Неточные совпадения
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А не
взял бы, свидетель Бог,
Я за такую каторгу
И
тысячи рублей,
Когда б не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что он куражится
По воле по моей...
— А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и начал ткать сукна, да и сукна толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я начал с нее варить клей, да сорок
тысяч и
взял. Ведь у меня всё так.
— Да, право, недостает пяти
тысяч. Не знаю сам откуда
взять.
— Ну, да все-таки
возьмите двадцать пять
тысяч.
— За кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел,
возьму я с тебя только две
тысячи.
— Ну вот — тридцать
тысяч! Именье запущено, люди мертвы, и тридцать
тысяч!
Возьмите двадцать пять
тысяч.
— Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя
возьму теперь всего только три
тысячи, а остальную
тысячу ты можешь заплатить мне после.
Второй год как он пристает ко мне, чтоб я
взял у него эту
тысячу, а ему бы по шести процентов платил.
Убей ее и
возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице
тысячами добрых дел?
— Да-с, это — удар!
Тысяч триста
возьмет, не меньше…
— Нет, подожди! — продолжал Дмитрий умоляющим голосом и нелепо разводя руками. — Там — четыре, то есть пять
тысяч.
Возьми половину, а? Я должен бы отказаться от этих денег в пользу Айно… да, видишь ли, мне хочется за границу, надобно поучиться…
— На Урале группочка парнишек эксы устраивала и после удачного поручили одному из своих товарищей передать деньги, несколько десятков
тысяч, в Уфу, не то — серым, не то — седым, так называли они эсеров и эсдеков. А у парня — сапоги развалились, он
взял из
тысяч три целковых и купил сапоги. Передал деньги по адресу, сообщив, что три рубля — присвоил, вернулся к своим, а они его за присвоение трешницы расстреляли. Дико? Правильно! Отличные ребята. Понимали, что революция — дело честное.
Бальзаминов. Еще украдут, пожалуй. Вот едем мы дорогой, все нам кланяются. Приезжаем в Эрмитаж, и там все кланяются; я держу себя гордо. (В испуге вскакивает и ходит в волнении.) Вот гадость-то! Ведь деньги-то у меня, пятьдесят-то
тысяч, которые я
взял, пропали.
Бальзаминов. Это мы, маменька, с женой разговариваем и целуемся. Вот, маменька, садимся мы с женой в коляску, я
взял с собой денег пятьдесят
тысяч.
— Оставил он сыну наследства всего
тысяч сорок. Кое-что он
взял в приданое за женой, а остальные приобрел тем, что учил детей да управлял имением: хорошее жалованье получал. Видишь, что отец не виноват. Чем же теперь виноват сын?
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А деньги где? Ты видел, сколько у меня денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо
тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три
тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я
возьму?
Алексеев стал ходить взад и вперед по комнате, потом остановился перед картиной, которую видел
тысячу раз прежде, взглянул мельком в окно,
взял какую-то вещь с этажерки, повертел в руках, посмотрел со всех сторон и положил опять, а там пошел опять ходить, посвистывая, — это все, чтоб не мешать Обломову встать и умыться. Так прошло минут десять.
— На вот, я тебе подарю, не хочешь ли? — прибавил он. — Что с нее
взять? Дом, что ли, с огородишком? И
тысячи не дадут: он весь разваливается. Да что я, нехристь, что ли, какой? По миру ее пустить с ребятишками?
— А куда вы с вельможей ухлопали
тысячу рублей, что я дал ему на прожитье? — спросил он. — Где же я денег
возьму? Ты знаешь, я в законный брак вступаю: две семьи содержать не могу, а вы с барином-то по одежке протягивайте ножки.
Несколько лет назад в Петербург приехала маленькая старушка-помещица, у которой было, по ее словам, «вопиющее дело». Дело это заключалось в том, что она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного великосветского франта, — заложив для него свой домик, составлявший все достояние старушки и ее недвижимой, увечной дочери да внучки. Дом был заложен в пятнадцати
тысячах, которые франт полностию
взял, с обязательством уплатить в самый короткий срок.
— Она красавица, воспитана в самом дорогом пансионе в Москве. Одних брильянтов
тысяч на восемьдесят… Тебе полезно жениться…
Взял бы богатое приданое, зажил бы большим домом, у тебя бы весь город бывал, все бы раболепствовали перед тобой, поддержал бы свой род, связи… И в Петербурге не ударил бы себя в грязь… — мечтала почти про себя бабушка.
То ли бы дело, с этакими эполетами, как у дяди Сергея Ивановича, приехал: с тремя
тысячами душ
взял бы…
— Да как же вдруг этакое сокровище подарить! Ее продать в хорошие, надежные руки — так… Ах, Боже мой! Никогда не желал я богатства, а теперь
тысяч бы пять дал… Не могу, не могу
взять: ты мот, ты блудный сын — или нет, нет, ты слепой младенец, невежа…
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей
тысячи. Это я, право, не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не
взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
— Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать; у вас один-единственный путь спасения; идите к князю Николаю Ивановичу,
возьмите у него десять
тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потом этих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки… и дело с концом! Все дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, и доверьтесь жизни!
— К черту! — завопил я, —
возьмите все, вот вам и эта
тысяча! Теперь — квиты, и завтра…
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое,
взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать
тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
— Сам знаешь — чем. Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я бы тебе дал тридцать
тысяч, и мы бы
взяли пополам, и ты сам знаешь — как. Ну кто ты такой, посмотри: у тебя ничего нет — ни имени, ни фамилии, а тут сразу куш; а имея такие деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
— Нет-с, я сам хочу заплатить, и вы должны знать почему. Я знаю, что в этой пачке радужных —
тысяча рублей, вот! — И я стал было дрожащими руками считать, но бросил. — Все равно, я знаю, что
тысяча. Ну, так вот, эту
тысячу я беру себе, а все остальное, вот эти кучи,
возьмите за долг, за часть долга: тут, я думаю, до двух
тысяч или, пожалуй, больше!
