Неточные совпадения
Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть
вечной истины, тогда как перед ним весь был открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине, назначенной
царю в чертоги!
Нет-с, книги книгам рознь. А если б, между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни — смерть моя!
Насмешки
вечные над львами! над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя животные, а всё-таки
цари.
Протяжным голосом и несколько нараспев начал он меня увещевать; толковал о грехе утаивать истину пред лицами, назначенными
царем, и о бесполезности такой неоткровенности, взяв во внимание всеслышащее ухо божие; он не забыл даже сослаться на
вечные тексты, что «нет власти, аще не от бога» и «кесарю — кесарево».
— Слава Богу, не оставил меня
Царь Небесный своей милостью! — говорила она, умирая, — родилась рабой, жизнь прожила рабой у господ, а теперь, ежели сподобит всевышний батюшка умереть — на веки
вечные останусь… Божьей рабой!
Сидит грозен бог на престоле златоогненном,
Предстоять ему серафими, херувими, светли ангели,
День и ночь всё поють они да славу богу
вечному.
А как просить царя-то небесного о милости грешникам,
Со стыда в очи грозные, божий, поглядеть не решаютьси…
Уж эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду
царем на Москве! Ах он, сосуд диавольский! Однако нечего
царю и докладывать об этом; что тревожить отца-государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву; эдака ересь! буду
царем на Москве!.. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на
вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен.
То скотство, то трусость… бедное ты человечество! Бедный ты
царь земли в своих
вечных оковах!
Между древесными стволами, обросшими седым мохом и узорчатыми лишаями,
царит вечный полумрак: свесившиеся лапчатые ветви елей и пихт кажутся какими-то гигантскими руками, которые точно нарочно вытянулись, чтобы схватить вас за лицо, пощекотать шею и оставить легкую царапину на память.
Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озири-су египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве матери своей и зачавшим там бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимскому, и Арденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийскому, и мрачной Кибелле, и Бэл-Меродоху, покровителю Вавилона — богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору — богу
вечного огня, и таинственной Омороге — праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы — людей; и поклонялся
царь еще богине Атанаис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жертву, на пороге храмов.
Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал
царь составление мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в тайну
вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился он следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он также естество всех животных и угадывал чувства зверей, понимал происхождение и направление ветров, различные свойства растений и силу целебных трав.
Члены Кабалы встают и тихо поют: Laudamus tibi, Domine, rex aeternae gloriae… [Начало молитвы: «Хвалим, Господи, тебе,
царю вечной славы» (лат.)]
А там и говорят, что не дал Бог.
Что за корысть великим воеводам
За дело земское стоять до смерти!
Им хорошо везде. С
царем повздорил,
Так в Тушино, — там чин дадут боярский;
Повздорил там, опять к
царю с повинной.
И все они, прости меня Господь,
Для временные сладости забыли
О муке
вечной. Им ли нас спасать!
— Ну, и братию монашескую начал казнить немилостиво. Кому голову отрубит, кого в воду бросит. Из всего монашеского состава спасся один старец Мисаил. Он убежал в болото и три дня просидел в воде по горло. Искали, искали и никак не могли сыскать… Господь сохранил блаженного человека, а он в память о чуде и поставил обитель Нечаянные Радости. А
царь Иван Грозный сделал в Бобыльскую обитель большой вклад на
вечный помин своей царской души.
В
вечной же основе тварности самого различия между свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким образом, получается соотношение, обратное тому, что мы имеем у Канта: у него свобода существует только для ноумена и ее в мире опыта нет, а всецело
царит необходимость; по нашему же пониманию, свобода существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
— «Возьмите врата князи ваша и возьмите врата
вечные и внидет
царь славы! Кто есть сей
царь славы? Господь сил — той есть
царь славы!».
