Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни
работоюНи
вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки в лесных окраинах
Он пробует пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там
вечный праздник! Там сбывают с плеч
работу, как иго; там барин не встает с зарей и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота
вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от волканической
работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
А между тем тут все было для счастья: для сердца открывался
вечный, теплый приют. Для ума предстояла длинная, нескончаемая
работа — развиваться, развивать ее, руководить, воспитывать молодой женский восприимчивый ум.
Работа тоже творческая — творить на благодарной почве, творить для себя, создавать живой идеал собственного счастья.
У него не ставало терпения купаться в этой возне, суете, в черновой
работе, терпеливо и мучительно укладывать силы в приготовление к тому праздничному моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся в вечность, как река, один безошибочный, на
вечные времена установившийся поток жизни.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от
работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой
вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Прочие дворяне сидели на диванах, кучками жались к дверям и подле окон; один, уже, немолодой, но женоподобный по наружности помещик, стоял в уголку, вздрагивал, краснел и с замешательством вертел у себя на желудке печаткою своих часов, хотя никто не обращал на него внимания; иные господа, в круглых фраках и клетчатых панталонах
работы московского портного,
вечного цехового мастера Фирса Клюхина, рассуждали необыкновенно развязно и бойко, свободно поворачивая своими жирными и голыми затылками; молодой человек, лет двадцати, подслеповатый и белокурый, с ног до головы одетый в черную одежду, видимо робел, но язвительно улыбался…
Семья, первая ячейка общества, первые ясли справедливости, осуждена на
вечную, безвыходную
работу; она должна служить жертвенником очищения от личного, в ней должны быть вытравлены страсти.
В ней было изображено, что государь, рассмотрев доклад комиссии и взяв в особенное внимание молодые лета преступников, повелел под суд нас не отдавать, а объявить нам, что по закону следовало бы нас, как людей, уличенных в оскорблении величества пением возмутительных песен, — лишить живота; а в силу других законов сослать на
вечную каторжную
работу.
Ивашев был одним из энергических заговорщиков; его приговорили к
вечной каторжной
работе.
Стоило только раз попасть рабочему в медный рудник, чтобы на веки
вечные обречь следующие поколения на эту же
работу.
Передо мной воочию метался тот «повинный
работе» человек, который, выбиваясь из сил, надрываясь и проливая кровавый пот, в награду за свою
вечную страду получит кусок мякинного хлеба.
Они сами считали себя
вечными и срока
работ своих не знали.
— Полноте, бога ради! Нынешняя служба никого не изнуряет. Василий Иванович говорил мне, что вы нуждаетесь в некоторых материалах для своей
работы о больницах. Чудак этот Василий Иванович! — вставил губернатор с добродушной улыбкой. — Труженик
вечный, а мастер — никогда! Я как увидел его — сказал это, и не ошибся.
Убитая дневной
работой и
вечной неволей, она уже не может с прежней ясностью мечтать об ангелах, поющих в пыльном столбе, освещенном солнцем, не может вообразить себе райских садов с их невозмущаемым видом и радостью.
Работа в медной горе считалась самою трудной, но Арефа считал ее отдыхом. Главное, нет здесь огня, как на фабрике, и нет
вечного грохота. Правда, и здесь донимали большими уроками немилосердные пристава и уставщики, но все-таки можно было жить. Арефа даже повеселел, присмотревшись к делу. Конечно, под землей дух тяжелый и теплынь, как в бане, а все-таки можно перебиваться.
Но писать всегда нельзя. Вечером, когда сумерки прервут
работу, вернешься в жизнь и снова слышишь
вечный вопрос: «зачем?», не дающий уснуть, заставляющий ворочаться на постели в жару, смотреть в темноту, как будто бы где-нибудь в ней написан ответ. И засыпаешь под утро мертвым сном, чтобы, проснувшись, снова опуститься в другой мир сна, в котором живут только выходящие из тебя самого образы, складывающиеся и проясняющиеся перед тобою на полотне.
— Я, — мол, — не потому в монахи пошёл, что сытно есть хотел, а потому, что душа голодна! Жил и вижу: везде
работа вечная и голод ежедневный, жульничество и разбой, горе и слёзы, зверство и всякая тьма души. Кем же всё это установлено, где наш справедливый и мудрый бог, видит ли он изначальную, бесконечную муку людей своих?
То, что говорил черный монах об избранниках божиих,
вечной правде, о блестящей будущности человечества и проч., придавало его
работе особенное, необыкновенное значение и наполняло его душу гордостью, сознанием собственной высоты.
Им, так сказать, все отличия службы, а нам черная
работа и
вечное подчинение, — говорил не без горькой иронии обойденного человека почтенный старый служака.
Она впервые полюбила своего мужа мертвого. Полюбила до того, что стала жестоко после его смерти ревновать Ульяну к покойному и действительно, непосильной
работой и
вечными попреками ускорила исход и без того смертельной болезни молодой женщины.
Сначала пала рука Волынского, потом три окровавленные головы (его, Щурхова и Перокина). Эйхлер и служка не удостоены этой чести: их наказали кнутом и сослали в Сибирь, в каторжную
работу. Графу Купшину (по лишении его чинов!..) отрезали язык и дали паспорт в
вечную ссылку. Видно было по знакам его, что он просил смерти.
В русской природе есть
вечная склонность к покаянию,
работа совести всегда преобладает в ней над
работой чести, над чувством достоинства, по преимуществу западным, рыцарским по своему происхождению.
Работа производит пищу, пища производит
работу — это
вечный круг: одно — следствие и причина другого.
Стоит человеку только не верить учению мира, что нужно надеть калоши и цепочку и иметь ненужную ему гостиную, и что не нужно делать все те глупости, которых требует от него учение мира, и он не будет знать непосильной
работы и страданий и
вечной заботы и труда без отдыха и цели; не будет лишен общения с природой, не будет лишен любимого труда, семьи, здоровья и не погибнет бессмысленно мучительной смертью.