Неточные совпадения
Новые платья сняли,
велели надеть девочкам блузки, а мальчикам старые курточки и
велели закладывать линейку, опять, к огорчению приказчика, — Бурого
в дышло, чтоб ехать за грибами и на купальню. Стон восторженного визга поднялся
в детской и не умолкал до самого отъезда на купальню.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога
вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство
детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Но куклы даже
в эти годы
Татьяна
в руки не брала;
Про
вести города, про моды
Беседы с нею не
вела.
И были
детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою
в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она
в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
У него лениво стали тесниться бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о том, как она клала
детские его пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней на коленях, потом
вела его
в угловую комнату, смотреть на Волгу и Заволжье.
Все было загадочно и фантастически прекрасно
в волшебной дали: счастливцы ходили и возвращались с заманчивою, но глухою
повестью о чудесах, с
детским толкованием тайн мира.
На рассвете, не помню уже где именно, —
в Новоград — Волынске или местечке Корце, — мы проехали на самой заре мимо развалин давно закрытого базилианского монастыря — школы… Предутренний туман застилал низы длинного здания, а вверху резко чернели ряды пустых окон… Мое воображение населяло их десятками
детских голов, и среди них знакомое, серьезное лицо Фомы из Сандомира, героя первой прочитанной мною
повести…
Комната, которая до сих пор называется
детскою. Одна из дверей
ведет в комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но
в саду холодно, утренник. Окна
в комнате закрыты.
Все встали и отправились на террасу, за исключением Гедеоновского, который втихомолку удалился. Во все продолжение разговора Лаврецкого с хозяйкой дома, Паншиным и Марфой Тимофеевной он сидел
в уголке, внимательно моргая и с
детским любопытством вытянув губы: он спешил теперь разнести
весть о новом госте по городу.
Старуха сейчас же приняла свой прежний суровый вид и осталась за занавеской. Выскочившая навстречу гостю Таисья сделала рукой какой-то таинственный знак и
повела Мухина за занавеску, а Нюрочку оставила
в избе у стола. Вид этой избы, полной далеких
детских воспоминаний, заставил сильно забиться сердце Петра Елисеича. Войдя за занавеску, он поклонился и хотел обнять мать.
Самой Таисье казалось, что она
ведет прямо
в небо эту чистую
детскую душу, слушавшую ее с замирающим сердцем.
Мать ничего не отвечала и
велела мне идти
в детскую читать или играть с сестрицей, но я попросил ее, чтоб она растолковала мне, что значит присягать.
В продолжение года, во время которого я
вел уединенную, сосредоточенную
в самом себе, моральную жизнь, все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и
детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему.
Вообще
детские игры он совершенно покинул и
повел, как бы
в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень много читал (дядя обыкновенно присылал ему из Новоселок, как только случалась оказия, и романы, и журналы, и путешествия); часто ходил
в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что на том же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел стал упрашивать Симонова позволить ему снести их к нему
в комнату.
Раз потом, уже долго спустя, я как-то напомнил Наташе, как достали нам тогда однажды «
Детское чтение», как мы тотчас же убежали
в сад, к пруду, где стояла под старым густым кленом наша любимая зеленая скамейка, уселись там и начали читать «Альфонса и Далинду» — волшебную
повесть.
«Ох, — думаю себе, — как бы он на дитя-то как станет смотреть, то чтобы на самое на тебя своим несытым сердцем не глянул! От сего тогда моей Грушеньке много добра не воспоследует». И
в таком размышлении сижу я у Евгеньи Семеновны
в детской, где она
велела няньке меня чаем поить, а у дверей вдруг слышу звонок, и горничная прибегает очень радостная и говорит нянюшке...
Он машинально зачеркивал выходящие полки и
в то же время
вел своеобразную
детскую игру: каждый раз, как вставал и называл свой полк юнкер, он по его лицу, по его голосу, по названию полка старался представить себе — какая судьба, какие перемены и приключения ждут
в будущем этого юнкера?
Она увела Антошу
в детскую, где уже няня уложила Лизу, и
велела ему ложится cпать.
По уходе его, Елена
велела подать себе малютку, чтобы покормить его грудью. Мальчик,
в самом деле, был прехорошенький, с большими, черными, как спелая вишня, глазами, с густыми черными волосами; он еще захлебывался, глотая своим маленьким ротиком воздух, который
в комнате у Елены был несколько посвежее, чем у него
в детской.
Я начал опять
вести свою блаженную жизнь подле моей матери; опять начал читать ей вслух мои любимые книжки: «
Детское чтение для сердца и разума» и даже «Ипокрену, или Утехи любословия», конечно не
в первый раз, но всегда с новым удовольствием; опять начал декламировать стихи из трагедии Сумарокова,
в которых я особенно любил представлять вестников, для чего подпоясывался широким кушаком и втыкал под него, вместо меча, подоконную подставку; опять начал играть с моей сестрой, которую с младенчества любил горячо, и с маленьким братом, валяясь с ними на полу, устланному для теплоты
в два ряда калмыцкими, белыми как снег кошмами; опять начал учить читать свою сестрицу: она училась сначала как-то тупо и лениво, да и я, разумеется, не умел приняться за это дело, хотя очень горячо им занимался.