Милый Зевс! Удивляюсь тебе; всему ты владыка,
Все почитают тебя, сила твоя велика,
Взорам открыты твоим помышленья и души людские,
Высшею властью над всем ты обладаешь, о,
царь!
Как же, Кронид, допускает душа твоя, чтоб нечестивцы
Участь имели одну с тем, кто по правде живет,
Чтобы равны тебе были разумный душой и надменный,
В несправедливых делах жизнь проводящий свою?
Кто же, о кто же из смертных, взирая на все это, сможет
Вечных богов почитать?
На далеком Севере, где
царит вечный день, лежала страна счастливых людей гиперборейцев.
Царем этого «священного племени» был Аполлон, и туда, в гиперборейский край, улетал он на крыльях лебедей на зиму, — на время суровой зимы, когда тяжело приходится людям, когда не в силах они быть счастливыми и счастьем своим быть достойными светлого бога.
Чем дальше, тем лес был гуще и больше завален буреломом. Громадные старые деревья, неподвижные и словно окаменевшие, то в одиночку, то целыми колоннадами выплывали из чащи. Казалось, будто нарочно они сближались между собой, чтобы оградить царственного зверя от преследования дерзких людей. Здесь
царил сумрак, перед которым даже дневной свет был бессилен, и
вечная тишина могилы изредка нарушалась воздушной стихией, и то только где-то вверху над колоннадой. Эти шорохи казались предостерегающе грозными.
Разговор стал сбиваться и путаться: кто-то заговорил, что на Волхове на реке всякую ночь гроб плывет, а мертвец ревет, вокруг свечи горят и ладан пышет, а покойник в
вечный колокол бьет и на Ивана
царя грозится.
И днесь учитесь, о
цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надёжную Закона,
И станут
вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
— Я все, мне кажется, вижу. Робкие, слабые намеки на что-то… Помнится, Достоевский говорит о
вечном русском «скитальце» — интеллигенте и его драме. Недавно казалось, что вопрос, наконец, решен, скиталец перестает быть скитальцем, с низов навстречу ему поднимается огромная стихия. Но разве это так? Конечно, сравнительно с прежним есть разница, но разница очень небольшая: мы по-прежнему остаемся
царями в области идеалов и бесприютными скитальцами в жизни.
Но в данном случае мы легко можем подозревать Курбского в несправедливом пристрастии, так как он питал к
царю злобу непримиримую. Одному Богу известно, не думал ли он очернить память Иоаннову, чтобы оправдать свою измену и спасти имя от
вечного позора.
Его не удовлетворили даже изобретенные и выполненные им описанные уже нами слободские зверства, сплошь залившие кровью страницы русской истории, и не только наложившие
вечное позорное пятно на память изверга Малюты, но и заклеймившие перед судом потомства несчастного, психически больного
царя страшным именем «братоубийца».
Обширное кладбище монастыря вмещает в себе множество великолепных памятников, под которыми покоятся именитые московские люди; многие из усопших, нашедших место
вечного успокоения на кладбище Донского монастыря, принадлежали к царской фамилии и особенно к фамилии
царей грузинских.
Кроме тех обязанностей твоих царских, о которых вот они говорят теперь, у тебя есть более прямые и ничем не могущие быть отмененными обязанности человеческие, обязанности не
царя перед подданными (это случайная обязанность), а обязанности
вечные, обязанность человека перед богом, обязанность перед своей душой, спасением ее и служением богу, установлением в мире его царства…
Как быть? Опять думали, думали, собрали комитет, комиссию, подкомиссию. Передумали. Надо, говорят, смертную казнь заменить тюрьмой
вечной. И милосердие покажет
царь, и расходов меньше. Согласился царек, и так и решили. Одно горе — такой тюрьмы особенной нет, чтобы запереть на
вечное время. Есть кутузки, так, легонькие, куда на время сажают, а прочной тюрьмы, чтобы навечно запереть, — нет такой. Ну, все-таки приискали помещение. Посадили молодца. Приставили сторожа.