Неточные совпадения
Савельич поглядел на меня
с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не
ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился
с известием, что лошади готовы.
С неспокойной совестию и
с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь
с моим учителем и не думая
с ним уже когда-нибудь
увидеться.
Во-первых, мне стало ясно, как дважды два, что из старика, даже почти еще бодрого и все-таки хоть сколько-нибудь разумного и хоть
с каким-нибудь да характером, они, за это время, пока мы
с ним не
виделись, сделали какую-то мумию, какого-то совершенного
ребенка, пугливого и недоверчивого.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он
виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал просить у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос,
с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования,
детей у меня нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
Я уже сказал выше, что наше семейство почти совсем не
виделось с Ахлопиными. Но однажды, когда я приехал в Малиновец на каникулы из Москвы, где я только что начал ученье, матушка вспомнила, что 28-го июня предстоят именины Раисы Порфирьевны. Самой ехать в Р. ей было недосужно, поэтому она решилась послать кого-нибудь из
детей. К счастью, выбор пал на меня.
Останься я день в Тобольске, мы
с вами бы не
увиделись. Почта туда должна была прийти на другой день моего выезда. Не стану говорить вам, как свидание мое
с вами и добрым Матвеем Ивановичем освежило мою душу, вы оба в этом уверены без объяснений. У вас я забыл рубашку, значит скоро опять
увидимся. Пока
дети здесь, я не тронусь, а потом не ручаюсь, чтоб остался в Туринске.
Райнеру
видится его дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он
ребенку, заслоняя
с одной стороны его детские глаза. «Я не люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож сам на себя», — звучит ему отцовский голос. «Что я сделаю, чтоб походить самому на себя? — спрашивает сонный юноша. — Они сделали уже все, что им нужно было сделать для этих гор».
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова
ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился
с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не
виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему
с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
— Полно печалиться, — продолжал Глеб, — немолода ты: скоро
свидимся!.. Смотри же, поминай меня… не красна была твоя жизнь… Ну, что делать!.. А ты все добром помяни меня!.. Смотри же, Гриша, береги ее: недолго ей пожить
с вами… не красна ее была жизнь! Береги ее. И ты, сноха, не оставляй старуху, почитай ее, как мать родную… И тебя под старость не оставят
дети твои… Дядя!..
Такой прием, разумеется, всякую другую женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило у него постоянно
с княгиней Григоровой, но
с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а
видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие
дети.
Впрочем, для нее не существовало ни света, ни тьмы, ни худа, ни добра, ни скуки, ни радостей; она ничего не понимала, никого не любила и себя не любила. Она ждала
с нетерпением только выступления партии в дорогу, где опять надеялась
видеться с своим Сережечкой, а о
дитяти забыла и думать.
Жена его,
с которой он
виделся только один раз, в день свадьбы, жила в Москве, получила от отца своих
детей, умершего около пятнадцати лет тому назад, громадное состояние, которое увеличивала дисконтерством и ростовщичеством.
Отцы Лысенко и Зиновьева
с давних пор были в дружеских отношениях. Как соседи по имениям, они часто
виделись.
Дети их росли вместе, и множество общих интересов делали все крепче эту дружескую связь. Так как они обладали весьма небольшим состоянием, то сыновьям их пришлось по окончании ученья самостоятельно пролагать себе дорогу в жизни. Иван Осипович и Сергей Семенович так и сделали.
— Пора! — продолжала Елена Павловна. — Cela devenait scandaleux [Это уже становилось скандальным (фр.).]. И будущность ваших
детей!.. Они очень милы… Ты уже
виделась с Лили?
— Права, несомненно, права, — продолжала княгиня Васса Семеновна. — Это говорю я, потому что знаю, что значит иметь единственного
ребенка. То, что вы взяли у нее мальчика, было в порядке вещей: подобная мать не пригодна для воспитания, но то, что теперь, через двена-дцать лет, вы запрещаете ей
видеться с сыном, — жестокость, внушить которую может только ненависть. Как бы ни была велика ее вина — наказание слишком сурово.
После семейного совета, на котором решено было, что Вале следует меньше читать и чаще
видеться с другими
детьми, к нему начали привозить мальчиков и девочек. Но Валя сразу не полюбил этих глупых
детей, шумных, крикливых, неприличных. Они ломали цветы, рвали книги, прыгали по стульям и дрались, точно выпущенные из клетки маленькие обезьянки; а он, серьезный и задумчивый, смотрел на них
с неприятным изумлением, шел к Настасье Филипповне и говорил...