Неточные совпадения
Пришел
солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
— Я счастлив! — говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального
солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь —
великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в
солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал
великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и
солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Однако перед большими смотрами, все, от мала до
велика, подтягивались и тянули друг друга. Тогда уже не знали отдыха, наверстывая лишними часами занятий и напряженной, хотя и бестолковой энергией то, что было пропущено. С силами
солдат не считались, доводя людей до изнурения. Ротные жестоко резали и осаживали младших офицеров, младшие офицеры сквернословили неестественно, неумело и безобразно, унтер-офицеры, охрипшие от ругани, жестоко дрались. Впрочем, дрались и не одни только унтер-офицеры.
Господи
Великий! только Ты один слышал и знаешь те простые, но жаркие и отчаянные мольбы неведения, смутного раскаяния и страдания, которые восходили к Тебе из этого страшного места смерти, от генерала, за секунду перед этим думавшего о завтраке и Георгии на шею, но с страхом чующего близость Твою, до измученного, голодного, вшивого
солдата, повалившегося на голом полу Николаевской батареи и просящего Тебя скорее дать ему Там бессознательно предчувствуемую им награду за все незаслуженные страдания!
Но прежде, чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским Собранием и у крыльца которого стоят
солдаты с носилками, — вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные,
великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища.
И тут уже
солдат весь входит в любимую легенду, в трогательную сказку. Ни в одном другом царстве не окружают личность военного кавалера таким наивным и милым уважением, как в России.
Солдат из топора щи мясные варит, Петра
Великого на чердаке от разбойников спасает, черта в карты обыгрывает, выгоняет привидения из домов, все улаживает, всех примиряет и везде является желанным и полезным гостем, кумом на родинах, сватом на свадьбах.
А забравши под Российское государство
великое множество городов и взявши без числа пленных, возвращается
солдат домой, простреленный, иногда без руки, иногда без ноги, но с орденом на груди святого великомученика Георгия.
Боялись ее, может быть, потому, что она была вдовою очень знатного человека, — грамоты на стенах комнаты ее были жалованы дедам ее мужа старыми русскими царями: Годуновым, Алексеем и Петром
Великим, — это сказал мне
солдат Тюфяев, человек грамотный, всегда читавший Евангелие. Может быть, люди боялись, как бы она не избила своим хлыстом с лиловым камнем в ручке, — говорили, что она уже избила им какого-то важного чиновника.
В такие вечера — книги не помогали, и тогда мы с Павлом старались развлечь людей своими средствами: мазали рожи себе сажей, красками, украшались пенькой и, разыгрывая разные комедии, сочиненные нами, героически боролись со скукой, заставляя людей смеяться. Вспомнив «Предание о том, как
солдат спас Петра
Великого», я изложил эту книжку в разговорной форме, мы влезали на полати к Давидову и лицедействовали там, весело срубая головы воображаемым шведам; публика — хохотала.
Я чувствовал себя у порога каких-то
великих тайн и жил, как помешанный. Хотелось дочитать книгу, было боязно, что она пропадет у
солдата или он как-нибудь испортит ее. Что я скажу тогда закройщице?
Мне захотелось сделать ему приятное — подарить книгу. В Казани на пристани я купил за пятачок «Предание о том, как
солдат спас Петра
Великого», но в тот час повар был пьян, сердит, я не решился отдать ему подарок и сначала сам прочитал «Предание». Оно мне очень понравилось, — все так просто, понятно, интересно и кратко. Я был уверен, что эта книга доставит удовольствие моему учителю.
Когда я объяснил
солдату, над чем смеются, он быстро нащупал ложку, оторвал ее, бросил на пол, раздавил ногой и — вцепился в мои волосы обеими руками; мы начали драться, к
великому удовольствию публики, тотчас окружившей нас.
„Ну, — говорю, — а если бы двадцать?“ — „Ну, а с двадцатью, — говорит, — уж нечего делать — двадцать одолеют“ — и при сем рассказал, что однажды он, еще будучи в училище, шел с своим родным братом домой и одновременно с проходившею партией
солдат увидели куст калины с немногими ветками сих никуда почти не годных ягод и устремились овладеть ими, и Ахилла с братом и
солдаты человек до сорока, „и произошла, — говорит, — тут между нами
великая свалка, и братца Финогешу убили“.
Европа содержит теперь под ружьем больше
солдат, чем во время
великих наполеоновских войн.
За словесностью шло фехтование на штыках, после которого
солдаты, спускаясь с лестницы, держались за стенку, ноги не гнутся! Учителем фехтования был прислан из учебного батальона унтер-офицер Ермилов,
великий мастер своего дела.
Солдаты лежат, прицелившись, но дистанция слишком
велика для винтовок старого образца. Ждут команды «пли». Вдруг на левом фланге грянул выстрел, а за ним вразброд все захлопали.
