Неточные совпадения
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены, что «
стыд глаза не выест».
Тогда бригадир вдруг засовестился. Загорелось сердце его
стыдом великим, и стоял он перед глуповцами и точил слезы. ("И все те его слезы
были крокодиловы", — предваряет летописец события.)
Однако ж покуда устав еще утвержден не
был, а следовательно, и от стеснений уклониться
было невозможно. Через месяц Бородавкин вновь созвал обывателей и вновь закричал. Но едва успел он произнести два первых слога своего приветствия ("об оных,
стыда ради, умалчиваю", — оговаривается летописец), как глуповцы опять рассыпались, не успев даже встать на колени. Тогда только Бородавкин решился пустить в ход настоящую цивилизацию.
Казалось, очень просто
было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой
стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала
было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Он живо вспомнил все те часто повторявшиеся случаи необходимости лжи и обмана, которые
были так противны его натуре; вспомнил особенно живо не paз замеченное в ней чувство
стыда за эту необходимость обмана и лжи.
И поэтому, не
будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и
стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не
было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли
стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
— Да он и не знает, — сказала она, и вдруг яркая краска стала выступать на ее лицо; щеки, лоб, шея ее покраснели, и слезы
стыда выступили ей на глаза. — Да и не
будем говорить об нем.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим
стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у девушки бывает и может
быть такое чувство, что она не знает, что сказать.
И он, отвернувшись от шурина, так чтобы тот не мог видеть его, сел на стул у окна. Ему
было горько, ему
было стыдно; но вместе с этим горем и
стыдом он испытывал радость и умиление пред высотой своего смирения.
Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что
было заплачено этою страшною ценой
стыда.
Алексей Александрович взял руки Вронского и отвел их от лица, ужасного по выражению страдания и
стыда, которые
были на нем.
«И
стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный
стыд — всё спасается смертью. Умереть — и он
будет раскаиваться,
будет жалеть,
будет любить,
будет страдать за меня». С остановившеюся улыбкой сострадания к себе она сидела на кресле, снимая и надевая кольца с левой руки, живо с разных сторон представляя себе его чувства после ее смерти.
Кити посмотрела на его лицо, которое
было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным
стыдом резал ее сердце.
Во время взрыва князя она молчала; она чувствовала
стыд за мать и нежность к отцу за его сейчас же вернувшуюся доброту; но когда отец ушел, она собралась сделать главное, что
было нужно, — итти к Кити и успокоить ее.
— Мама! Она часто ходит ко мне, и когда придет… — начал
было он, но остановился, заметив, что няня шопотом что — то сказала матери и что на лице матери выразились испуг и что-то похожее на
стыд, что так не шло к матери.
— Приятное столкновенье, — сказал голос того же самого, который окружил его поясницу. Это
был Вишнепокромов. — Готовился
было пройти лавку без вниманья, вдруг вижу знакомое лицо — как отказаться от приятного удовольствия! Нечего сказать, сукна в этом году несравненно лучше. Ведь это
стыд, срам! Я никак не мог
было отыскать… Я готов тридцать рублей, сорок рублей… возьми пятьдесят даже, но дай хорошего. По мне, или иметь вещь, которая бы, точно,
была уже отличнейшая, или уж лучше вовсе не иметь. Не так ли?
— Бесчестнейшее дело! И, к
стыду, замешались первые чиновники города, сам губернатор. Он не должен
быть там, где воры и бездельники! — сказал князь с жаром.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором
были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и
стыда.
Я
был бы очень огорчен, если бы Сережа видел меня в то время, как я, сморщившись от
стыда, напрасно пытался вырвать свою руку, но перед Сонечкой, которая до того расхохоталась, что слезы навернулись ей на глаза и все кудряшки распрыгались около ее раскрасневшегося личика, мне нисколько не
было совестно.
Но каков
был мой
стыд, когда вслед за гончими, которые в голос вывели на опушку, из-за кустов показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла в том, что я не выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это
было сказано! Мне
было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на седло.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не
было от
стыда. И он стал говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно
быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
— Ах, стыд-то какой теперь завелся на свете, господи! Этакая немудреная, и уж пьяная! Обманули, это как
есть! Вон и платьице ихнее разорвано… Ах, как разврат-то ноне пошел!.. А пожалуй что из благородных
будет, из бедных каких… Ноне много таких пошло. По виду-то как бы из нежных, словно ведь барышня, — и он опять нагнулся над ней.
— А что,
стыда буржуазного, что ли, испугались? Это может
быть, что и испугались, да сами того не знаете, — потому молодо! А все-таки не вам бы бояться али там стыдиться явки с повинною.
Да послужит же, мадемуазель, теперешний
стыд вам уроком на будущее, — обратился он к Соне, — а я дальнейшее оставлю втуне и, так и
быть, прекращаю.