Возьмите их и еще семьсот, чтоб была
тысяча, а я
возьму остальные две.
Если хотите сделать ее настоящей поварней, то привезите с собой повара, да кстати уж и провизии, а иногда и дров, где лесу нет; не забудьте
взять и огня: попросить не у кого, соседей нет кругом; прямо на
тысячу или больше верст пустыня, направо другая, налево третья и т. д.
У нас на суда
взяли несколько манильских снастей; при постановке парусов от них раздавалась такая музыка, что все зажимали уши: точно
тысяча саней скрипели по морозу.
Но тяжелый наш фрегат, с грузом не на одну сотню
тысяч пуд, точно обрадовался случаю и лег прочно на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись» и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг
возьмет да и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый товарищ толкает его в бока, приподнимает то руку, то ногу, иногда голову. Рука, нога и голова падают снова как мертвые. Гуляка лежит тяжело, неподвижно и безнадежно, пока не придут двое «городовых» на помощь.
Ликейские острова управляются королем. Около трехсот лет назад прибыли сюда японские суда, а именно князя Сатсумского,
взяли острова в свое владение и обложили данью, которая, по словам здешнего миссионера, простирается до двухсот
тысяч рублей на наши деньги. Но, по показанию других, острова могут приносить впятеро больше. По этим цифрам можно судить о плодородии острова. Недаром князь Сатсумский считается самым богатым из всех японских князей.
— Как же,
взяла, — оскалив зубы, сказала подсевшая к ним Хорошавка, — тот меньше
тысячи и плюнуть тебе не
возьмет.
«Эх, разве так дела делают, — с тоской думал Nicolas, посасывая сигару. — Да дай-ка мне полсотни
тысяч, да я всех опекунов в один узел завязал бы… А вот извольте сговориться с субъектом, у которого в голове засела мельница! Это настоящая болезнь, черт
возьми…»
На вопрос мой, откуда
взял столько денег, он с точностью ответил, что
взял их сейчас пред тем от вас и что вы ссудили его суммою в три
тысячи, чтоб ехать будто бы на золотые прииски…
— Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом ходил к Хохлаковой за тремя
тысячами, а та не дала, и проч., и всякая эта всячина, — резко прервал Митя, — да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг
тысячи появились, а? Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как не скажет, откуда
взял? Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, — отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. Следователи капельку помолчали.
— Где же взять-то? Слушай, у меня есть две
тысячи, Иван даст
тысячу, вот и три,
возьми и отдай.
И вот постепенно, в расстроенном и больном мозгу его созидается мысль — страшная, но соблазнительная и неотразимо логическая: убить,
взять три
тысячи денег и свалить все потом на барчонка: на кого же и подумают теперь, как не на барчонка, кого же могут обвинить, как не барчонка, все улики, он тут был?
— И вы думаете, что он бы согласился
взять эти «права» вместо наличных двух
тысяч трехсот рублей?
„Так, скажут, но ведь он в ту же ночь кутил, сорил деньгами, у него обнаружено полторы
тысячи рублей — откуда же он
взял их?“ Но ведь именно потому, что обнаружено было всего только полторы
тысячи, а другой половины суммы ни за что не могли отыскать и обнаружить, именно тем и доказывается, что эти деньги могли быть совсем не те, совсем никогда не бывшие ни в каком пакете.
Скажут: „Все-таки он не умел объяснить, где
взял эти полторы
тысячи, которые на нем обнаружены, кроме того, все знали, что до этой ночи у него не было денег“.
При первом же соблазне — ну хоть чтоб опять чем потешить ту же новую возлюбленную, с которой уже прокутил первую половину этих же денег, — он бы расшил свою ладонку и отделил от нее, ну, положим, на первый случай хоть только сто рублей, ибо к чему-де непременно относить половину, то есть полторы
тысячи, довольно и
тысячи четырехсот рублей — ведь все то же выйдет: „подлец, дескать, а не вор, потому что все же хоть
тысячу четыреста рублей да принес назад, а вор бы все
взял и ничего не принес“.
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де
тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти
тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич,
взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только
тысячи…
— Это мы втроем дали три
тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а доктора из Москвы выписала за две
тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы
взял, да дело это получило огласку по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился больше для славы приехать, потому что слишком уж знаменитое дело стало. Я его вчера видел.
Обвинению понравился собственный роман: человек с слабою волей, решившийся
взять три
тысячи, столь позорно ему предложенные невестой его, не мог, дескать, отделить половину и зашить ее в ладонку, напротив, если б и зашил, то расшивал бы каждые два дня и отколупывал бы по сотне и таким образом извел бы все в один месяц.
Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы
взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право
взять их, надо было предварительно возвратить три
тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три
тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
— Видите, я действительно, помнится, как-то утащил один чепчик на тряпки, а может, перо обтирать.
Взял тихонько, потому никуда не годная тряпка, лоскутки у меня валялись, а тут эти полторы
тысячи, я
взял и зашил… Кажется, именно в эти тряпки зашил. Старая коленкоровая дрянь,
тысячу раз мытая.
На вопрос прокурора: где же бы он
взял остальные две
тысячи триста, чтоб отдать завтра пану, коли сам утверждает, что у него было всего только полторы
тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.