Неточные совпадения
Штольц был
немец только вполовину, по отцу: мать его была русская;
веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.
— Я вот хочу, Женни,
веру переменить, чтобы не говеть никогда, — подмигнув глазом, сказала Лиза. — Правда, что и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со мною: хотим в
немцы идти.
Трое из гостей — Спешников, полковник и вице-губернатор, туповатый, приличный и скучный
немец, — были такого рода люди, что
Вера положительно не знала, как их занимать и что с ними делать.
Замечательно, впрочем, что никто из каторжных в продолжение всего времени, как я был в остроге, не упрекнул их ни в происхождении, ни в
вере их, ни в образе мыслей, что встречается в нашем простонародье относительно иностранцев, преимущественно
немцев, хотя, впрочем, и очень редко.
— Вот кого новообрядствующей-то церкви надо гнать, вот кого зорить да жечь! А не нас, мы — искони Русь, наша
вера истинная, восточная, корневая русская
вера, а это все — Запад, искаженное вольнодумство! От
немцев, от французов — какое добро? Вон они в двенадцатом-то году…
— Англия — страна просвещенная, — возразил священник, — а у нас, особенно последнее время, стало очень трудно жить духовенству; в нашем, примерно, приходе все почти дома скупили либо
немцы, либо жиды; дворянство почти не живет в Москве… купечество тоже сильно ослабло в
вере.
Другая черта: фанатическая
вера в непогрешимость науки и главным образом всего того, что пишут
немцы.
Тут в этих речах было все: и желание бортоваться борт о борт с фамилией Строгановых, и похвала Эйлофу, «
немцу греческой
веры», и похвала самой
вере греческой, и готовность Шульца во всем сделаться вторым Эйлофом.
Бояре, посланные для испытания
вер, вовсе не думают о внутреннем их содержании и достоинстве, а обращают внимание только на внешность: болгарская служба им не понравилась, у
немцев не нашли они никакой красоты, а от Византии были в восторге, потому что там, по наивному рассказу Нестора, патриарх, услышав об их прибытии, — «повеле создать крилос, по обычаю сотвориша праздник и кадила возжгоша, пения и лики составиша; и иде с ними в церковь, и поставиша я на пространьне месте, показающе красоту церковную, пения и службы архиерейски» (Нестор, под годом 6495).
— Нет, это бывает. У них система или, пожалуй, даже две системы и чертовская выдумка. Ты это помни и
веру отцов уважай. Живи, хлеб-соль води и даже, пожалуй, дружи, во всяком случае будь благодарен, потому что «ласковое телятко две матки сосет» и неблагодарный человек — это не человек, а какая-то скверность, но похаживай почаще к священнику и эту суть-то свою, — нашу-то настоящую русскую суть не позволяй из себя
немцам выкуривать.
Да, износил, истер, исказил все хорошее александровского поколения, все хранившее
веру в близкую будущность Руси, жернов николаевской мельницы, целую Польшу смолол, балтийских
немцев зацепил, бедную Финляндию, и все еще мелет — все еще мелет…
Одни только наши отцы, что живут в
немцах да в турках, прости Господи, остались невредимы в вере-то.
Но надежды не подавал, угадывая неодолимые препятствия в ненависти воеводы к
немцу, из рода заклятых врагов его, хотя бы этот
немец и принял русскую
веру.
Ненасыть обещал и с живою
верою отдал всего себя воле врача. Лечение было успешно. На другой день вышла из него жаба, которую он, вероятно, проглотил в зародыше со стоячею водой. Исцеленный, он везде разносил похвалу лекарю Антону и в ежедневных молитвах своих упоминал с благодарностью имя
немца, прося бога обратить его в православие. Люди русские толковали это врачевание по-своему.
— Уж и кликуши по церквам вызывают нечисть. Да чего доброго ждать? Нашу русскую землю затоптали
немцы, и веру-то Христову хотят под пяту. Привезли сюда сотни две монахов и монахинь; собирается набольший их расстригать, дескать, не по его крещены. Вытье такое, хоть беги вон из Питера!
Но, несмотря на самоподчинение этого
немца названным святым, Степан Иванович все-таки нашел, что его недостойно было хоронить внутри кладбища, «вместе с родителями правой восточной
веры», а указал закопать его «за оградою» и не крест поставить над ним, а положить камень, «дабы притомленные люди могли на нем присесть и отпочить».
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем-немцем, Берг указал ему на
Веру Ростову и по-немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Вот она будет моею женою,] и с той минуты решил жениться на ней.
Всякому, кто сколько-нибудь знаком с религиозными разномыслиями нашего народа, ясно, что этот Трофим был последователем ереси Дмитрия Евдокимовича Тверитинова (Дерюшкина), которая шла не от русского раскола, а от новгородских еретиков времен Ивана III и особенно развилась в начале XVIII столетия по влиянию любимцев Петровых, немцев-иноверцев, живших в Москве [«Камень
веры» Стефана Яворского, т. 1–9 и след.].
Особенно он не благоволил к
немцам, которых не находил возможности уважать по двум причинам: во-первых, что они «тонконоги», а во-вторых —
вера их ему не нравилась — «святителей не почитают».