— Будущее — ваше, друзья мои! — говорил Ежов нетвердо и грустно покачивал головой, точно сожалея о будущем и против своего желания уступая власть над ним этим людям. — Будущее принадлежит людям честного труда…
Великая работа предстоит вам! Это вы должны создать новую культуру… Я — ваш по плоти и духу, сын
солдата — предлагаю: выпьем за ваше будущее! Ур-ра-а!
Когда он разговаривал с нею таким образом, вдруг загремела музыка. Каштанка оглянулась и увидела, что по улице прямо на нее шел полк
солдат. Не вынося музыки, которая расстраивала ей нервы, она заметалась и завыла. К
великому ее удивлению, столяр, вместо того чтобы испугаться, завизжать и залаять, широко улыбнулся, вытянулся во фрунт и всей пятерней сделал под козырек. Видя, что хозяин не протестует, Каштанка еще громче завыла и, не помня себя, бросилась через дорогу на другой тротуар.
Он говорил о столице, о
великой Екатерине, которую народ называл матушкой и которая каждому гвардейскому
солдату дозволяла целовать свою руку… он говорил об ней, и щеки его рели; и голос его возвышался невольно. — Потом он рассказывал о городских весельствах, о красавицах, разряженных в дымные кружева и волнистые, бархатные платья…
— Кто знает! — воскликнул штабс-капитан. — Один бог. Без бога ни до порога, как говорится. Что? Не верно? Кампания еще не кончена. Все впереди. Русский
солдат привык к победам. Вспомните Полтаву, незабвенного Суворова… А Севастополь! А как в двенадцатом году мы прогнали величайшего в мире полководца Наполеона.
Велик бог земли русской! Что?
— Причину того бунта не помню, только — отказались наши мужики подать платить и землю пахать, в их числе дядя мой и отец тоже. Пригнали
солдат, и началось
великое мучительство: выведут
солдаты мужика-то в поле, поставят к сохе — айда, работай, такой-сякой сын! А народ падает ничком на землю и лежит недвижно…
Великая духовная нужда налегла повсеместно, и многие древлеблагочестивые христиане, не имея освящающих и будучи лишены церковных таин, в беспоповское суемудрие впадали, иные ж «сумленных попов» принимали — беглых
солдат, либо других шатунов каких.
Гвардейские
солдаты полюбили доступную цесаревну, стали называть ее «матушкой» и говорили друг другу, по внушению Шубина, что ей, дочери Петра
Великого, «не сиротой плакаться», а следовало бы на престоле сидеть.
Государство не может существовать без главы государства, без министров, чиновников, полицейских, генералов,
солдат, но движутся государства и осуществляются
великие миссии в истории
великими людьми, героями, талантами, предводителями, реформаторами, людьми необычайной энергии.
Ничего такого нет! Все допустимо. Все, что только возможно! И слава, да, да, — и слава, привет тем, кто с яростною решительностью ринулся против этого
великого мирового преступления! Вспомнился немец-солдат в «Астории», и как с любовью он оглядывал красноармейцев с заломленными на затылок фуражками.
Закончилась
великая борьба Христова воинства с «драконом». Ханжи-публицисты могли и теперь еще говорить о святом подвиге, взятом на себя Россией, —
солдаты качество этого подвига оценивали совсем иначе. Они облегченно говорили...
По улицам днем и ночью расхаживали патрули и, к
великому изумлению забиравшихся в деревню чужих
солдат и казаков, беспощадно арестовывали мародеров.
Пост этот был занят ротою Преображенского полка под командою Граве.
Великий князь объявил
солдатам и офицерам этой роты, что император Александр скончался в Таганроге, и что теперь обязанность каждого — присягнуть новому императору Константину Павловичу, законному наследнику русского престола.
Личная храбрость, удаль, смётка, сила, выносливость — качества, отличающие русского
солдата и вызывавший удивление
великих полководцев всего мира, теряют всякое своё значение под свинцовым дождём артиллерийских снарядов, Бог весть откуда осыпающих людей, так как неприятель даже не виден невооружённому биноклем глазу, или же в лучшем случае видны только какие-то тёмные движущиеся массы.
— А говорил я действительно вашему супругу, что грех большой на душе его будет, если он воспрепятствует сыну своему следовать его внутреннему призванью, быть военным. Что лишит он этим верного слуги своего отечества, что, по-моему, ваш Саша предназначен для высокого удела
великого полководца, который в будущем покроет неувядаемыми лаврами как себя и свою фамилию, так и Россию. Я говорил с ним и вынес убеждение, что он не только не хочет, но по натуре своей не может ничем быть иным, как
солдатом.
Гвардейские
солдаты полюбили добрую и доступную цесаревну и стали называть ее матушкой и говорили меж собой, что ей, дочери Петра
Великого, не сиротой плакаться, а на престоле сидеть.
