Неточные совпадения
И когда он вышел из
вагона в Бологове, чтобы
выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей то самое, что он думал.
— Нет, мы ездили
в Тверскую губернию. Возвращаясь оттуда, я встретился
в вагоне с вашим бофрером [деверем,] или вашего бофрера зятем, — сказал он с улыбкой. — Это
была смешная встреча.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!»
была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась
в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу
в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась
в полусвете спального
вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало
быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди
в том
вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
«Туда! — говорила она себе, глядя
в тень
вагона, на смешанный с углем песок, которым
были засыпаны шпалы, — туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».
Катавасов, войдя
в свой
вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они
были отличные ребята. На большой станции
в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними
в буфет; но всё это
было уже гораздо слабее и меньше, чем
в Москве.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке
в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ
вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого
вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта
будет против нее.
— Ах, что ты, Дуня! Не сердись, пожалуйста, Родя… Зачем ты, Дуня! — заговорила
в смущении Пульхерия Александровна, — это я, вправду, ехала сюда, всю дорогу мечтала,
в вагоне: как мы увидимся, как мы обо всем сообщим друг другу… и так
была счастлива, что и дороги не видала! Да что я! Я и теперь счастлива… Напрасно ты, Дуня! Я уж тем только счастлива, что тебя вижу, Родя…
— Господи, Дунечка! — заговорила тотчас же Пульхерия Александровна, как вышли на улицу, — вот ведь теперь сама точно рада, что мы ушли; легче как-то. Ну, думала ли я вчера,
в вагоне, что даже этому
буду радоваться!
Через день он снова попал
в полосу необыкновенных событий. Началось с того, что ночью
в вагоне он сильнейшим толчком
был сброшен с дивана, а когда ошеломленно вскочил на ноги, кто-то хрипло закричал
в лицо ему...
Вьюга все еще бесилась, можно
было думать, что это она дергает и раскачивает
вагон, пытается сорвать его с рельс. Локомотив, натужно посвистев, осторожно подтащил поезд к перрону дачного поселка. Самгин вышел из
вагона в кипящую холодную пену, она тотчас залепила его очки, заставила снять их.
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером,
в купе
вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа
в руке стакан белого вина, бутылка
была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
— А пребываем здесь потому, ваше благородие, как,
будучи объявлены беженцами, не имеем возможности двигаться. Конечно, уехать можно бы, но для того надобно получить заработанные нами деньги. Сюда нас доставили бесплатно, а дальше, от Риги, начинается тайная торговля. За посадку
в вагоны на Орел с нас требуют полсотни. Деньги — не малые, однако и пятак велик, ежели нет его.
Самгин, не желая, чтоб Судаков узнал его, вскочил на подножку
вагона, искоса, через плечо взглянул на подходившего Судакова, а тот обеими руками вдруг быстро коснулся плеча и бока жандарма, толкнул его; жандарм отскочил, громко охнул, но крик его
был заглушен свистками и шипением паровоза, — он тяжело вкатился на соседние рельсы и двумя пучками красноватых лучей отрезал жандарма от Судакова, который, вскочив на подножку, ткнул Самгина
в бок чем-то твердым.
— Эй, барин, ходи веселей! — крикнули за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде
было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть
в холодной, всепоглощающей тишине.
В коридоре
вагона стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь
в купе заткнул собою поручик Трифонов.
Очень пыльно
было в доме, и эта пыльная пустота, обесцвечивая мысли, высасывала их. По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим смотрел на нее, как смотрят из окна
вагона на коров вдали,
в полях. Скука заплескивала его, возникая отовсюду, от всех людей, зданий, вещей, от всей массы города, прижавшегося на берегу тихой, мутной реки. Картины выставки линяли, забывались, как сновидение, и думалось, что их обесцвечивает, поглощает эта маленькая, сизая фигурка царя.
Ехал он
в вагоне второго класса, пассажиров
было немного, и сквозь железный грохот поезда звонким ручейком пробивался знакомый голос Пыльникова.
