Неточные совпадения
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел
было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может
помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если
есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы
на уроки
ходить… гм… Ну, а дальше?
На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
— А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш
на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что
на даровщинку, поскорей, без труда!
На всем готовом привыкли жить,
на чужих
помочах ходить, жеваное
есть. Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит…
Но
на другой день, с утра, он снова
помогал ей устраивать квартиру.
Ходил со Спиваками обедать в ресторан городского сада, вечером
пил с ними чай, затем к мужу пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему в окно...
— Умереть, умереть! зачем мне это?
Помогите мне жить, дайте той прекрасной страсти, от которой «тянутся какие-то лучи
на всю жизнь…». Дайте этой жизни, где она? Я, кроме огрызающегося тигра, не вижу ничего… Говорите, научите или воротите меня назад, когда у меня еще
была сила! А вы — «бабушке сказать»! уложить ее в гроб и меня с ней!.. Это, что ли, средство? Или учите не
ходить туда, к обрыву… Поздно!
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя
на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и
помочь этой нужде; или даже когда он уж
был в городе и после 12 часов работы
на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не
ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Не
прошло недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее не хватает для самой неотступной работы, не говоря уже о том, что
было бы желательно сделать. Приходилось, как говорится, разрываться
на части, чтобы везде
поспеть: проведать опасную родильницу,
помочь нескольким больным бабам, присмотреть за выброшенными
на улицу ребятишками… А там уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы «происходить грамоту».
Она у нас прожила год. Время под конец нашей жизни в Новгороде
было тревожно — я досадовал
на ссылку и со дня
на день ждал в каком-то раздраженье разрешения ехать в Москву. Тут я только заметил, что горничная очень хороша собой… Она догадалась!.. и все
прошло бы без шага далее. Случай
помог. Случай всегда находится, особенно когда ни с одной стороны его не избегают.
Уговоры матери тоже не производили никакого действия, как наговоры и нашептывания разных старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна.
Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной книге, но и это не
помогло. Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла и
ходила по дому, как тень.
На нее
было страшно смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Но где
есть няньки, то следует, что
есть ребята,
ходят на помочах, от чего нередко бывают кривые ноги; где
есть опекуны, следует, что
есть малолетные, незрелые разумы, которые собою править не могут.
Если же всегда пребудут няньки и опекуны, то ребенок долго
ходить будет на помочах и совершенный
на возрасте
будет каляка.
Коля Иволгин, по отъезде князя, сначала продолжал свою прежнюю жизнь, то
есть ходил в гимназию, к приятелю своему Ипполиту, смотрел за генералом и
помогал Варе по хозяйству, то
есть был у ней
на побегушках.
— Да,
прошло, тетушка, если вы только захотите мне
помочь, — произнесла с внезапным одушевлением Лиза и бросилась
на шею Марфе Тимофеевне. — Милая тетушка,
будьте мне другом,
помогите мне, не сердитесь, поймите меня.
— Я бы ее, подлую, в порошок стерла! Тоже это называется любила! Если ты любишь человека, то тебе все должно
быть мило от него. Он в тюрьму, и ты с ним в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему
помогай. Он нищий, а ты все-таки с ним. Что тут особенного, что корка черного хлеба, когда любовь? Подлая она и подлая! А я бы,
на его месте, бросила бы ее или, вместо того чтобы плакать, такую задала ей взбучку, что она бы целый месяц с синяками
ходила, гадина!
Было, правда, между ссыльными несколько шулеров, делателей фальшивых ассигнаций и злоупотребителей помещичьей властью (
был даже пожилой, но очень видный мажордом, ходивший с большим бриллиантовым перстнем
на указательном пальце и сосланный по просьбе детей княгини Т*** за"предосудительные действия, сопровождаемые покушением войти в беззаконную связь с их родительницей"), которым, казалось бы, представлялся при этом отличнейший случай блеснуть, но и они вели себя как-то сдержанно, в той надежде, что сдержанность эта
поможет им
пройти в общественном мнении зауряд с «политическими».