«Будь непререкаемо верна
великой монархине, — писал Александр Васильевич. — Я ее
солдат, я умираю за отечество; чем выше возводит меня ее милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нее. Смелым шагом приближаюсь я к могиле, совесть моя незапятнана, мне 60 лет, тело мое изувечено ранами, и Бог оставляет меня жить для блага государства».
В них японцы убеждают
солдат сдаваться в плен и даже переходить на их сторону, обещая за это
великие и богатые милости.
Когда гвардейские полки прибыли в Петербург и подошли церемониальным маршем к Зимнему дворцу, все офицеры получили в награду за поход третное жалованье, а
солдаты по рублю; конногвардейскому полку, как отбившему французское знамя в битве, пожалован георгиевский штандарт. Георгиевские кресты были даны
великому князю Константину Павловичу, Багратиону, Милорадовичу, Дохтурову и другим генералам. Кутузов за все время похода получил Владимира I степени и фрейлинский вензель для дочери.
— Молодец! — воскликнул генерал Ганнибал. — Молодец, Саша. Покойный благодетель наш Петр
Великий говаривал всегда: «Плох тот
солдат, который не хочет быть генералом».
Карлу Шереметева любили почти все
солдаты и офицеры армии его, не терпели одни недобрые. Он знал многие изречения Петра
Великого и умел кстати употреблять их.
Старые, седые
солдаты, сподвижники славных дел
великого полководца, рыдали как дети, целуя полы мундира того, кого они привыкли считать своим отцом. Они как бы предчувствовали, что им не видать более нежно любимого начальника, с которым они совершили столько славных бессмертных подвигов.
Пруссия могла выставить только 150 000 человек, считая в этом числе 20 000 саксонцев; и эти
солдаты не воевали со времен Фридриха
Великого, были одеты в неуклюжие мундиры, делавшие их удивительно неповоротливыми, не имели шинелей, на головах носили косы и употребляли пудру; стреляли дурно; к тому же все главные начальники и генералы были люди старые, например, главнокомандующему, герцогу Брауншвейгскому было 71 год, а принцу Гогенлоэ и Блюхеру более 60 лет; кто-то сосчитал года 19 генералов магдебургского округа, и в сумме получилось 1 300 лет.
И эта старинная удалая солдатская песня, говорящая о том, что у
солдата не должно быть никаких родственных привязанностей, что он весь всем своим существом принадлежит государству и должен стоять на страже своего Царя и своего отечества, разносится теперь по всему
великому сибирскому пути, по длинной ленте восточно-китайской железной дороги и отдаётся гулким эхом в сопках Маньчжурии.
«Чтобы человек был совершенно способен к своему назначению, — говорил он, — потребно оному столько же веселия, сколько и пищи; в рассуждении сего наипаче надлежит помышлять о
солдатах, кои без того, быв часто повергаемы
великим трудам и отягощениям, тратят бодрость и силы сердца. Унылое же войско не токмо бывает неспособно к трудным предприятиям, но и легко подвергается разным болезням».
— Нет, ты погоди, — продолжал Федор Николаевич, — остался я к первому дню праздника в этой только паре, даже фрачную на страстной заложил, а без нее, ты знаешь, каждый из нас, как
солдат без ружья, за квартиру три месяца не плачено, хозяйка изгнанием грозит и только ради
великого праздника милость оказала; — за душой ни полтины и вдруг одна гениальная мысль и в кармане три радужных.
Первым учителем
великого князя Павла Петровича был Федор Дмитриевич Бехтерев, преподававший ему русскую грамоту и арифметику по довольно своеобразной методе, посредством деревянных и оловянных куколок, изображавших
солдат разных родов оружия.
— Очень хорошо понимаю, папенька… Первый в свете государь Петр
Великий начал службу с простого
солдата… Не хотите меня видеть фельдмаршалом, зароете в могилу простым писцом.
Он мог хотеть изучить
солдата, исследовать этот малый атом
великого тела для того, чтобы уметь владеть этим телом.
Оставшимся в войсках христианам вменялось в обязанность во время войны не убивать врагов. Еще в четвертом веке Василий
Великий рекомендует в течение трех лет не допускать до причащения
солдат, виновных в нарушении этого постановления.
Мало того, что он сам несколько недель сидел в одном из блиндажей Севастополя, он написал о Крымской войне сочинение, приобретшее ему
великую славу, в котором он ясно и подробно изобразил, как стреляли
солдаты с бастионов из ружей, как перевязывали на перевязочном пункте перевязками и хоронили на кладбище в землю.
Великой горестью для Пизонского была участь Авенира, которого суд выпустил, как и Константина Ионыча, но отец, во имя своих родительских прав, устроил сдачу его за непочтение в
солдаты, с назначением в отдаленнейшие батальоны.
— Похвала
великого полководца есть лучшая награда
солдату, — сказал Репнин.