По дороге на фронт около Пскова соскочил с расшатанных рельс товарный поезд,
в составе его
были три
вагона сахара, гречневой крупы и подарков солдатам.
Вагонов этих не оказалось среди разбитых, но не сохранилось и среди уцелевших от крушения. Климу Ивановичу Самгину предложили расследовать это чудо, потому что судебное следствие не отвечало на запросы Союза, который послал эти
вагоны одному из полков ко дню столетнего юбилея его исторической жизни.
Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно.
В вагоне щелкали язычки замков, кто-то постучал
в дверь купе.
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых следовало, что
вагоны загнали куда-нибудь
в Литву. Самгину показалось, что у этого человека
есть причины желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы
в пользу поездки предложением дать письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей
в вагоне,
в поезде,
в мире замкнут
в клетку хозяйственных,
в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это
была чужая мысль: «Чижи
в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
Ночь
была прозрачно светлая, — очень высоко, почти
в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая луна, и все вокруг
было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали из
вагона в снег, а вдали — мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.
Локомотив свистнул, споткнулся и, встряхнув
вагоны, покачнув людей, зашипел, остановясь
в густой туче снега, а голос остроносого затрещал слышнее. Сняв шапку, человек этот прижал ее под мышкой, должно
быть, для того, чтоб не махать левой рукой, и, размахивая правой, сыпал слова, точно гвозди
в деревянный ящик...
Самгин подумал, что он уже не первый раз видит таких людей, они так же обычны
в вагоне, как неизбежно за окном
вагона мелькание телеграфных столбов, небо, разлинованное проволокой, кружение земли, окутанной снегом, и на снегу, точно бородавки, избы деревень. Все
было знакомо, все обыкновенно, и, как всегда, люди много курили, что-то жевали.
«Сейчас начнет говорить», — подумал Самгин, но тут явился проводник, зажег свечу, за окном стало темно, загремела жесть, должно
быть, кто-то уронил чайник. Потом
в вагоне стало тише, и еще более четко зазвучал сверлящий голосок доцента...
Не хотелось смотреть на людей,
было неприятно слышать их голоса, он заранее знал, что скажет мать, Варавка, нерешительный доктор и вот этот желтолицый, фланелевый человек, сосед по месту
в вагоне, и грязный смазчик с длинным молотком
в руке.
Ночью,
в вагоне, следя
в сотый раз, как за окном плывут все те же знакомые огни, качаются те же черные деревья, точно подгоняя поезд, он продолжал думать о Никоновой, вспоминая, не
было ли таких минут, когда женщина хотела откровенно рассказать о себе, а он не понял, не заметил ее желания?
— Что же вы намерены делать с вашим сахаром? Ой, извините, это — не вы. То
есть вы — не тот… Вы — по какому поводу? Ага! Беженцы. Ну вот и я тоже. Командирован из Орла. Беженцев надо к нам направлять, вообще —
в центр страны. Но —
вагонов не дают, а пешком они, я думаю, перемерзнут, как гуси. Что же мы
будем делать?
— Чудовищная путаница, — говорил человек с бородавкой. — Все что-то теряют, чего-то ищут. Из Ярославля
в Орел прибыл
вагон холста, немедленно
был отправлен сюда, а немедленно здесь — исчез.
«Неправильность самооценки, недостаток уверенности
в себе. Факты эти не должны
были смущать меня. Напротив: я имею право гордиться моей устойчивостью», — соображал он, сидя
в вагоне дороги на Варшаву.
— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это
будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он
в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?
Три лампочки — по одной у дверей, одна
в средине
вагона — тускло освещали людей на диванах, на каждом по три фигуры, люди качались, и можно
было подумать, что это они раскачивают
вагон.
Но он не знал, спрашивает или утверждает.
