Неточные совпадения
— Ну, что же я сделаю, если ты не понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко
сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а разум и
вера несоединимы. Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
Но
Вера не смотрела. Она отодвигала кучу жемчуга и брильянты, смешивала их с Марфенькиными и объявила, что ей немного надо. Бабушка
сердилась и опять принималась разбирать и делить на две половины.
И бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с
Верой «неладно», что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька пришла сказать, что
Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна
рассердилась сначала.
— Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье. Вы, говорю, не
рассердитесь, что я вас спрошу: вы какой
веры будете? — Обыкновенно какой, русской, говорит. — А супружник ваш? — Тоже, говорит, русской. — А секты никакой не изволите содержать? — Никакой, говорит: а вам почему так вздумалось? — Да вот почему, сударыня, барыней ли, барышней ли, не знаю, как вас назвать: вы с муженьком-то живете ли? — засмеялась; живем, говорит.
— Люди переменяются,
Вера Павловна. Да ведь я и страшно работаю, могу похвалиться. Я почти ни у кого не бываю: некогда, лень. Так устаешь с 9 часов до 5 в гошпитале и в Академии, что потом чувствуешь невозможность никакого другого перехода, кроме как из мундира прямо в халат. Дружба хороша, но не
сердитесь, сигара на диване, в халате — еще лучше.
Тут, как уж и прежде слышала
Вера Павловна, отец мужа актрисы стал привязываться к горничной; добродетель Крюковой, положим, и не подвергалась искушению, но началась домашняя ссора: бывшая актриса стала стыдить старика, старик стал
сердиться.
Дети играют на улице, у берега, и их голоса раздаются пронзительно-чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается паленый запах овинов, роса начинает исподволь стлать дымом по полю, над лесом ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а тут зарница, дрожа, осветит замирающей, трепетной лазурью окрестности, и
Вера Артамоновна, больше ворча, нежели
сердясь, говорит, найдя меня под липой...
— Нет, обиды чтоб так не было, а все, разумеется, за
веру мою да за бедность
сердились, все мужа, бывало, урекают, что взял неровню; ну, а мне мужа жаль, я, бывало, и заплачу. Вот из чего было, все из моей дурости. — Жарко каково! — проговорила Феоктиста, откинув с плеча креповое покрывало.
Огуревна. Нет, как можно, не в пример тише стал. Да доктор говорит, чтоб не
сердился, а то вторительный удар ошибет, так и жив не будет. Он теперь совсем на
Веру Филипповну расположился, так уж и не наглядится; все-то смотрит на нее, да крестит, да шепчет ей: «Молись за меня, устрой мою душу, раздавай милостыню, не жалей!» А уж такая ль она женщина, чтоб пожалела!
И о. Игнатию показалось, что желтенькая веселая канарейка, певшая всегда с наклоненной головкой, была действительно душою
Веры и что если бы она не улетела, то нельзя было бы сказать, что
Вера умерла. И он еще больше
рассердился на кухарку и крикнул...
—
Вера, неужели вы тоже умеете
сердиться? — удивленно спросил я.
— Вот и дома тоже, когда я
рассержусь, я начинаю говорить очень неправильно, — сказала
Вера. — И мальчики сейчас этим пользуются.
— Не спит! Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шум и взбудоражил всех соседей! Я уже начинаю
сердиться,
Вера! А, чёрт возьми! Подсади меня, Алеша, я влезу! Девчонка ты, школьница и больше ничего!.. Подсади!
— Ах, владыко, да как же на нее не полагаться: тайны-то уже там очень большие творятся — вся благодать оттуда идет: и материно молоко детопитательное, и любовь там живет, и
вера. Верь — так, владыко. Там она, вся там; сердцем одним ее только и вызовешь, а не разумом. Разум ее не созидает, а разрушает: он родит сомнения, владыко, а
вера покой дает, радость дает… Это, я тебе скажу, меня обильно утешает; ты вот глядишь, как дело идет, да
сердишься, а я все радуюсь.
Он уже замечал с некоторых пор, что барин совсем не то говорит, не
сердится, походя, на Москву, на свое, русское, расспрашивает его про разные разности и не произносит слово"ликвидация", которое Левонтий хорошо выучил. Заметил он, что
Вера Ивановна ему по душе пришлась и что он об ней скучает.
Напоминание о христианской
вере даже заставило мореходца
рассердиться на останавливавшую его благоразумную жену, и он сказал ей...
Верьте в воскресение, в рай, в ад, в папу, в церковь, в таинства, в искупление, молитесь, как это требуется по вашей
вере, говейте, пойте псалмы, — всё это не мешает вам исполнять то, что открыто Христом для вашего блага: не
сердитесь, не блудите, не клянитесь, не защищайтесь насилием, не воюйте.