Неточные совпадения
Но всего замечательнее
была в этой картине фигура человека, стоящего на
баке [
Бак — носовая часть верхней палубы, носовая над стройка.] спиной к зрителю.
Все бывшее у нее
в доме
было замечательно, сказочно хорошо, по ее словам, но дед не верил ей и насмешливо ворчал, раскидывая сухими пальцами седые
баки свои...
— Ага! — и этим положил начало нового трудного дня. Он проводил гостя
в клозет, который имел право на чин ватерклозета, ибо унитаз промывался водой из
бака. Рядом с этим учреждением оказалось не менее культурное — ванна, и вода
в ней уже
была заботливо согрета.
Вечер так и прошел; мы
были вместо десяти уже
в шестнадцати милях от берега. «Ну, завтра чем свет войдем», — говорили мы, ложась спать. «Что нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел
в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев на
бак не видать».
Действительно, на войне не до бань, а той компании, с которой я мотался верхом по диким аулам,
в город и носа показывать нельзя
было.
В Баку было не до бань, а Тифлис мы проехали мимо.
Сидящий военный
был А. А. Пушкин — сын поэта. Второй, толстый, с седеющими
баками,
был губернатор
В. С. Перфильев, женатый на дочери Толстого, «Американца».
— Оно пополам и
есть!.. Ты, затырка, я по ширмохе, тебе лопатошник, а мне
бака…
В лопатошнике две красных!..
Тут
был подсудок Кроль, серьезный немец с рыжеватыми
баками, по странной случайности женатый на русской поповне;
был толстый городничий Дембский, последний представитель этого звания, так как вскоре должность «городничих»
была упразднена; доктор Погоновский, добродушный человек с пробритым подбородком и длинными
баками (тогда это
было распространенное украшение докторских лиц), пан Богацкий, «секретарь опеки», получавший восемнадцать рублей
в месяц и державший дом на широкую ногу…
— Что он понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением. Я
в это время, сидя рядом с теткой, сосредоточенно
пил из блюдечка чай и думал про себя, что я все понимаю не хуже его, что он вообще противный, а
баки у него точно прилеплены к щекам. Вскоре я узнал, что этот неприятный мне «дядя»
в Киеве резал лягушек и трупы, не нашел души и не верит «ни
в бога, ни
в чорта».
Однажды, выйдя на рассвете прогуляться на
бак, я увидел, как солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты
в кандалах крепко спали, прижавшись друг к другу; их покрывала роса, и
было прохладно.
— Э, на лошади верхом! — воскликнул он с вспыхнувшим мгновенно взором. — У меня, сударыня,
был карабахский жеребец — люлька или еще покойнее того; от Нухи до
Баки триста верст, а я на нем
в двое суток доезжал; на лошади
ешь и на лошади спишь.
Заведовал редакцией секретарь Нотгафт, мужчина чрезвычайно презентабельный, англизированного вида, с рыжими холеными
баками, всегда изящно одетый,
в противовес всем сотрудникам, журналистам последнего сорта, которых
В.Н. Бестужев
в редакции
поил водкой, кормил колбасой, ругательски ругал, не имея возражений, потому что все знали его огромную физическую силу и привычку к мордобою.
В доме все
было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни
в столовую лежал через единственный
в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили
в столовую самовары и кушанье, он
был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду
в бак клозета, а спал я
в кухне, против его двери и у дверей на парадное крыльцо: голове
было жарко от кухонной печи,
в ноги дуло с крыльца; ложась спать, я собирал все половики и складывал их на ноги себе.
В этой улице его смущал больше всех исправник:
в праздники он с полудня до вечера сидел у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него
была обрита, от висков к усам росли седые
баки, — сливаясь с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей снимал картуз и почтительно кланялся.
Нет, уж это дело
в Одессе произошло. Я думаю, какой ущерб для партии? Один умер, а другой на его место становится
в ряды. Железная когорта, так сказать. Взял я, стало
быть, партбилетик у покойника и
в Баку. Думаю, место тихое, нефтяное, шмендефер можно развернуть — небу станет жарко. И, стало
быть, открывается дверь, и знакомый Чемоданова — шасть. Дамбле! У него девятка, у меня жир. Я к окнам, а окна во втором этаже.
