Неточные совпадения
— Совершенно обратно изволите понимать! — строго проговорил отец Паисий, — не церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение! А, напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь
великое предназначение православия на земле. От Востока
звезда сия воссияет.
С 1848 я следил шаг за шагом за его
великой карьерой; он уже был для меня в 1854 году лицо, взятое целиком из Корнелия Непота или Плутарха… [«Полярная
звезда», кн. V, «Былое и думы».
Поклонник Баха и Генделя, знаток своего дела, одаренный живым воображением и той смелостью мысли, которая доступна одному германскому племени, Лемм со временем — кто знает? — стал бы в ряду
великих композиторов своей родины, если б жизнь иначе его повела; но не под счастливой
звездой он родился!
А у нас на Москве горше прежнего; старец некий из далеких стран сюда приходил и сказывал: видели в египетской стране
звезду необычную — красна яко кровь и хвост
велик.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к
звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным,
великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к
великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
Молодой профессор тасовал билеты, как колоду карт, другой профессор, с
звездой на фраке, смотрел на гимназиста, говорившего что-то очень скоро про Карла
Великого, к каждому слову прибавляя «наконец», и третий, старичок в очках, опустив голову, посмотрел на нас через очки и указал на билеты.
Ключик и лопаточка были общим знаком масонства;
звезда с буквою А — знаком ложи, вторая же чуть ли не была знаком
великого мастера.
— Каст тут не существует никаких!.. — отвергнул Марфин. — Всякий может быть сим избранным, и
великий архитектор мира устроил только так, что ина слава солнцу, ина луне, ина
звездам, да и
звезда от
звезды различествует. Я, конечно, по гордости моей, сказал, что буду аскетом, но вряд ли достигну того: лествица для меня на этом пути еще нескончаемая…
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, будя в нём зверя, потом, тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы духа, необходима устойчивая вера в человеческий разум. Но её даёт только причащение к
великой жизни мира, и нужно, чтобы, как
звёзды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле.
И начнёт рассказывать про море. Говорил он о нём, как о
великом чуде, удивительными словами, тихо и громко, со страхом и любовью, горит весь от радости и становится подобен
звезде. Слушаем мы его, молчим, и даже грустно от рассказов его об этой величавой живой красоте.
На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил небо. Бывало, летом, ночами, я уходил в поле, ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой
звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе с землей между
звезд, как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной жизни земли пел для меня песню о
великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души с миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия.
Он стал богатым и знаменитым.
Звезда его не меркла до самой его смерти. Одно лишь печалило
великого Барнума: это то, что судьба не послала ему сына, который впоследствии смог бы взять в крепкие руки отцовские дела и, расширив их, дать новый блеск дому Барнума.
И до сих пор еще, порой, я вижу во сне эту темную реку, и смутные отражения редких
звезд, и эти горы, похожие в темноте на тучи, и нашу лодочку, покачиваемую невидимой волной
великой сибирской реки…
В
великом посту он уехал в Москву набирать труппу, а она без него не могла спать, все сидела у окна и смотрела на
звезды.
Прошу
великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе
звезды, возблестят.
(Читает.) «Пора, наконец, снова возвестить о тех
великих, вечных идеалах человечества, о тех бессмертных принципах свободы, которые были руководящими
звездами наших отцов и которым мы изменили, к несчастью».
— Помнишь, как в первый раз мы встречали с тобой
великий Христов праздник?.. Такая же ночь была, так же
звезды сияли… Небеса веселились, земля радовалась, люди праздновали… А мы с тобой в слезах у гробика стояли…
Но и апокалипсическое изображение Церкви, пред последним ее прославлением, удерживает ту же самую черту: «И явилось на небе
великое знамение — жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати
звезд.
По одному дню можно судить, до известной степени, об остальных. Несмотря на прелесть этой жизни, она все-таки не особенно богата впечатлениями и в конце концов кажется несколько однообразной, тем более людям, которые равнодушны к
великим таинствам природы и совсем глухи к тому, о чем «
звезда с
звездою говорит».
«Глупая женщина! — думал я, глядя на небо, усыпанное яркими
звездами. — Если даже допустить, что приметы иногда говорят правду, то что же недоброе может случиться с нами? Те несчастья, которые уже испытаны и которые есть теперь налицо, так
велики, что трудно придумать что-нибудь еще хуже. Какое еще зло можно причинить рыбе, которая уже поймана, изжарена и подана на стол под соусом?»
За ними в возвышении, на престоле под зеленым балдахином, усеянном
звездами, стоял
великий магистр.
Великий мистик православного Востока св. Симеон Новый Богослов красиво говорит: «Все твари, когда увидели, что Адам изгнан из рая, не хотели более повиноваться ему, ни луна, ни прочие
звезды не хотели показываться ему; источники не хотели источать воду, и реки продолжать течение свое; воздух думал не дуть более, чтобы не давать дышать Адаму, согрешившему; звери и все животные земные, когда увидели, что он обнажился от первой славы, стали презирать его, и все тотчас готовы были напасть на него; небо устремлялось было пасть на него, и земля не хотела носить его более.
Над головою
великого князя висела, искусно утвержденная к потолку, богатая, украшенная драгоценными каменьями корона, из-под которой спускался балдахин из голубой парчи с серебряными
звездами, поддерживаемый двумя поставленными крест-накрест копьями, увитыми цветными гирляндами.
Николай же Павлович радовался тому, что задавил гидру революции не только в Польше, но и во всей Европе, и гордился тем, что он не нарушил заветов русского самодержавия и для блага русского народа удержал Польшу во власти России. И люди в
звездах и золоченых мундирах так восхваляли его за это, что он искренно верил, что он
великий человек и что жизнь его была
великим благом для человечества и особенно для русских людей, на развращение и одурение которых были бессознательно направлены все его силы.