Неточные совпадения
Беневоленский твердою поступью сошел на крыльцо и хотел было поклониться на все четыре стороны, как
с смущением
увидел, что на
улице никого нет, кроме двух жандармов.
Она
видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались
с мужчинами, ездили одни по
улицам, многие не приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их дело, а не родителей.
С каким-то неопределенным чувством глядел он на домы, стены, забор и
улицы, которые также
с своей стороны, как будто подскакивая, медленно уходили назад и которые, бог знает, судила ли ему участь
увидеть еще когда-либо в продолжение своей жизни.
И взошедший месяц долго еще
видел толпы музыкантов, проходивших по
улицам с бандурами, турбанами, круглыми балалайками, и церковных песельников, которых держали на Сечи для пенья в церкви и для восхваленья запорожских дел.
По
улице шел другой жид, остановился, вступил тоже в разговор, и когда Бульба выкарабкался наконец из-под кирпича, он
увидел трех жидов, говоривших
с большим жаром.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной
улице деревушки редко можно было
увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся
с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились
с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
«Сообразно инструкции. После пяти часов ходил по
улице. Дом
с серой крышей, по два окна сбоку; при нем огород. Означенная особа приходила два раза: за водой раз, за щепками для плиты два. По наступлении темноты проник взглядом в окно, но ничего не
увидел по причине занавески».
Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону
улицы, обернулся и
увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же
улицу. Он пошел вслед, не спуская
с нее глаз
с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же
увидел его идущего по другой стороне
улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся
с ним и заглянул ему сбоку в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так шли они
с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.
— Вот мы уже поворотили за угол, — перебила Дуня, — теперь нас брат не
увидит. Объявляю вам, что я не пойду
с вами дальше. Скажите мне все здесь; все это можно сказать и на
улице.
Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на
улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не
видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал
с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени
с пустым штофом в руках.
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во дни усталости от деловой жизни. Клим
видел, что
с Варавкой на
улицах люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем все хуже, злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
Эти люди, бегавшие по раскаленным
улицам, как тараканы, восхищали Варвару, она их находила красивыми, добрыми, а Самгин сказал, что он предпочел бы
видеть на границе государства не грузин, армян и вообще каких-то незнакомцев
с физиономиями разбойников, а — русских мужиков.
Бабушку никто не любил. Клим,
видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из
улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами,
с развалившимся крыльцом,
с мезонином в два окна.
Самгина тоже выбросило на
улицу, точно он был веревкой привязан к дворнику. Он
видел, как Николай, размахнувшись ломом, бросил его под ноги ближайшего солдата, очутился рядом
с ним и, схватив ружье, заорал...
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся
с ним на
улице, но не узнал его в человеке, похожем на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой
с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил, войдя вечером к Спивак, что уже
видел Кутузова у ворот земской управы.
Сухо рассказывая ей, Самгин
видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося
с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на
улице было уже темно.
Наконец, отдыхая от животного страха, весь в поту, он стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не
видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую
улицу с площади был заткнут матросами гвардейского экипажа, он
с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
Говорить
с ней было бесполезно. Самгин это
видел, но «радость бытия» все острее раздражала его. И накануне 27 февраля, возвратясь
с улицы к обеду, он, не утерпев, спросил...
Он
видел, что какие-то разношерстные люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их,
видел, что обыватель освоился
с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и солдат, но он не верил в это и солдат на
улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу не очень ласково, а теперь говорила
с ним небрежно, смотрела на него равнодушно, как на человека, не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима на
улицу. Там он
видел, как пьяный мещанин покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и, посмотрев сквозь яйцо на свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
Из окна своей комнаты он
видел: Варавка, ожесточенно встряхивая бородою, увел Игоря за руку на
улицу, затем вернулся вместе
с маленьким, сухоньким отцом Игоря, лысым, в серой тужурке и серых брюках
с красными лампасами.
Самгин
с недоумением,
с иронией над собой думал, что ему приятно было бы снова
видеть в доме и на
улице защитников баррикады, слышать четкий, мягкий голос товарища Якова.
В другое окно,
с улицы,
увидишь храпящего на кожаном диване человека, в халате: подле него на столике лежат «Ведомости», очки и стоит графин квасу.
— Что же: вы бредили страстью для меня — ну, вот я страстно влюблена, — смеялась она. — Разве мне не все равно — идти туда (она показала на
улицу), что
с Ельниным, что
с графом? Ведь там я должна «
увидеть счастье, упиться им»!
