Неточные совпадения
Как бы то ни
было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился
в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с
упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они
были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад
был отдохнуть.
Он их искал без
упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась игра:
Он уезжает со двора,
Спокойно дома засыпает
И сам не знает поутру,
Куда поедет ввечеру.
— И зачем, зачем вам уезжать! — с
упоением разливался он восторженною речью, — и что вы
будете делать
в городишке?
Райский, шатаясь от
упоения, вышел из аудитории, и
в кружке, по этому случаю,
был трехдневный рев.
Я этот месяц выдержал, может
быть только несколько расстроил желудок; но с следующего месяца я прибавил к хлебу суп, а утром и вечером по стакану чаю — и, уверяю вас, так провел год
в совершенном здоровье и довольстве, а нравственно —
в упоении и
в непрерывном тайном восхищении.
— И она три раза как бы
в упоении поцеловала действительно прелестную, слишком, может
быть, пухлую ручку Грушеньки.
«Во мне наслаждение чувства, которое
было в Астарте: она родоначальница всех нас других цариц, сменявших ее. Во мне
упоение созерцанием красоты, которое
было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое
было в «Непорочности».
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей
было для меня
упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь
в сердце моем нет места ненависти.
В эту минуту я любил эту женщину, и будто
в этом
упоении было что-нибудь безнравственное… кто-нибудь обижен, оскорблен… и кто же?
Но одному из четырех вряд нужно ли
было их обтирать. Жена Огарева с некоторым удивлением смотрела на происходившее; я думал тогда, что это retenue, [сдержанность (фр.).] но она сама сказала мне впоследствии, что сцена эта показалась ей натянутой, детской. Оно, пожалуй, и могло так показаться со стороны, но зачем же она смотрела со стороны, зачем она
была так трезва
в этом
упоении, так совершеннолетня
в этой молодости?
Молодые заперлись
в Веригине и целую неделю безвыездно выжили там. То
была неделя восторгов и святых
упоений, перед которыми умолкла даже говорливая экспансивность Валентина Осиповича…
Он понимал также, что старик вышел
в упоении от своего успеха; но ему все-таки предчувствовалось, что это
был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на самой высшей точке своего
упоения все-таки подозревают про себя, что ведь им не верят, да и не могут верить.
Ни малейшей иронии, ни малейшей рефлексии не выражалось
в лице его; напротив, полное, тупое
упоение собственным правом и
в то же время нечто доходившее до странной и беспрерывной потребности
быть и чувствовать себя постоянно обиженным.
Внимание общее, тишина глубокая по временам только прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он
был весь тут,
в полном
упоении… Доходит дело до последней строфы. Мы слышим...
Поверьте, мой друг,
в несчастии такого рода
есть даже какое-то высшее
упоение сознавать себя вполне правым и великодушным и иметь полное право назвать своего обидчика подлецом.
В упоении я
было хотел уже бросить перо, и все дела мои, и самого антрепренера, и бежать к нашимна Васильевский.
Но это
был именно только восторг, слепой и внезапный, а отнюдь не торжество чувства государственности. Это
было хмельное
упоение славой побед, громом оружия, стонами побежденных, —
упоение, к которому, сверх того,
в значительной доле примешивалось и ожидание добычи,
в виде пяти миллиардов.
И вы не можете себе представить,
в каком я
был сначала здесь
упоении!
Александров перестал сочинять (что, впрочем, очень благотворно отозвалось на его последних
в корпусе выпускных экзаменах), но мысли его и фантазии еще долго не могли оторваться от воображаемого писательского волшебного мира, где все
было блеск, торжество и победная радость. Не то чтобы его привлекали громадные гонорары и бешеное
упоение всемирной славой, это
было чем-то несущественным, призрачным и менее всего волновало. Но манило одно слово — «писатель», или еще выразительнее — «господин писатель».
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, — говорил он мне сам (но только мне и по секрету), — что никто-то изо всей этой публики знать не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало
быть,
был же
в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на всё свое
упоение; и, стало
быть, не
было в нем острого ума, если он даже девять лет спустя не мог вспомнить о том без ощущения обиды.
Когда мы
были сильны и молоды, мы горели возвышенными чувствами и упивались благородными идеями; но мы делали это исключительно для собственного употребления, забывая, что горение и
упоение необходимо обеспечить, если хочешь, чтоб они не изгибли
в будущем без следа.