А испытаний
было немало. Помню случай
в Астрахани, когда мы уже закончили нашу блестящую поездку. Труппа уехала обратно
в Москву, а мы с Бурлаком и Ильковым решили проехать
в Баку, а потом через Кавказ домой, попутно устраивая дивертисменты.
Тут я заметил остальных. Это
были двое немолодых людей. Один — нервный человек с черными
баками,
в пенсне с широким шнурком. Он смотрел выпукло, как кукла, не мигая и как-то странно дергая левой щекой. Его белое лицо
в черных
баках, выбритые губы, имевшие слегка надутый вид, и орлиный нос, казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником на колене другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми руками и рассматривая меня с легким сопением. Второй
был старше, плотен, брит и
в очках.
Хозяин пробовал
было пригласить
в виде приманки квартет бродячих мандолинистов, из которых один, одетый опереточным англичанином с рыжими
баками и наклейным носом,
в клетчатых панталонах и
в воротничке выше ушей, исполнял с эстрады комические куплеты и бесстыдные телодвижения.
Перебравшись за Керженец, путникам надо
было выбраться на Ялокшинский зимняк, которым ездят из Лысково
в Баки, выгадывая тем верст пятьдесят против объездной проезжей дороги на Дорогучу. Но вот едут они два часа, три часа, давно бы надо
быть на Ялокшинском зимняке, а его нет как нет. Едут, едут, на счастье, тепло стало, а то бы плохо пришлось. Не дается зимняк, да и полно. А лошади притомились.
В самом деле, чистота везде
была образцовая. Даже эта оскорбляющая морской глаз старшего офицера «деревня» — как называл он
бак, где находились быки, бараны, свиньи и различная птица
в клетках, —
была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями матросов четыре уцелевших еще быка (один уже
был убит и съеден командой и офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».
В восемь часов вечера Ашанин вступил на вахту, сменив Лопатина.
В темноте вечера туман казался еще непроницаемее. С мостика ничего не
было видно, и огоньки подвешенных на палубе фонарей еле мигали тусклым светом. Ашанин проверил часовых на
баке, осмотрел отличительные огни и, поднявшись на мостик, чутко прислушивался
в те промежутки, когда не звонил колокол и не гудел свисток.
В первый день рождества Христова, встреченный далеко от родины, под тропиками, среди тепла, под ярко-голубым небом, с выси которого сверкало палящее солнце, матросы с утра приоделись по-праздничному:
в чистые белые рубахи. Все побрились и подстриглись, и лица у всех
были торжественные. Не слышно
было на
баке обычных шуток и смеха — это все еще
будет после, а теперь матросы ожидали обедни.
Но он, как подвахтенный, не счел возможным принять предложение и, поблагодарив матросов, остался на своем месте, на котором можно
было и посматривать вперед, и видеть, что делается на
баке, и
в то же время слушать этого необыкновенно симпатичного Бастрюкова.
Завтрак уже готов. Два матросских кока (повара)
в четвертом часу затопили камбуз (кухню) и налили водой громадный чан для кипятка. Брезенты на палубе разостланы, и артельщики разносят по артелям
баки с размазней или какой-нибудь жидкой кашицей, которую матросы
едят, закусывая размоченными черными сухарями. После того
пьют чай, особенно любимый матросами. Несмотря на жару
в тропиках, его
пьют до изнеможения.
Вместе с другими четырьмя гардемаринами, окончившими курс, он удостоился чести исполнять должность «подвахтенного», т. е.,
быть непосредственным помощником вахтенного офицера и стоять с ним вахты (дежурства), во время которых он безотлучно должен
был находиться наверху — на
баке и следить за немедленным исполнением приказаний вахтенного офицера, наблюдать за парусами на фок-мачте, за кливерами [Кливера — косые треугольные паруса, ставящиеся впереди фок-мачты, на носу судна.], за часовыми на носу, смотрящими вперед, за исправностью ночных огней, — одним словом, за всем, что находилось
в его районе.
