Неточные совпадения
«Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он едет уже, он приедет сейчас. — Она вынула часы и посмотрела
на них. — Но как он мог уехать, оставив меня в таком положении? Как он может жить, не примирившись со мною?» Она подошла к окну и стала смотреть
на улицу. По времени он уже мог
вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и считать минуты.
Из окна своей комнаты он видел: Варавка, ожесточенно встряхивая бородою, увел Игоря за руку
на улицу, затем
вернулся вместе с маленьким, сухоньким отцом Игоря, лысым, в серой тужурке и серых брюках с красными лампасами.
Дела
на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись
на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство
вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел
на Нагорную
улицу своими светлыми окнами.
Как ни прекрасна была эта ночь, как ни величественны были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго оставаться
на улице было нельзя. Мошкара облепила мне шею, руки, лицо и набилась в волосы. Я
вернулся в фанзу и лег
на кан. Усталость взяла свое, и я заснул.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка
вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться
на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться
на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
В тот же день
вернулся я с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими
улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега
на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то; а
на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и
на дворе. Когда я вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом,
вернулись и теперь стояли
на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по
улицам, по берегу около пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит
на улицу?.. Пока большие бабы судили да рядили, Наташка не принимала в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке, как и следует сироте, и все ждала, когда
вернется отец. Когда в передней избе поднялся крик, у ней тряслись руки и ноги.
Или ты с ней сойдешься и через пять месяцев выбросишь ее
на улицу, и она
вернется опять в публичный дом или пойдет
на панель.
Она прибавила свет,
вернулась на свое место и села в своей любимой позе — по-турецки. Оба молчали. Слышно было, как далеко, за несколько комнат, тренькало разбитое фортепиано, несся чей-то вибрирующий смех, а с другой стороны — песенка и быстрый веселый разговор. Слов не было слышно. Извозчик громыхал где-то по отдаленной
улице…
Он
вернулся назад — и не успел еще поравняться с домом, в котором помещалась кондитерская Розелли, как одно из окон, выходивших
на улицу, внезапно стукнуло и отворилось —
на черном его четырехугольнике (в комнате не было огня) появилась женская фигура — и он услышал, что его зовут: «Monsieur Dimitri!»
Друзья замерли
на месте. Я вскоре
вернулся, и мы вышли
на улицу. Ливень лил стеной. Мы брели по тротуарам по колено в воде, а с середины
улиц неслись бурные потоки.
— Да почесть что одним засвидетельствованием рук и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь
на улицу — куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении только сколка льду
на улицах да бунты остались, прочее же все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить и
на родину
вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
Я был убежден в этом и решил уйти, как только бабушка
вернется в город, — она всю зиму жила в Балахне, приглашенная кем-то учить девиц плетению кружев. Дед снова жил в Кунавине, я не ходил к нему, да и он, бывая в городе, не посещал меня. Однажды мы столкнулись
на улице; он шел в тяжелой енотовой шубе, важно и медленно, точно поп, я поздоровался с ним; посмотрев
на меня из-под ладони, он задумчиво проговорил...
Матвей попробовал
вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое с ним случилось, но сердце у него застучало в груди, а потом начало как будто падать.
Улица,
на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был дом старой барыни. Только занавески в окнах были опущены
на правой стороне, а тени от домов тянулись
на левой. Он прошел квартал, постоял у другого угла, оглянулся,
вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его тянуло к месту или
на ногах у него были пудовые гири.
На улице сомнения овладели Передоновым. А что, если это — ловушка? А вдруг окажется, что Гудаевский дома, и его схватят и начнут бить? Не
вернуться ли лучше назад?
Саша ушел после обеда и не
вернулся к назначенному времени, к семи часам. Коковкина обеспокоилась: не дай бог, попадется кому из учителей
на улице в непоказанное время. Накажут, да и ей неловко. У нее всегда жили мальчики скромные, по ночам не шатались. Коковкина пошла искать Сашу. Известно, куда же, как не к Рутиловым.
Улегся я
на лавке. Дед и мальчишка забрались
на полати… Скоро все уснули. Тепло в избе. Я давно так крепко не спал, как
на этой узкой скамье с сапогами в головах. Проснулся перед рассветом; еще все спали. Тихо взял из-под головы сапоги, обулся, накинул пальто и потихоньку вышел
на улицу. Метель утихла. Небо звездное. Холодище страшенный.
Вернулся бы назад, да вспомнил разобранные часы
на столе в платочке и зашагал, завернув голову в кабацкий половик…
— А мне что за дело? Про то панство знает, была бы только пожива; ведь стыдно будет
вернуться в мой курень с пустыми руками. Другие выставят
на улицу чаны с вином и станут потчевать всех прохожих, а мне и кошевому нечего будет поднести.
Когда приятели
вернулись в свой город, был уже ноябрь и
на улицах лежал глубокий снег. Место Андрея Ефимыча занимал доктор Хоботов; он жил еще
на старой квартире в ожидании, когда Андрей Ефимыч приедет и очистит больничную квартиру. Некрасивая женщина, которую он называл своей кухаркой, уже жила в одном из флигелей.
— Да, конечно, можно, — отвечала Анна Михайловна. Проводив Долинского до дверей, она
вернулась и стала у окна. Через минуту
на улице показался Долинский. Он вышел
на середину мостовой, сделал шаг и остановился в раздумье; потом перешагнул еще раз и опять остановился и вынул из кармана платок. Ветер рванул у него из рук этот платок и покатил его по
улице. Долинский как бы не заметил этого и тихо побрел далее. Анна Михайловна еще часа два ходила по своей комнате и говорила себе...