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и
видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в
улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин,
с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была
с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая
с своим братом у Фанариотовой и которую я
видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком на
улице, хотя
с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Здесь Бен показал себя и живым собеседником: он пел своим фальцетто шотландские и английские песни на весь Устер, так что я
видел сквозь жалюзи множество глаз, смотревших
с улицы на наш пир.
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами
улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас,
видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и по узенькой
улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли на речку, прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь.
Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие видом на каштаны, но
с рожками. Отец Аввакум указал еще на орехи, называя их «водяными грушами».
Многие обрадовались бы
видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я
видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно,
с гидом в руках, по стольку-то
улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос
улиц, памятников, да и то ненадолго.
Не решив этого вопроса, я засыпал, но беготня и писк разбудили меня опять; открою глаза и
вижу, что к окну приблизится
с улицы какая-то тень, взглянет и медленно отодвинется, и вдруг опять сон осилит меня, опять разбудят мыши, опять явится и исчезнет тень в окне…
С музыкой, в таком же порядке, как приехали, при ясной и теплой погоде, воротились мы на фрегат. Дорогой к пристани мы заглядывали за занавески и
видели узенькую
улицу, тощие деревья и прятавшихся женщин. «И хорошо делают, что прячутся, чернозубые!» — говорили некоторые. «Кисел виноград…» — скажете вы. А женщины действительно чернозубые: только до замужства хранят они естественную белизну зубов, а по вступлении в брак чернят их каким-то составом.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по
улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На
улице не
увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам
улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый
с тоской, глядя на эту чистоту. При постройке города не жалели места:
улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно на них смотреть.
Через четверть часа я простился
с Мардарием Аполлонычем. Проезжая через деревню,
увидел я буфетчика Васю. Он шел по
улице и грыз орехи. Я велел кучеру остановить лошадей и подозвал его.
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что сидит она под окном и
видит: по
улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина
с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
В тот же день вернулся я
с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался
с этими
улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, — я
увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял
с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то; а на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
В день приезда Гарибальди в Лондон я его не видал, а
видел море народа, реки народа, запруженные им
улицы в несколько верст, наводненные площади, везде, где был карниз, балкон, окно, выступили люди, и все это ждало в иных местах шесть часов… Гарибальди приехал в половине третьего на станцию Нейн-Эльмс и только в половине девятого подъехал к Стаффорд Гаузу, у подъезда которого ждал его дюк Сутерланд
с женой.
Когда совсем смерклось, мы отправились
с Кетчером. Сильно билось сердце, когда я снова
увидел знакомые, родные
улицы, места, домы, которых я не видал около четырех лет… Кузнецкий мост, Тверской бульвар… вот и дом Огарева, ему нахлобучили какой-то огромный герб, он чужой уж; в нижнем этаже, где мы так юно жили, жил портной… вот Поварская — дух занимается: в мезонине, в угловом окне, горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело горит, так мне горит.
Разумеется, в конце концов Мисанка усвоил-таки «науку», только
с фитой долго не мог справиться и называл ее не иначе, как Федором Васильичем, и наоборот. Однажды он даже немало огорчил мать,
увидев через окно проезжавшего по
улице Струнникова и закричав во все горло...
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на
улицу, на огромный дом Внукова.
Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару
с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
Когда кухарку
с судаком действительно загнали в манеж, а новая толпа студентов высыпала из университета на Моховую, вдруг
видят: мчится на своей паре
с отлетом, запряженной в казенные,
с высокой спинкой, сани, сам обер-полицмейстер. В толпе студентов, стоявших посредине
улицы, ему пришлось задержаться и ехать тихо.
В этот день он явился в класс
с видом особенно величавым и надменным.
С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он
с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых. На углу Тополевой
улицы и шоссе он
увидел какого-то господина, который сидел на штабеле бревен, покачивался из стороны в сторону, обменивался шутками
с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
Но когда братья прибежали к нему
с радостною вестью, малыш вскочил
с постели и,
увидев в окно проходившего мучителя, выскочил на
улицу.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на
улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь
увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался
с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
— Не приехал, а пешком пришел.
С палочкой идет по
улице, я сама
видела, а за плечами котомка.
Когда я
увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой
улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по
улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная доска
с крупной надписью белыми словами, — человек свесил голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом,
видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по
улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура
с деньгами»…
Когда Морок
увидел, как Артем завел «канпанию»
с Самоварником, то закипел страшною яростью и, выскочив на
улицу, заорал...
Иван Иванович уверен, что вы
с удовольствием
увидите места, где он работал; второй и третий вид изображают овраг и
улицу на Нерчинскую дорогу, где летом производилась работа.