Через пять минут четыре матроса уже сидели
в отгороженном пространстве на палубе, около
бака, и перед ними стояла ендова водки и чарка. Матросы любопытно посматривали, что
будет дальше. Некоторые выражали завистливые чувства и говорили...
—
Будь это с другим капитаном, я, братцы, чарок десять выдул бы, — хвалился Ковшиков потом на
баке. — Небось не смотрел бы этому винцу
в глаза. А главная причина — не хотел огорчать нашего голубя… Уж очень он добер до нашего брата… И ведь пришло же
в голову чем пронять!.. Поди ж ты… Я, братцы, полагал, что по крайней мере
в карцырь посадит на хлеб, на воду да прикажет не берег не пускать, а он что выдумал?!. Первый раз, братцы, такое наказание вижу!
Предположения на
баке о том, что эти «подлецы арапы», надо полагать, и змею, и ящерицу, и крысу, словом, всякую нечисть жрут, потому что их голый остров «хлебушки не родит», нисколько не помешали
в тот же вечер усадить вместе с собой ужинать тех из «подлецов», которые
были в большем рванье и не имели корзин с фруктами, а
были гребцами на шлюпках или просто забрались на корвет поглазеть. И надо
было видеть, как радушно угощали матросы этих гостей.
—
Есть! Смо-о-о-трим! — тотчас же ответили протяжными голосами и
в одно время оба часовые на
баке и вновь продолжали свою тихую беседу, которой они коротали свое часовое дежурство на часах: рассказывали сказки друг другу, вспоминали про Кронштадт или про «свои места».
И на
баке большая толпа слушает Бастрюкова. Он
был во «Францисках», когда ходил
в дальнюю на «Ласточке», и теперь делится с товарищами вынесенными им впечатлениями, рассказывая, что город большой и содержится
в аккурате, что кабаков
в нем много, но, надо правду сказать, пьяных, которые чтобы валялись, совсем не видать.
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе,
быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который моряки называют «
баком»,
в отличие от «кормы», где сидят старшие
в чине.
Ах, сколько раз потом
в плавании, особенно
в непогоды и штормы, когда корвет, словно щепку, бросало на рассвирепевшем седом океане, палуба убегала из-под ног, и грозные валы перекатывались через
бак [
Бак — передняя часть судна.], готовые смыть неосторожного моряка, вспоминал молодой человек с какой-то особенной жгучей тоской всех своих близких, которые
были так далеко-далеко.
На нем
был изображен высокий, худой человек
в генеральском мундире с
баками и усами, типичный немец, сухой и чопорный на первый взгляд, как и его дочь.
За время, пока дача
была без призора, исчез поросенок, раскрали кур.
В кухне высадили окно, выломали из печки духовку и
бак.
Первый
был человек, которому на вид казалось лет за сорок, с серьезным выражением умного лица, проницательным взглядом серых глаз, смотревших сквозь золотые очки
в толстой оправе, с гладко выбритым подбородком и небольшими, но густыми усами и
баками. Он
был светлый шатен, и легкая, чуть заметная седина пробивалась на висках его гладко зачесанных назад без пробора волос.
— Как с собой, ma chere? — воззрился на нее муж — мужчина лет сорока пяти, с полным лицом и красивыми, выхоленными
баками и усами,
в которых пробивалась седина. Жидкие волосы на голове тоже
были с проседью.
Князь Василий
в это время только что вернулся из какого-то заседания, а потому через несколько минут явился
в кабинет супруги, блистая всеми регалиями. Это
был высокий, красивый старик — князю
было под шестьдесят — с громадной лысиной «государственного мужа» и длинными седыми
баками — «одно из славных русских лиц».
Несмотря на кажущийся контраст,
в лицах обеих дам
было что-то родственное. Мужчины
были также своего рода контрастами — один блондин, с реденьками чиновничьими
баками и геммороидальным лицом истого петербуржца, другой темный шатен, с небольшой окладистой бородкой, с энергичным выражением лица и проницательным взглядом карих глаз, блестевших из-под очков
в золотой оправе.