— Вечор еще уехал
на мельницу, да, видно, все в очередь не попадет; а пора бы
вернуться. Постой-ка, батюшка, кажись, кто-то едет по
улице!.. Уж не он ли?.. Нет, какие-то верховые… никак, солдаты!.. Уж не французы ли?.. Избави господи!
Он вышел из комнаты, и Ольга Ивановна слышала, как он что-то приказывал своему лакею. Чтоб не прощаться, не объясняться, а главное, не зарыдать, она, пока не
вернулся Рябовский, поскорее побежала в переднюю, надела калоши и вышла
на улицу. Тут она легко вздохнула и почувствовала себя навсегда свободной и от Рябовского, и от живописи, и от тяжелого стыда, который так давил ее в мастерской. Все кончено!
Кистер напрасно до полуночи прождал Лучкова и
на другой день утром сам отправился к нему. Денщик доложил Федору Федоровичу, что барин-де почивает и не велел никого принимать. «И меня не велел?» — «И ваше благородие не велел». Кистер с мучительным беспокойством прошелся раза два по
улице,
вернулся домой. Человек ему подал записку.
Женщина меня бросила. Красивая она была, бестия, горячая, злая, нетерпеливая, алчная, — одна такая мне за всю жизнь и попалась. Жить любила широко. Полька. Ее звали Зося. Напоследок оскандалила меня
на улице, — рассердилась, что я ничего не достал. «Ты, кричит, стрелок несчастный, гадина острожная, дохлая падаль!» Ушла и домой не
вернулась.
Кукина похоронили во вторник, в Москве,
на Ваганькове; Оленька
вернулась домой в среду, и как только вошла к себе, то повалилась
на постель и зарыдала так громко, что слышно было
на улице и в соседних дворах.
Федор вышел
на улицу, а немой
вернулся в избу.
Узнав это, она намеревалась завтра же разыскать их, а пока
вернулась в свои нумера
на Гончарной
улице и, чувствуя сильное утомление с дороги, легла отдохнуть; но какие-то мужчины в соседней комнате решительно не давали ей покою; там, очевидно, шло пьянство, картеж и поминутные споры.
А наши моряки, пообедавшие раньше,
вернулись в город и продолжали бродить по
улицам. Небольшая площадь, обсаженная роскошными деревьями, под которыми были скамейки, представляла соблазнительное место отдыха. Кстати, можно было и полакомиться фруктами, так как
на этой же площади, под навесом из зеленой листвы, были горы всевозможных фруктов, и торговцы-португальцы тут же дремали у своих лавчонок, освещенных фонариками.
— Нет, теперь опять скажите, ожидали вы или нет, что я вам отдам деньги? — настаивал Горданов, удерживая руку Ванскок. — Видите, как я добр! Я ведь мог бы выпустить вас
на улицу, да из окна опять назад поманить, и вы бы
вернулись.
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит
на улицу освежиться… Он глядит
на серое утреннее небо,
на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и
вернувшись из суда, завалится спать… Вдруг из-за угла показывается человеческая фигура.
В заключение коронационных пиров и торжеств, дан был против Кремля,
на берегу Москвы-реки, блистательный, по тогдашнему времени, фейерверк, в котором первое место занимала аллегория, изображавшая Россию с ее победами и ее славой. Для народа это было совершенно невиданное зрелище, как и устроенный
на улицах Москвы в дни коронации уличный маскарад с грандиозным шествием, к подробному описанию которого мы еще
вернемся.
На пустыре Ананьева не было. Кузьма пошел до
улице, посмотрел по сторонам, но нигде не было видно старика. Парень
вернулся к избе, запер дверь в привинченные кольца висячим замком и положил ключ в расщелину одного из бревен — место, уговоренное с Петром Ананьевым,
на случай совместного ухода из дому. Почти бегом бросился он затем по
улице и, не уменьшая шага, меньше чем через час был уже во дворе дома Салтыкова.
Вернувшись из-за границы, князь поселился в своем великолепном доме
на Тверской
улице, куда для совместной с ним жизни приехала и окончившая курс в Смольном институте в Петербурге его сестра Александра Яковлевна, или, как он ее называл, Alexandrine. У последней было отделенное по завещанию отцом и матерью приданое, состоящее из капиталов и имений в разных губерниях и в общей сложности превышающее миллион.
Посланный
на улицу, он
вернулся, не догнав ее.
Когда же все общество, собравшееся у Ладомирских, высыпало
на улицу и с шумом и смехом усаживалось в тройки, Анжелика стояла
на лестнице и колебалась: не
вернуться ли ей назад?
Вернувшись в опустелую квартиру
на Зелениной
улице, наполненную той тягостной атмосферой пустоты, которая появляется в домах, когда из них только что вынесен покойник, Анжелика Сигизмундовна заперлась в своей комнате и несколько часов не выходила из нее.
Тогда при таком ужасном известии и при виде томлений народа от голода епископ послал самого любимого своего опахальщика к знатной прихожанке просить ее, чтобы она приходила сама и прислала как можно скорее корзины с хлебом для простонародья, но опахалыцик
вернулся назад с пустыми руками и сказал, что не застал в доме знатной прихожанки никого, кроме одного болезненного раба, который сообщил ему, что госпожа его минувшей ночью, как только осталась одна, сейчас же собралась и со всеми лучшими из слуг своих выехала ночью
на шести колесницах по Канопской
улице.
Алпатыч
вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя
на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи
на других концах
улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.