Да, Мария, когда семейство садится у этого камина и мать, читая добрую книгу детям,
ведет их
детскую фантазию по девственным лесам, через моря, через горы, к тем жалким дикарям, которые не знают ни милосердия, ни правды, тогда над ярким огоньком вверху, — я это сам видал
в былые годы, — тогда является детям старушка,
в фланелевом капоте, с портфеликом у пояса и с суковатой палочкой
в руке.
В ту пору я мог быть по седьмому году от роду и, хотя давно уже читал по верхам: аз-араб, буки-беседка, веди-ведро, тем не менее немецкая моя грамотность далеко опередила русскую, и я, со слезами побеждая трудность
детских книжек Кампе, находил удовольствие читать
в них разные стихотворения, которые невольно оставались у меня
в памяти.
Все эти тревожные сомнения мигом, однако ж, рассеялись, когда тетя, исчезнувшая снова на четверть часа, возвратилась на
детскую половину; с сияющим лицом объявила она, что граф и графиня
велели одевать детей и везти их
в цирк.
Темные, сухие губенки болезненно кривились,
детский подбородок дрожал, — я
вел его за руку и боялся, что вот он сейчас заплачет, а я начну бить встречных людей, стекла
в окнах, буду безобразно орать и ругаться.
Мне показалось, что напоминание о плаванье
в ковчеге
вело как будто к тому, что беспредельное милосердие Божие может быть распространено не на одних людей, а также и на прочие божьи создания, и я с
детской верою стал
в моей кроватке на колени и, припав к подушке, просил величие божие не оскорбиться моею жаркою просьбою и пощадить Сганареля.
Наконец
в конце аллеи со стороны дома замелькали платья. Сестра быстро
вела за руку Фруму, которая оглядывалась с некоторым недоумением. Ее круглые
детские глаза, когда они подошли к нам, были как-то трогательно испуганы и беспомощны.
Отперли, растворили двери
в освещенную залу, и Шишков, ничего не подозревая, думая, что все идут смотреть обыкновенные
детские танцы,
вел под руку жену Кутузова.
После обеда
в кухне замелькали соседские кухарки и горничные, и до самого вечера слышалось шушуканье. Откуда они пронюхали о сватовстве — бог
весть. Проснувшись
в полночь, Гриша слышал, как
в детской за занавеской шушукались нянька и кухарка. Нянька убеждала, а кухарка то всхлипывала, то хихикала. Заснувши после этого, Гриша видел во сне похищение Пелагеи Черномором и ведьмой…
Я лучше и яснее всего
в жизни помню вечер этого дня: я лежал
в детской,
в своей кроватке, задернутой голубым ситцевым пологом. После своих эквилибристических упражнений я уже соснул крепким сном — и, проснувшись, слышал, как
в столовой, смежной с моею
детскою комнатой, отец мой и несколько гостей
вели касающуюся меня оживленную беседу, меж тем как сквозь ткань полога мне был виден силуэт матери, поникшей головой у моей кроватки.
Счисление я буду
вести по своему возрасту, это — единственное счисление, которое применяет ребенок, Так вот, когда мне было лет шесть-семь, мама открыла
детский сад (предварительно пройдя
в Москве курсы фребелевского обучения).
Горничная искренно любила свою госпожу, и нельзя было не любить ее. Обворожительная своею красотой и
детскою добротою сердца, Мариорица казалась существом, похищенным из двух раев — магометова и христианского. Груне гораздо было бы приятнее
повести любовное дело,
в котором она могла бы показать все свое мастерство и усердие, нежели шпионить против нее, но выступить из повеления Липмана, обер-гофкомиссара, любимца Биронова и крестника государынина, можно было только положа голову
в петлю.
Тони взглянула
в зеркало, смешно взбила свои кудри, томно
повела глазами и захохотала своим звонким,
детским хохотом.
И они с этим, конечно, ни за что не согласятся — они вам непременно скажут, что они наставляли «
вести себя честно», и они действительно не видят и не понимают зла, какое они делали своим детям, портя их
детское чувство и развивая
в них изобретательность — как достать чаю, кофию и сахару.
— Всё глупости, всё пустяки, — говорила Наташа, — все его размышления, которые ни к чему не
ведут, и все эти дурацкие общества, — говорила она о тех самых делах,
в великую важность которых она твердо верила. И она уходила
в детскую кормить своего единственного мальчика Петю.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его,
велел закладывать и вошел
в сени.
В хозяйской горнице слышался
детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась
в сенях, как только вошел Алпатыч.