Посмотрите лучше
на этого 10-летнего мальчишку, который в старом — должно
быть, отцовском картузе, в башмаках
на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною
помочью, с самого начала перемирья вышел за вал и всё
ходил по лощине, с тупым любопытством глядя
на французов и
на трупы, лежащие
на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина.
«Однако, надо
будет завтра
сходить на перевязочный пункт записаться», — подумал штабс-капитан, в то время как пришедший фельдшер перевязывал его, — «это
поможет к представленью».
— Барон, — сказала
на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, — вы так
были добры после смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь
помочь мне и в настоящие минуты: мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала
на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет дело, то Ченцова
сошлют.
Хворал он долго, и всё время за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись
на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо
на глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она
ходила по домам, присматривая за больными и детьми,
помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница.
Была она женщина толстая, добрая, черноволосая и очень любила
выпить, а
выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
В первое время все занимало меня, все
было ново, точно я вновь родился. Я мог спать
на земле, мог
ходить босиком, — а это чрезвычайно приятно; мог стоять в толпе простого народа, никого не стесняя, и когда
на улице падала извозчичья лошадь, то я бежал и
помогал поднять ее, не боясь запачкать свое платье. А главное, я жил
на свой собственный счет и никому не
был в тягость!
Сделал ли ее Лопатин? Не знаю. Вижу только, что эту женщину нельзя узнать. Что она бросила свою прежнюю жизнь — я знаю наверное. Она переехала в какую-то каморку, куда не пускает ни Гельфрейха, ни этого спасителя,
ходит на сеансы к нему и, кроме того, шьет. Она живет очень бедно. Она похожа теперь
на пьяницу, давшего зарок не
пить. Выдержит ли она его?
Поможет ли ей в этом этот сентиментальный артист, не видевший жизни, ничего в ней не понимающий?
Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себе старая, расслабленная графиня, которая не может
ходить. Бабушка долго, гневно и громко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского, французского и немецкого языков, причем я
помогал переводу. Серьезный конторщик посматривал
на нас обоих и молча мотал головой. Бабушку осматривал он даже с слишком пристальным любопытством, что уже
было невежливо; наконец, он стал улыбаться.
Мутно
было на душе у меня, не нравились мне Титовы подозрительной тишиной жизни своей. Стал я
ходить в церковь,
помогать сторожу Власию да новому дьячку, — этот
был молодой, красивый, из учителей какой-то; к службе лентяй, с попом подхалим, руку ему целует, собачкой бегает за ним по пятам.
На меня кричит, а — напрасно, потому что я службу знал не хуже его и делал всё как надо.
— То-то и
есть, испугались! А в самом деле, что сказать? Я сегодня думаю
сходить… Катерина Архиповна очень просила прийти
помочь барышням собираться
на вечер. Она сегодня
будет в розовом газовом и, должно
быть,
будет просто чудо! К ней очень идет розовое.
— О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое — и кончено… Что же, мы так целый век и
будем на маменькиных
помочах ходить? Ну, у нас
будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз
ходить и кланяться: «Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!» Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может
быть, этого не понимаешь, а это
будет не жизнь, а какая-то адская мука.
Отважнейшие из них действовали строем, располагаясь кучами в толпах, где удобно
было при содействии казака произвести натиск и смятение и во время суматохи обыскать чужие карманы, сорвать часы, поясные пряжки и повыдергать серьги из ушей; а люди более степенные
ходили в одиночку по дворам, жаловались
на убожество, «сказывали сны и чудеса», предлагали привороты, отвороты и «старым людям секретные
помочи из китового семени, вороньего сала, слоновьей спермы» и других снадобий, от коих «сила постоянная движет».
«Все то же самое, — говорит. — Я уж, — говорит, — всюду кидалася. Я уж, кажется, всякий свой стыд позабыла; все
ходила к богатым людям просить. В Кузнечном переулке тут, говорили, один богач
помогает бедным — у него
была;
на Знаменской тоже
была».
