом-то
вода, посередке беда… Беспременно море переплывать надо, да еще до переправы островом сколько идти придется… Гольцы, да тайга, да кордоны!.. На сердце у меня что-то плохо; нехорошо море-то говорит, неблагоприятно. Не избыть мне, видно, Соколиного острова, не избыть будет — стар! Два раза бегал; раз в Благовещенске, другой-то раз в Расее поймали, — опять сюда… Видно, судьба мне на острову помереть».
Повсюду беготня, езда, суета, сумятица, слезы и вопли, крики, ругательства и проклятия, и все это покрывается свистом порывистого ветра,
ревом пожара, треском рушащихся домов и шипеньем высоких струй
воды, направляемых в самые сильные пекла.
— Бабья слеза — капля
воды! — сказал Максим. — Благо слез не покупать, даром дадены. Ну, чего
ревешь? Эка! Перестань! Не возьмут у тебя твоего Степку! Избаловалась! Нежная! Поди кашу трескай!
Люди бегут, падают, опять бегут и стараются собрать веревки. Наконец лодки привязаны, палатка поймана. В это время с моря нашла только одна большая волна. С
ревом она рванулась на берег, загроможденный камнями.
Вода прорвалась сквозь щели и большими фонтанами взвилась кверху. Одновременно сверху посыпались камни. Они прыгали, словно живые, перегоняли друг друга и, ударившись о гальку, рассыпались впрах. На местах падения их, как от взрывов, образовывались облачка пыли, относимые ветром в сторону.
— Недоставало еще, чтоб вы и мне помочили
водой виски! — засмеялся Цвибуш. — Я разучился
реветь еще тогда, когда привык к отцовским розгам. Какой вы, однако, сегодня неженка, барон! Не узнаю в вас сегодня того барона Артура фон Зайниц, который шесть лет тому назад выбил два зуба маркеру в ресторане «Вороного коня» в Праге…Помните, ваше сиятельство? Один зуб изволили вы выбить кием, а другой кулаком…
Стоим, — по обеим сторонам
ревет вода, скользкие стены дрожат, и из щелей бегут струйки.
С нее взорами скользил я по необозримой равнине
вод, спокойных и гладких, словно стекло, то любовался, как волны, сначала едва приметные, рябели, вздымались чешуей или перекатывались, подобно нити жемчужного ожерелья; как они, встревоженные, кипели от ярости, потом, в виде стаи морских чудовищ, гнались друг за другом, отрясая белые космы свои, и, наконец, росли выше и выше, наподобие великанов, стремились ко мне со стоном и
ревом, ширялись в блестящих ризах своих.
Я опустилась на кресло. Столбняк нашел на меня. Глотала я
воду и смотрела в стакан, точь-в-точь, как бывало, maman рассердится, накажет, и сидишь в углу после
рева; а нянька Настасья сует в карман винную ягоду.
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И
воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и
рева.
Когда с холмов златых стада бегут к реке
И
рева гул гремит звучнее над
водами;
И, сети склав, рыбак на легком челноке
Плывет у брега меж кустами...
Так, прыгая с материка на материк, добрался я до самой серой
воды, и маленькие плоские наплывы ее показались мне в этот раз огромными первозданными волнами, и тихий плеск ее — грохотом и
ревом прибоя; на чистой поверхности песка я начертил чистое имя Елена, и маленькие буквы имели вид гигантских иероглифов, взывали громко к пустыне неба, моря и земли.