Барон, нечего делать, поднялся и поехал, а через какой-нибудь час вернулся и привез даже с собой князя. Сей последний не очень, по-видимому, встревожился сообщенным ему известием, что отчасти происходило оттого, что все последнее время князь
был хоть и не
в веселом, но зато
в каком-то спокойном и торжественном настроении духа: его каждоминутно занимала мысль, что скоро и очень скоро предстояло ему
быть отцом. О, с каким восторгом и
упоением он готов
был принять эту новую для себя обязанность!..
Вершинин. На днях я читал дневник одного французского министра, писанный
в тюрьме. Министр
был осужден за Панаму. С каким
упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых видит
в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда
был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не
будете замечать Москвы, когда
будете жить
в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его.
Они сели, смотрели
в глаза друг другу, не плакали, не улыбались, не говорили, — это
был хаос всех чувств земных и небесных, вихорь,
упоение неопределенное, какое не всякий испытал, и никто изъяснить не может.
Дайте мне законченный портрет человека — он не напомнит мне ни одного из моих знакомых, и я холодно отвернусь, сказав: «недурно», но покажите мне
в благоприятную минуту едва набросанный, неопределенный абрис,
в котором ни один человек не узнает себя положительным образом, — и этот жалкий, слабый абрис напомнит мне черты кого-нибудь милого мне; и, холодно смотря на живое лицо, полное красоты и выразительности, я
в упоении буду смотреть на ничтожный эскиз, говорящий мне обо мне самом.
Тальма
в слуги тебе не годится: ты
был сегодня бог!» — Через несколько дней после этого спектакля, когда Шаховской находился еще
в упоении от игры Мочалова
в роли князя Радугина, приехал
в Москву из Петербурга какой-то значительный господин, знаток и любитель театра, давнишний приятель князя Шаховского.
Мать Буланина
была в полном
упоении, —
в том святом и эгоистическом
упоении, которое овладевает всякой матерью, когда она впервые видит своего сына
в какой бы то ни
было форме, и к которому примешивается доля горделивого и недоверчивого удивления.
— Представьте вы себе, Алексей Иванович, во-первых, человека убитого, то
есть не просто убитого, а, так сказать, радикально; человека, после двадцатилетнего супружества переменяющего жизнь и слоняющегося по пыльным улицам без соответственной цели, как бы
в степи, чуть не
в самозабвении, и
в этом самозабвении находящего даже некоторое
упоение.
Но
в этом мучении
было свое исступленное
упоение.
— Здравствуйте, — говорит, — мой друг, здравствуйте! Какая после чудесного дня становится чудесная ночь! Я
в упоенье, — гуляю и молюсь, все повторяю «Отче наш»
в новом разночтенье, — благодарю за «хлеб надсущный», и моему сердцу легко. «Сердце полно —
будем Богу благодарны». А вы как себя чувствуете?.. Вы тоже гуляли?
Он увидел за одним разом столько почтенных стариков и полустариков с звездами на фраках, дам, так легко, гордо и грациозно выступавших по паркету или сидевших рядами, он услышал столько слов французских и английских, к тому же молодые люди
в черных фраках
были исполнены такого благородства, с таким достоинством говорили и молчали, так не умели сказать ничего лишнего, так величаво шутили, так почтительно улыбались, такие превосходные носили бакенбарды, так искусно умели показывать отличные руки, поправляя галстук, дамы так
были воздушны, так погружены
в совершенное самодовольство и
упоение, так очаровательно потупляли глаза, что… но один уже смиренный вид Пискарева, прислонившегося с боязнию к колонне, показывал, что он растерялся вовсе.
Все это прошло и не
будет больше; но еще не пропал человек, который хоть
в воспоминании может вернуться к этим светлым грезам, к этому чистому, младенческому
упоению жизнью, к этим идеальным, величавым замыслам — и содрогнуться потом, при взгляде на ту грязь, пошлость и мелочность,
в которой проходит его теперешняя жизнь.
А владелец роскошных палат
Еще сном
был глубоким объят…
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись!
Есть ещё наслаждение:
Вороти их!
в тебе их спасение!
Но счастливые глухи к добру…
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И
в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И
в аравийском урагане,
И
в дуновении Чумы.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И
в разъяренном океане.
Средь диких волн и бурной тьмы,
И
в аравийском урагане,
И
в дуновении чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья…
Жизни тут
быть не может, может
быть только тот суррогат жизни, тот недовершенный Дионис, имя которому — культ мгновения,
в какой бы форме он ни выражался —
в декадентски ли утонченном
упоении красотою острых мигов, или
в ординарнейшем, грубом пьянстве.
