Неточные совпадения
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными
вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск, в продолжение которого должно было выйти увольнение от службы;
дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
— Аминь! — примолвил
дядя, положив ему руки на плечи. — Ну, Александр, советую тебе не медлить: сейчас же напиши к Ивану Иванычу, чтобы прислал тебе работу в отделение сельского хозяйства. Ты по горячим следам, после всех глупостей, теперь напишешь преумную
вещь. А он все заговаривает: «Что ж, говорит, ваш племянник…»
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что
дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две
вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…
Между тем я уж слышал от одного дворового человека
дяди, приезжавшего по каким-то делам в Петербург, что у них, в Степанчикове, происходят удивительные
вещи.
В имении
дяди меня на первых же порах ожидали еще новые, гораздо более удивительные
вещи. Брат моей матери, князь Семен Одоленский, беспардонный либерал самого нелиберального времени, был человек, преисполненный всяческих противоречий и чудачеств.
Дядя же князь Яков, не любивший никого раздражать, был чрезвычайно вежлив с сестрою, старался ей делать услуги, и если она его за чем-нибудь посылала, то он бежал со всех ног, чтоб исполнить это скорее, и, подавая княжне требуемую
вещь, непременно целовал ее руку.
Она писала о детях, о
дяде, о нянюшке, о покупках и между прочим, как о
вещи самой обыкновенной, о том, что Трухачевский заходил, принес обещанные ноты и обещал играть еще, но что она отказалась.
Анна Павловна. Вы говорите — любить, но как же любить такого человека — тряпку, на которого ни в чем нельзя положиться? Ведь теперь что было… (Оглядывается на дверь и торопится рассказать.) Дела расстроены, все заложено, платить нечем. Наконец
дядя присылает две тысячи, внести проценты. Он едет с этими деньгами и… пропадает. Жена сидит с больным ребенком, ждет, и, наконец, получается записка — прислать ему белье и
вещи…
В противоположность им выведено три старика: Л. Н. Рокотов, пристрастный друг старины, ожесточенный враг новизны; М. П. Прокудин, также осуждающий нововведения и хранящий старые обычаи, но без ожесточения; читатель чувствует, что этот добрый старик, способный оценить хорошее в противной ему новизне, способен сделать уступки и сделает их со временем; наконец, третий, Д. Н. Загоскин,
дядя Симского, уже добровольно уступивший новым мыслям и новому порядку
вещей, обривший бороду и надевший немецкое платье, несмотря на вопли его окружающих и на сокрушение своей жены, которая, сказать правду, рассуждает в этом случае гораздо дельнее и логичнее своего супруга.
Дядя Никон. Не станут, да! Что такое теперь, значит, купец? Мыльный пузырь! Трах! Ткнул его пальцем — и нет его! А мастеровой человек… Графу Милорадычу теперь надо коляску изготовить, платье себе испошить, супруге своей подарком какую-нибудь
вещь сделать, — мастеровой человек и будь готов, сейчас команда: «Пошел во дворец!» — и являйся.
— «И море волнам своим дано есть: так иже обитают на земли, только
вещи наземные разумети могут…» Почему же,
дядя Пётр, дано нам разуметь только
вещи наземные?
— Извини, сестра, но так нельзя… — брюзжал
дядя, морща лицо. — Я представляю тебе губернатора, а ты ему руки не подаешь! Ты его сконфузила, несчастного! Нет, это не годится… Простота хорошая
вещь, но ведь и она должна иметь пределы… клянусь богом… И потом этот обед! Разве можно такими обедами кормить? Например, что это за мочалку подавали на четвертое блюдо?
— В лесах матка
вещь самая пользительная, — продолжал
дядя Онуфрий. — Без нее как раз заблудишься, коли пойдешь по незнакомым местам. Дорогая по нашим промыслам эта штука… Зайдешь ину пору далеко, лес-от густой, частый да рослый — в небо дыра. Ни солнышка, ни звезд не видать, опознаться на месте нечем. А с маткой не пропадешь; отколь хошь на волю выведет.
— Злобность и вражда ближних Господу противны, — учительно сказала Манефа. — Устами царя Давыда он
вещает: «Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе». Очень-то
дяде не противься: «Пред лицом седого восстани и почти лицо старче…» Он ведь тебе кровный,
дядя родной. Что-нибудь попусти, в чем-нибудь уступи.
Он заставил меня прочесть мою
вещь на вечере у хозяев дома, где я впервые видел П.Л.Лаврова в форме артиллерийского полковника, Шевченко, Бенедиктова, М.Семевского — офицером, а потом, уже летом, Полонский познакомил меня с М.Л.Михайловым, которого я видал издали еще в Нижнем, где он когда-то служил у своего
дяди — заведующего соляным правлением.
О М.Л.Михайлове я должен забежать вперед, еще к годам моего отрочества в Нижнем. Он жил там одно время у своего
дяди, начальника соляного правления, и уже печатался; но я, гимназистом, видел его только издали, привлеченный его необычайно некрасивой наружностью. Кажется, я еще и не смотрел на него тогда как на настоящего писателя, и его беллетристические
вещи (начиная с рассказа"Кружевница"и продолжая романом"Перелетные птицы") читал уже в студенческие годы.
— Дай досказать, братец, — уже раздраженно перебил генерал и прислонился к спинке дивана. — Ведь у него деньжищев одних полмиллиона, страсть
вещей, картин, камней, хрусталю… Ограбить давно бы следовало. Жене моей он приводится ведь
дядей. Наследников у него нет. А если есть, то в таком же колене!..
Надо заметить, что Степан, ехавший следом за своим барином с
вещами, поотстал от него на дороге и прибыл только на другой день в Петербург, но имел менее причин к рассеянности, а потому твердо помнил адрес Ивана Сергеевича Дмитревского, который Оленин дал ему в Москве, и привез
вещи прямо в квартиру
дяди Виктора Павловича.
Какое дело «лихому человеку», что украденная им или взятая разбоем
вещь дороже всего кабака
дяди Тимохи, со всеми его полными и пустыми бочками, ведь не продавать ему эту
вещь — как раз влопаешься, а тут гуляй неделю, пей, пока принимает душа.
Костя несколько оправился и сидел с заплаканными глазами, и лицом положительно приговоренного к смерти. Руки его лежали на коленях и он сосредоточенно глядел на блестевшее на указательном пальце правой руки кольцо с великолепным изумрудом. Кольцо это было недавним подарком «власть имущей в Москве особы» и вероятно являлось наследственною
вещью покойного
дяди Кости.