Было очень холодно, а возвращаться
в дымный
вагон, где все спорят, — не хотелось. На станции он попросил кондуктора устроить его
в первом классе. Там он прилег на диван и, чтоб не думать, стал подбирать стихи
в ритм ударам колес на стыках рельс; это удалось ему не сразу, но все-таки он довольно быстро нашел...
Поглаживая ногу, Крэйтон замолчал, и тогда
в вагоне стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки жандарма
в коридор: двери всех купе
были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может
быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из
вагона, узнал от него, что он вечером, часу
в девятом, придет на Тверской бульвар.
А вот мой приятель, барон Крюднер, воротяся из Парижа, рассказывал, что ему на парижской дороге,
в одном
вагоне,
было до крайности весело, а
в другом до крайности страшно.
Вот он, поэтический образ,
в черном фраке,
в белом галстухе, обритый, остриженный, с удобством, то
есть с зонтиком под мышкой, выглядывает из
вагона, из кеба, мелькает на пароходах, сидит
в таверне, плывет по Темзе, бродит по музеуму, скачет
в парке!
«Он
в освещенном
вагоне, на бархатном кресле сидит, шутит,
пьет, а я вот здесь,
в грязи,
в темноте, под дождем и ветром — стою и плачу», подумала Катюша, остановилась и, закинув голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала.
Впереди, перед первым классом, стояла только небольшая толпа народа, всё еще смотревшая на тот
вагон,
в который внесли княгиню Корчагину. Остальной народ
был уже весь по местам. Запоздавшие пассажиры, торопясь, стучали по доскам платформы, кондуктора захлопывали дверцы и приглашали едущих садиться, а провожающих выходить.
Жара
в накаленном
в продолжение целого дня солнцем и полном народа большом
вагоне третьего класса
была такая удушливая, что Нехлюдов не пошел
в вагон, а остался на тормазе.
В его воспоминании
были: шествие арестантов, мертвецы,
вагоны с решетками и запертые там женщины, из которых одна мучается без помощи родами, а другая жалостно улыбается ему из-зa железной решетки.
В действительности же
было перед ним совсем другое: уставленный бутылками, вазами, канделябрами и приборами стол, снующие около стола проворные лакеи.
В глубине залы перед шкапом, за вазами с плодами и бутылками, буфетчик и спины подошедших к буфету отъезжающих.
Рабочие решительными мягкими шагами подошли к первому
вагону и хотели войти
в него, но тотчас же
были отогнаны от него кондуктором.
— Ну и пускай рожает. Тогда видно
будет, — сказал конвойный, проходя
в свой
вагон и бойко размахивая своими короткими руками.
Они
было остановились, намереваясь итти еще дальше, но Нехлюдов сказал им, что
в вагоне есть места, и чтобы они шли.
Вагон,
в котором
было место Нехлюдова,
был до половины полон народом.
Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики, женщины, жены рабочих,
был солдат,
были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
В вагоне этом
был особенно яркий свет.
Нехлюдов отошел и пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они
были в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по
вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
Потом поравнялся первый женский
вагон,
в окне которого видны
были головы простоволосых и
в косынках женщин; потом второй
вагон,
в котором слышался всё тот же стон женщины, потом
вагон,
в котором
была Маслова.
В семь часов вечера Иван Федорович вошел
в вагон и полетел
в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не
было из него ни вести, ни отзыва;
в новый мир,
в новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а
в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь;
вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая
в Москву, он вдруг как бы очнулся.
— Нет, ты фон Зон. Ваше преподобие, знаете вы, что такое фон Зон? Процесс такой уголовный
был: его убили
в блудилище — так, кажется, у вас сии места именуются, — убили и ограбили и, несмотря на его почтенные лета, вколотили
в ящик, закупорили и из Петербурга
в Москву отослали
в багажном
вагоне, за нумером. А когда заколачивали, то блудные плясавицы
пели песни и играли на гуслях, то
есть на фортоплясах. Так вот это тот самый фон Зон и
есть. Он из мертвых воскрес, так ли, фон Зон?