Ей
было только четырнадцать лет, но это
было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным
стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Ушли все на минуту, мы с нею как
есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она
будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего
стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Если мне на белом свете остается только или повеситься от
стыда и отчаяния, или мстить, так уж я
буду мстить.
Стыда не бойтесь, осуждений не
будет.
Есть границы, за которые осуждение не переходит; я могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой нравственности должны
будут замолчать и разинуть рты от удивления.
Хоть
есть охотники поподличать везде,
Да нынче смех страшит, и держит
стыд в узде...
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина
есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний друг, и женский страх и
стыд, —
За двери прячется, боится
быть в ответе.
Ах! как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от
стыда, может
быть счастлив на земле человек.
— А может
быть, о
стыде я зря говорю, для приличия.
— Женщины, которые из чувства ложного
стыда презирают себя за то, что природа, создавая их, грубо наглупила. И
есть девушки, которые боятся любить, потому что им кажется: любовь унижает, низводит их к животным.
Он снова почувствовал прилив благодарности к старой рабыне. Но теперь к благодарности примешивалось смущение, очень похожее на
стыд.
Было почему-то неловко оставаться наедине с самим собою. Самгин оделся и вышел на двор.
Вспомнив эту сцену, Клим с раздражением задумался о Томилине. Этот человек должен знать и должен
был сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы
стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять с учителем беседу о женщине, но Томилин
был так странно глух к этой теме, что вызвал у Макарова сердитое замечание...
Настроение Самгина становилось тягостным. С матерью
было скучно, неловко и являлось чувство, похожее на
стыд за эту скуку. В двери из сада появился высокий человек в светлом костюме и, размахивая панамой, заговорил грубоватым басом...
Именно это чувство слышал Клим в густых звуках красивого голоса, видел на лице, побледневшем, может
быть, от
стыда или страха, и в расширенных глазах.
— Ты — честно, Таисья, все говори, как
было, не стыдись, здесь люди богу служить хотят, перед богом —
стыда нету!
— Красота более всего необходима нам, когда мы приближаемся к женщине, как животное к животному. В этой области отношений красота возникла из чувства
стыда, из нежелания человека
быть похожим на козла, на кролика.
Бальзаминова.
Есть же люди на свете, которые
стыда не имеют!
— Да, — говорил он задумчиво, — у тебя недостало бы силы взглянуть
стыду в глаза. Может
быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла — да?
А давно ли она с такой уверенностью ворочала своей и чужой судьбой,
была так умна, сильна! И вот настал ее черед дрожать, как девочке!
Стыд за прошлое, пытка самолюбия за настоящее, фальшивое положение терзали ее… Невыносимо!
Чувство неловкости,
стыда, или «срама», как он выражался, который он наделал, мешало ему разобрать, что это за порыв
был; и вообще, что такое для него Ольга? Уж он не анализировал, что прибавилось у него к сердцу лишнее, какой-то комок, которого прежде не
было. В нем все чувства свернулись в один ком —
стыда.
Она
была бледна в то утро, когда открыла это, не выходила целый день, волновалась, боролась с собой, думала, что ей делать теперь, какой долг лежит на ней, — и ничего не придумала. Она только кляла себя, зачем она вначале не победила
стыда и не открыла Штольцу раньше прошедшее, а теперь ей надо победить еще ужас.
«Боже мой! Да ведь я виновата: я попрошу у него прощения… А в чем? — спросила потом. — Что я скажу ему: мсьё Обломов, я виновата, я завлекала… Какой
стыд! Это неправда! — сказала она, вспыхнув и топнув ногой. — Кто смеет это подумать?.. Разве я знала, что выйдет? А если б этого не
было, если б не вырвалось у него… что тогда?.. — спросила она. — Не знаю…» — думала.
— Как сон, как будто ничего не
было! — говорила она задумчиво, едва слышно, удивляясь своему внезапному возрождению. — Вы вынули не только
стыд, раскаяние, но и горечь, боль — все… Как это вы сделали? — тихо спросила она. — И все это пройдет, эта… ошибка?
Он
был взяточник в душе, по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, Бог знает как и за что — заставлял, где и кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения,
был придирчив. Его никогда не смущал
стыд за поношенное платье, но он не чужд
был тревоги, если в перспективе дня не
было у него громадного обеда, с приличным количеством вина и водки.
Может
быть, она привыкла бы и к своему
стыду, обтерпелась бы: к чему не привыкает человек! если б ее дружба к Штольцу
была чужда всяких корыстолюбивых помыслов и желаний.
Погодите, он придет, и тогда вы очнетесь; вам
будет досадно и стыдно за свою ошибку, а мне эта досада и
стыд сделают боль», — вот что следовало бы мне сказать вам, если б я от природы
был попрозорливее умом и пободрее душой, если б, наконец,
был искреннее…