Через три часа после мщения я
был у дверей ее квартиры. Кинжал, друг смерти,
помог мне по трупам добраться до ее дверей. Я стал прислушиваться. Она не спала. Она мечтала. Я слушал. Она молчала. Молчание длилось часа четыре. Четыре часа для влюбленного — четыре девятнадцатых столетия! Наконец она позвала горничную. Горничная
прошла мимо меня. Я демонически взглянул
на нее. Она уловила мой взгляд. Рассудок оставил ее. Я убил ее. Лучше умереть, чем жить без рассудка.
По выработке внешних приемов Дависон стоял очень высоко. Его принимали как знаменитость. Немцы бегали смотреть
на него; охотно
ходили и русские, но никто в тогдашнем писательском кругу и среди страстных любителей сцены не восторгался им, особенно в таких ролях, как Гамлет, или Маркиз Поза, или Макбет. Типичнее и блестящее он
был все в том же Шейлоке, где ему очень
помогало и его еврейское происхождение.
А когда я ей сказала: «Брось их всех вон или обратись к религии: это
поможет», — она меня послушала и поехала в Кронштадт, но оттуда
на обратном пути купила выборгских кренделей и заехала к мерзавцу вместе чай
пить, и теперь опять с коробком
ходит и очень счастлива.
Перебираясь
на другую квартиру, Скворцов нанял его
помогать при укладке и перевозке мебели. В этот раз оборвыш
был трезв, угрюм и молчалив; он едва прикасался к мебели,
ходил понуря голову за возами и даже не старался казаться деятельным, а только пожимался от холода и конфузился, когда извозчики смеялись над его праздностью, бессилием и рваным благородным пальто. После перевозки Скворцов велел позвать его к себе.
— Чтоб дело торговое шло, — молвил Корнила Егорыч, — надо, чтоб ему не делали помехи, а пуще того, чтоб ему не
помогали,
на казенну бы форму не гнули. Не приказное это дело: в форменну книгу его не уложишь. А главная статья — сноровка… Без сноровки
будь каждый день с барышом, а век
проходишь нагишом. А главней всего — божья воля: благословит господь — в отрепье деньгу найдешь; без божьего благословенья корабли с золотом ко дну пойдут.
Не снимая пальто, я
прошла прямо в его кабинет. Тут я просто упала
на диван. Он засуетился, принес одеколону, воды,
помог мне снять с себя башлык, пальто и платок, которым я
была внутри укутана.
— Да… В нынешнем году я стал поопытнее. В прошлом перед общим собранием заблаговременно не запасся деньгами, спустил и свои, и общественные, и не
помоги Шмель с отчетами, да Крюковская, тогда же
был бы мне крах. Ух, как
было жутко. А теперь, через три дня заседание, надо подавать отчеты, а у меня уж сегодня все деньги в сборе. Да-с! Теперь меня Величковскому спутать не придется. Крепко сижу, сам черт не брат. Все общество передо мной
на задних лапках
ходит. Чествуют меня и уважают.
Хотя, как мы уже говорили, гости в Зиновьеве
были редки, но все же в эти редкие дни, когда приезжали соседи, Таня служила им наравне с другой прислугой. После этих дней Татьяна по неделям
ходила насупившись, жалуясь обыкновенно
на головную боль. Княжна
была встревожена болезнью своей любимицы и прилагала все старания, чтобы как-нибудь
помочь ей лекарством или развеселить ее подарочками в виде ленточек или косыночек.
Так ничтожно то, что могут сделать один, два человека, десятки людей, живя в деревне среди голодных и по силам
помогая им. Очень мало. Но вот что я видел в свою поездку. Шли ребята из-под Москвы, где они
были в пастухах. И один заболел и отстал от товарищей. Он часов пять просидел и пролежал
на краю дороги, и десятки мужиков
прошли мимо его. В обед ехал мужик с картофелем и расспросил малого и, узнав, что он болен, пожалел его и привез в деревню.