Неточные совпадения
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать в свое именьишко, пока разговоры утихнут, так и Огудаловым хотелось; а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь. Да еще
очки надел зачем-то, а никогда их не носил. Кланяется — едва кивает; тон какой
взял; прежде и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час,
взяв ванну, выпив кофе, сидел у окна маленькой комнатки, восстановляя в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и сером переднике, в
очках на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
Подошла дама в золотых
очках,
взяла его под руку и молча повела куда-то.
Он
взял извозчика и, сидя в экипаже, посматривая на людей сквозь стекла
очков, почувствовал себя разреженным, подобно решету; его встряхивало; все, что он видел и слышал, просеивалось сквозь, но сетка решета не задерживала ничего. В буфете вокзала, глядя в стакан, в рыжую жижицу кофе, и отгоняя мух, он услыхал...
— А ты уступи, Клим Иванович! У меня вот в печенке — камни, в почках — песок, меня скоро черти
возьмут в кухарки себе, так я у них похлопочу за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в
очках, деньги? Вот, гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет все на девушек трачу, скольких в люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
А народ рассчитывал произвольно;
возьмет счеты, наденет
очки: „Тебе, Фома, сколько?“ — „С Рождества не брал, Максим Иванович, тридцать девять рублев моих есть“.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в
очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была книга. Отец Аввакум
взял у него книгу, снял с его носа
очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
В Лауцагене прусские жандармы просили меня взойти в кордегардию. Старый сержант
взял пассы, надел
очки и с чрезвычайной отчетливостью стал читать вслух все, что не нужно: «Auf Befehl s. K. M. Nicolai des Ersten… allen und jeden, denen daran gelegen etc., etc.
Слышала ли она или нет, я не знаю, но только она
взяла бумагу, развернула ее, надела
очки и, морщась, с страшными усилиями прочла: «Кня-зь, Пе-тр Михайлович!..»
К полудню приехали становой и писарь, с ними явился и наш сельский священник, горький пьяница и старый старик. Они освидетельствовали тело,
взяли допросы и сели в зале писать. Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел на нос большие серебряные
очки и сидел молча, вздыхая, зевая и крестя рот, потом вдруг обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо болит поясница, спросил его...
— Унгдюк! Не везет… А? Каково? Нет, вы послушайте. Ставлю на шестерку куш — дана! На пé. Имею полкуша на пé,
очки вперед…
Взял. Отгибаюсь — бита. Тем же кушем иду — бита… Ставлю на смарку — бита! Подряд, подряд!..
Нотариус оседлал нос
очками, придвинул бумагу к самой свече и прочел ее до конца с большим вниманием. Потом он через
очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся перечитывать с самого начала. Эта деловая медленность начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым человеком! Кажется,
взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом...
Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила ее куда-то,
взяв в охапку; веселая рябая нянька Евгенья выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек в темных
очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.
Когда профессор в
очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил
взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в журнале.
Покупатель снова поправил
очки, отодвинулся от него и засвистал громче, искоса присматриваясь к старику. Потом, дёрнув головой кверху, он сразу стал прямее, вырос, погладил седые усы, не торопясь подошёл к своему товарищу,
взял из его рук книгу, взглянул и бросил её на стол. Евсей следил за ним, ожидая чего-то беспощадного для себя. Но сутулый дотронулся до руки товарища и сказал просто, спокойно...
Человек в синих
очках не спеша протянул руку,
взял трубку телефона и спросил насмешливо...
— Malheur [Несчастье! (франц.)]! Не везет… А? Каково… Нет, вы послушайте… Ставлю на шестерку куш — дана. На-пе — имею. Полкуша на-пе,
очки вперед — пятерку —
взял… Отгибаюсь — уменьшаю куш — бита. Иду тем же кушем, бита. Ставлю насмарку — бита… Три — и подряд! Вот не везет!..
Он вернулся к столу,
взял с него бумагу, прочитал ее раз сверху вниз поверх
очков, затем снизу вверх сквозь
очки и вдруг взвыл...
Кончив с своей ниткой, он медленно привстал с места, медленно отодвинул стул, медленно снял
очки, медленно пересчитал деньги и, наконец, спросив меня через плечо:
взять ли полную порцию? медленно вышел из комнаты.
Он было уж уселся тем временем за своим столом, надел
очки и
взял что-то шить. Но, услышав мое приказанье, вдруг фыркнул со смеху.
Потом опять собрались мои немцы, надели
очки и стали рядить: «Если бы теперь, говорят, за границу на воды и курс
взять, так совсем бы завалы прошли».
Мартын Петрович надел на нос свои железные круглые
очки,
взял со стола один из исписанных листов и начал...
Дрожки, наконец, остановились, и Ковалев, запыхавшись, вбежал в небольшую приемную комнату, где седой чиновник, в старом фраке и
очках, сидел за столом и,
взявши в зубы перо, считал принесенные медные деньги.
Он огляделся кругом и прежде всего
взял со стола
очки и надел их.
Акатов, еще довольно молодой человек, в золотых
очках и вицмундире со звездой, которую он из скромности закрывал лацканом,
взял конверт.
— Ну, да, я и не скрываю… Я за образец
взяла… Даже и великие поэты так делали… А все-таки хорошо, и ты из зависти придираешься. Хорошо, ведь, mesdam'
очки? — И она обвела класс сияющими глазами.
Безрукавкин быстро подошел к письменному столу и
взял книгу журнала. Она была развернута. Он надел было
очки и собрался прочитать Анне Серафимовне целую страницу.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что́ ему делать, он с особенным спокойствием
взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем-то, как будто какая-то заслонка — синие
очки общежития — были надеты на них. Так казалось Ростову.
«Нет, не в том вера того юноши, — думал он. — Тот юнош знал истинную веру, а этот либо хвастался, что он одной с ним веры, либо не хочет открыть… Что же, буду добиваться. И здесь, и в Сибири. Везде Бог, везде люди. На дороге стал, о дороге спрашивай», — думал старик и опять
взял Новый Завет, который сам собой раскрывался на Откровении, и, надев
очки, сел у окна и стал читать его.