Но
есть одно, что тесно роднит между собою все такие переживания. Это, как уже
было указано, «безумствование», «исхождение из себя», экстаз, соединенный с ощущением огромной полноты и силы жизни. А чем вызван этот экстаз — дело второстепенное.
В винном ли опьянении,
в безумном ли кружении радетельной пляски,
в упоении ли черною скорбью трагедии,
в молитвенном ли самозабвении отрешившегося от мира аскета — везде равно присутствует Дионис, везде равно несет он человеку таинственное свое вино.
Туман редел
в голове. Непонятно
было, откуда слабость
в теле, откуда хлопанье пастушьего кнута по лесу. И вдруг все вспомнилось. Вспомнился взблеск выстрела перед усатым, широким лицом, животно-оскаленные желтые зубы — Горелова? или лошади с прикушенным языком? Но сразу же потом радостный свист пуль,
упоение бега меж кустов, гребень горы и скачущие всадники… И такой позорный конец всего!
В ответ на мой отчаянный крик, он издал продолжительное ржание.
В минуту забыв все: и горных душманов, и опасность
быть открытой, и мой недавний обморок, происшедший от горного обвала, и адскую грозу, и все, что случилось со мной, я повисла на его тонкой, красивой шее, я целовала его морду, его умные карие глаза, шепча
в каком-то
упоении...
Так и поехал на бал нарумяненным; да и брови-то смыл не особенно тщательно, —
были не черные, а все-таки много темнее обычного. Сначала все шло хорошо, — никто ничего не замечал. Но начались танцы.
Было жарко, душно; я танцевал с
упоением в своем суконном синем мундирчике с серебряными пуговицами.
В антракте вошел
в комнату для мальчиков. Гимназисты увидели меня и стали хохотать...
В русской душе
есть жажда самосожигания,
есть опасность
упоения гибелью.
Иногда
в упоении любви, будто окаменелые
в блаженнейшую минуту их жизни, они останавливались несколько мгновений посреди горы на тесной площадке, на которой едва можно
было двум человекам уместиться.
Он
был в каком-то
упоении от охватившего все существо его восторга и даже забыл о существовании старой графини Марифоски и о том приятном для его самолюбия сознании, что относительно последней и его, Савина, оправдалась русская поговорка: «Нашла коса на камень».
— Мне, мне обязаны его друзья своею свободою; его собственное счастие, слава его
будут делом моим! — говорила она
в упоении своего счастия.
— Бог, ты да я
будем только знать, — отвечала цыганка и, намолив княжне тысячи благословений господних, вышла от нее
в упоении восторга.
— Прости меня, — продолжала она, прерывая слова рыданиями, — если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты
был для меня… Я точно
в угаре ходила… Месть… тоже
упоение и опьянение… точно не я все это делала… Не помню ничего. Я больна, нравственно больна… Пожалей хоть меня… Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела…
В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.
Тогда аббат Грубер и его партия,
в составе которой
было, как мы знаем, не мало приближенных к государю лиц, начали стараться выставить митрополита до того забывшегося
в упоении своей духовной власти, что он осмеливался будто бы не подчиняться повелениям и указам императора.
Но среди всех
упоений такой неслыханной фортуны Разумовский оставался всегда верен себе и своим. На клиросе и
в покоях петербургского дворца, среди лемешевского стада и на великолепных праздниках Елизаветы Петровны он
был все таким же простым, наивным, несколько хитрым и насмешливым, но
в то же время крайне добродушным хохлом, без памяти любившим свою прекрасную родину.
То-то много ее кругом, куда ни посмотришь, все совесть! Проходу нет от совестливых людей, даже оторопь берет меня, дурака. И грабят, и предают, и детей морят — и все по самой чистой совести, ничего возразить нельзя. Надо так, война! И кому война и слезы, а мошенникам купцам и фабрикантам все
в жир идет… каких домов потом понастроят, на каких автомобилях закатывать
будут — восторг и
упоение! Их бы перевешать всех, а нельзя — а совесть-то?
— Ты, милая девушка, пришедшая из того мира, что называет себя свободным, — что за грустные тени лежат на твоем милом, прекрасном лице? А ты, мой смелый юноша, почему так бледен ты? Почему не
упоение победою, а страх поражения вижу я
в твоих опущенных глазах? И ты, честная мать, скажи мне: какой ветер сделал твои глаза красными? Какой дождь, неистово бушующий, сделал влажным твое старческое лицо? Какой снег так выбелил твои волосы, — ведь они
были темными когда-то!