Неточные совпадения
—
Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель,
по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с
плеч мою голову бесталанную!
Лицо ее
было закрыто вуалем, но он обхватил радостным взглядом особенное, ей одной свойственное движение походки, склона
плеч и постанова головы, и тотчас же будто электрический ток пробежал
по его телу.
Избранная Вронским роль с переездом в палаццо удалась совершенно, и, познакомившись чрез посредство Голенищева с некоторыми интересными лицами, первое время он
был спокоен. Он писал под руководством итальянского профессора живописи этюды с натуры и занимался средневековою итальянскою жизнью. Средневековая итальянская жизнь в последнее время так прельстила Вронского, что он даже шляпу и плед через
плечо стал носить по-средневековски, что очень шло к нему.
Так они прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд
был дойден, и Тит, вскинув на
плечо косу, медленными шагами пошел заходить
по следам, оставленным его каблуками
по прокосу, и Левин точно так же пошел
по своему прокосу. Несмотря на то, что пот катил градом
по его лицу и капал с носа и вся спина его
была мокра, как вымоченная в воде, — ему
было очень хорошо. В особенности радовало его то, что он знал теперь, что выдержит.
— Ну так!.. так!.. Григорий Александрович?.. Так ведь его зовут?.. Мы с твоим барином
были приятели, — прибавил он, ударив дружески
по плечу лакея, так что заставил его пошатнуться…
Он
был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие
плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми
по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я
был удивлен худобой его бледных пальцев.
Вулич шел один
по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может
быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от
плеча почти до сердца…
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель
был человек знакомый и мог продлить и укоротить
по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно
было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с
плеч.
Это займет, впрочем, не много времени и места, потому что не много нужно прибавить к тому, что уже читатель знает, то
есть что Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского
плеча и имел,
по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы.
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков
был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на
плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно,
по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколько прояснилась.
Все
было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию; шея,
плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала
по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все
было припрятано с необыкновенным вкусом: или какой-нибудь легонький галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем «поцелуя», эфирно обнимал шею, или выпущены
были из-за
плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем «скромностей».
Купцы первые его очень любили, именно за то, что не горд; и точно, он крестил у них детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и
по плечу потреплет, и засмеется, и чаем
напоит, пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расспросит обо всем: как делишки, что и как.
— Если вам грустно, то мне
было бы еще грустнее расстаться с вами, — сказал папа, потрепав его
по плечу, — я теперь раздумал.
Минуты две спустя жиды вместе вошли в его комнату. Мардохай приблизился к Тарасу, потрепал его
по плечу и сказал: «Когда мы да Бог захочем сделать, то уже
будет так, как нужно».
Грудь, шея и
плечи заключились в те прекрасные границы, которые назначены вполне развившейся красоте; волосы, которые прежде разносились легкими кудрями
по лицу ее, теперь обратились в густую роскошную косу, часть которой
была подобрана, а часть разбросалась
по всей длине руки и тонкими, длинными, прекрасно согнутыми волосами упадала на грудь.
Не
было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую,
пить и бражничать, как только может один русский, — все это
было ему
по плечу.
— Здесь
будем ловить рыбу, — сказал Грэй, хлопая гребца
по плечу.
Моя искренность поразила Пугачева. «Так и
быть, — сказал он, ударя меня
по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».
Мужичок ехал рысцой на белой лошадке
по темной узкой дорожке вдоль самой рощи: он весь
был ясно виден, весь до заплаты на
плече, даром что ехал в тени; приятно отчетливо мелькали ноги лошадки.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой
по краю стола и открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она
была в светло-голубом, без глупых пузырей на
плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно
быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса
по плечам,
по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала
по лицу,
по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
С
плеч ее
по руке до кисти струилась легкая ткань жемчужного цвета, кожа рук, просвечивая сквозь нее, казалась масляной. Она
была несравнимо красивее Лидии, и это раздражало Клима. Раздражал докторальный и деловой тон ее, книжная речь и то, что она,
будучи моложе Веры Петровны лет на пятнадцать, говорила с нею, как старшая.
Издали
по коридору медленно плыла Алина. В расстегнутой шубке, с шалью на
плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин почувствовал, что уговаривать ее бесполезно: лицо у нее
было окостеневшее, глаза провалились в темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.
Зимними вечерами приятно
было шагать
по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать
будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на
плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя на стуле
плечо в
плечо с гостем, Маргарита заглядывала в лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил
плечо ее, грудь и не находил в себе решимости на большее.
Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками
по стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых
плеч, голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно
быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...
Лютов с размаха звучно хлопнул ладонью
по его мокрому
плечу и вдруг захохотал визгливым, бабьим смехом. Засмеялся и Туробоев, тихонько и как-то сконфуженно, даже и Клим усмехнулся, — так забавен
был детский испуг в светлых, растерянно мигавших глазах бородатого мужика.
Кошмарное знакомство становилось все теснее и тяжелей. Поручик Петров сидел
плечо в
плечо с Климом Самгиным, хлопал его ладонью
по колену, толкал его локтем,
плечом, радовался чему-то, и Самгин убеждался, что рядом с ним — человек ненормальный, невменяемый. Его узенькие, монгольские глаза как-то неестественно прыгали в глазницах и сверкали, точно рыбья чешуя. Самгин вспомнил поручика Трифонова, тот
был менее опасен, простодушнее этого.
Самгин
был доволен, что Варвара помешала ему ответить. Она вошла в столовую, приподняв
плечи так, как будто ее ударили
по голове. От этого ее длинная шея стала нормальной, короче, но лицо покраснело, и глаза сверкали зеленым гневом.
