Неточные совпадения
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне
велит мое сердце. Ты теперь одна, без
родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело
от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
Он был очень слаб, и
от него она не могла ничего узнать; но
родной его брат Алексей, молодой парень, только вчера наказанный, кое-как сполз с лавки, стал на колени и рассказал ей всю страшную
повесть о брате, о себе и о других.
Получая письма из дома,
от родных и приятелей, он оскорблялся тем, что о нем видимо сокрушались, как о погибшем человеке, тогда как он в своей станице считал погибшими всех тех, кто не
вел такую жизнь, как он.
Так, или почти так, думал Бобров, всегда склонный к широким, поэтическим картинам; и хотя он давно уже отвык молиться, но каждый раз, когда дребезжащий, далекий голос священника сменялся дружным возгласом клира, по спине и по затылку Андрея Ильича пробегала холодная волна нервного возбуждения. Было что-то сильное, покорное и самоотверженное в наивной молитве этих серых тружеников, собравшихся бог
весть откуда, из далеких губерний, оторванных
от родного, привычного угла для тяжелой и опасной работы…
То правда;
Лишь об одной земле его забота:
Татарщину у нас он вывесть хочет,
В
родное хочет нас вернуть русло.
Подумаешь: и сами ведь породой
Мы хвастаться не можем;
от татар ведь
Начало мы
ведем!
Развязка
повести, происходящая на песчаном берегу моря в Испании, куда прибыл для этого русский фрегат; чудесное избавление, из-под ножей убийц, героя романа тем самым морским офицером,
от которого Завольский бежал в Испанию, и который оказался
родным братом, а не любовником героини романа — все это слишком самовольно устроено автором и не удовлетворяет читателя.
Только!.. Вот и все
вести, полученные Сергеем Андреичем
от отца с матерью,
от любимой сестры Маринушки. Много воды утекло с той поры, как оторвали его
от родной семьи, лет пятнадцать и больше не видался он со сродниками, давно привык к одиночеству, но, когда прочитал письмо Серапиона и записочку на свертке, в сердце у него захолонуло, и Божий мир пустым показался… Кровь не вода.
— Не в свахи, а вместо матери, — перервала ее Дуня. — Не привел Господь матушке меня выростить. Не помню ее, по другому годочку осталась. А
от тебя, Грунюшка, столь много добра я видела, столько много хороших советов давала ты мне, что я на тебя как на мать
родную гляжу. Нет, уж если Бог
велит, ты вместо матери будь.
Так прошло более месяца, как вдруг случились у нас два происшествия: первое заключалось в том, что к
родным Сержа пришла будто бы
весть, что он в Петербурге имел неприятную историю с братом своей жены и опасно занемог. При рассказах об этом чего-то, очевидно, умышленно не договаривали, и в городе
от этих недомолвок пошли толки, что у Сержа была дуэль и что он опасно ранен. Жена его немедленно поскакала в Петербург.
После обедни нас
повели завтракать… Старшие, особенно шумно и нервно настроенные, не касались подаваемых им в «последний раз» казенных блюд. Обычную молитву перед завтраком они пропели дрожащими голосами. После завтрака весь институт, имея во главе начальство, опекунов, почетных попечителей, собрался в зале. Сюда же толпой хлынули
родные, приехавшие за своими ненаглядными девочками, отлученными
от родного дома на целых семь лет, а иногда и больше.
Она не узнавла окружающих ее
родных, не исключая и сестры Зины, с которой, между тем, в ее отсутствии
вела долгие разговоры, предостерегая ее
от коварства мужчин и восхваляя, как исключение, своего Осю. С последним больная тоже
вела оживленные беседы.
— А пилини, ли,
родной… Пойдет, бывало, мужик в лес, свалит ельнику, сколько ему надо, да, сваливши деревья, корни-то выроет, а потом все и спалит. А чтоб землю-то получше разрыхлить, по весне-то на огнище репы насеет. А к третьему Спасу [Шестнадцатое августа.] хлебцем засеет. Землица-то божья безо всякого удобренья такой урожай даст, что господа только благодарить… Сам-восемь, сам-десять урожай-от бывал. А теперь не то, — с глубоким вздохом прибавил дедушка, — теперь не
велят кулижек палить.
Толстая тетрадь [Речь идет о дневнике, который
вели двоюродные сестры Петровы (в романе они
родные сестры Ратниковы) и который одна из сестер принесла Вересаеву.] в черной клеенчатой обложке с красным обрезом. На самой первой странице, той, которая плохо отстает
от обложки и которую обыкновенно оставляют пустою, написано...