Макаров не ввел, а почти внес его в комнаты, втолкнул в уборную, быстро раздел
по пояс и начал мыть. Трудно
было нагнуть шею Маракуева над раковиной умывальника, веселый студент, отталкивая Макарова
плечом, упрямо не хотел согнуться, упруго выпрямлял спину и мычал...
А Гапон проскочил в большую комнату и забегал, заметался
по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые, темное лицо судорожно передергивалось, но глаза
были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные волосы на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно. На
плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его
были так длинны, что покрывали кисти рук. Бегая
по комнате, он хрипло выкрикивал...
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои
по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой
было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
В ответ на этот плачевный крик Самгин пожал
плечами, глядя вслед потемневшей, как все люди в этот час, фигуре бывшего агента полиции. Неприятная сценка с Митрофановым, скользнув
по настроению, не поколебала его. Холодный сумрак быстро разгонял людей, они шли во все стороны, наполняя воздух шумом своих голосов, и
по веселым голосам ясно
было: люди довольны тем, что исполнили свой долг.
Сюртук студента, делавший его похожим на офицера, должно
быть, мешал ему расти, и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился
по всем измерениям, стал еще длиннее, шире в
плечах и бедрах, усатое лицо округлилось, даже глаза и рот стали как будто больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек
был студентом.
За чаем
выпили коньяку, потом дьякон и Макаров сели играть в шашки, а Лютов забегал
по комнате, передергивая
плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал на улицу и бормотал...
— Петровна, — сказала Тося, проходя мимо ее, и взмахнула рукой, точно желая ударить старушку, но только указала на нее через
плечо большим пальцем. Старушка, держа в руках
по бутылке, приподняла голову и кивнула ею, — лицо у нее
было остроносое, птичье, и глаза тоже птичьи, кругленькие, черные.
Он сильно изменился в сравнении с тем, каким Самгин встретил его здесь в Петрограде: лицо у него как бы обтаяло, высохло, покрылось серой паутиной мелких морщин. Можно
было думать, что у него повреждена шея, — голову он держал наклоня и повернув к левому
плечу, точно прислушивался к чему-то, как встревоженная птица. Но острый блеск глаз и задорный, резкий голос напомнил Самгину Тагильского товарищем прокурора, которому поручено какое-то особенное расследование темного дела
по убийству Марины Зотовой.
Повар, прижав голову к левому
плечу и высунув язык, не гнулся, ноги его
были плотно сжаты; казалось, что у него одна нога, она стучала
по ступеням твердо, как нога живого, и ею он упирался, не желая спуститься вниз.
Правая рука ее
была обнажена
по локоть, левая — почти до
плеча. Капот как будто сползал с нее. Самгин, глядя на дымок папиросы, сказал, не скрывая сожаления...
Слева распахнулась не замеченная им драпировка, и бесшумно вышла женщина в черном платье, похожем на рясу монахини, в белом кружевном воротнике, в дымчатых очках; курчавая шапка волос на ее голове
была прикрыта жемчужной сеткой, но все-таки голова
была несоразмерно велика сравнительно с
плечами. Самгин только
по голосу узнал, что это — Лидия.
Да, у Краснова руки
были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от
плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно
было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
Ветер нагнал множество весенних облаков, около солнца они
были забавно кудрявы, точно парики вельмож восемнадцатого века.
По улице воровато бегали с мешками на
плечах мужики и бабы, сновали дети, точно шашки, выброшенные из ящика. Лысый старик, с козлиной бородой на кадыке, проходя мимо Самгина, сказал...
Крылатая женщина в белом
поет циничные песенки, соблазнительно покачивается, возбуждая, разжигая чувственность мужчин, и заметно, что женщины тоже возбуждаются, поводят
плечами; кажется, что
по спинам их пробегает судорога вожделения. Нельзя представить, что и как могут думать и думают ли эти отцы, матери о студентах, которых предположено отдавать в солдаты, о России, в которой кружатся, все размножаясь, люди, настроенные революционно, и потомок удельных князей одобрительно говорит о бомбе анархиста.
За ужином, судорожно глотая пищу, водку, говорил почти один он. Самгина еще более расстроила нелепая его фраза о выгоде. Варвара
ела нехотя, и, когда Лютов взвизгивал, она приподнимала
плечи, точно боясь удара
по голове. Клим чувствовал, что жена все еще сидит в ослепительном зале Омона.
Вот он кончил наслаждаться телятиной, аккуратно, как парижанин, собрал с тарелки остатки соуса куском хлеба, отправил в рот, проглотил, запил вином, благодарно пошлепал ладонями
по щекам своим. Все это почти не мешало ему извергать звонкие словечки, и можно
было думать, что пища, попадая в его желудок, тотчас же переваривается в слова. Откинув
плечи на спинку стула, сунув руки в карманы брюк, он говорил...
Цвет лица у Ильи Ильича не
был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может
быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не
по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может
быть, того и другого. Вообще же тело его, судя
по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких
плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
Любитель комфорта, может
быть, пожал бы
плечами, взглянув на всю наружную разнорядицу мебели, ветхих картин, статуй с отломанными руками и ногами, иногда плохих, но дорогих
по воспоминанию гравюр, мелочей. Разве глаза знатока загорелись бы не раз огнем жадности при взгляде на ту или другую картину, на какую-нибудь пожелтевшую от времени книгу, на старый фарфор или камни и монеты.
Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи
была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с
плеч работу, как иго; там барин не встает с зарей и не ходит
по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Одет
был в последнем вкусе и в петлице фрака носил много ленточек. Ездил всегда в карете и чрезвычайно берег лошадей: садясь в экипаж, он прежде обойдет кругом его, осмотрит сбрую, даже копыта лошадей, а иногда вынет белый платок и потрет
по плечу или хребту лошадей, чтоб посмотреть, хорошо ли они вычищены.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с
плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала
по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и
выпьют!