Неточные совпадения
— План следующий: теперь мы едем до Гвоздева. В Гвоздеве болото дупелиное по сю сторону, а за Гвоздевым идут чудные бекасиные болота, и дупеля
бывают. Теперь жарко, и мы к
вечеру (двадцать верст) приедем и возьмем вечернее поле; переночуем, а уже завтра в большие болота.
— Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не
бывало: к
вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на
вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Всё равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар,
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
Гостиная и зала понемногу наполнялись гостями; в числе их, как и всегда
бывает на детских
вечерах, было несколько больших детей, которые не хотели пропустить случая повеселиться и потанцевать, как будто для того только, чтобы сделать удовольствие хозяйке дома.
Дело в том, что Настасьи, и особенно по
вечерам, поминутно не
бывало дома: или убежит к соседям, или в лавочку, а дверь всегда оставляет настежь.
Положимте, что так.
Блажен, кто верует, тепло ему на свете! —
Ах! боже мой! ужли я здесь опять,
В Москве! у вас! да как же вас узнать!
Где время то? где возраст тот невинный,
Когда,
бывало, в
вечер длинный
Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка с мадамой, за пикетом;
Мы в темном уголке, и кажется, что в этом!
Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик,
дверь…
Блестела золотая парча, как ржаное поле в июльский
вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того, как он
побывал в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными рукою величайшего из художников — божьей рукой».
Вечером он пошел к Гогиным, не нравилось ему
бывать в этом доме, где, точно на вокзале, всегда толпились разнообразные люди. Дверь ему открыл встрепанный Алексей с карандашом за ухом и какими-то бумагами в кармане.
Возвратился он к
вечеру, ослепленный, оглушенный, чувствуя себя так, точно
побывал в далекой, неведомой ему стране. Но это ощущение насыщенности не тяготило, а, как бы расширяя Клима, настойчиво требовало формы и обещало наградить большой радостью, которую он уже смутно чувствовал.
Но
бывать у нее он считал полезным, потому что у нее,
вечерами, собиралось все больше людей, испуганных событиями на фронтах, тревога их росла, и постепенно к страху пред силою внешнего врага присоединялся страх пред возможностью революции.
Она редко
бывала во флигеле, после первого же визита она, просидев весь
вечер рядом с ласковой и безгласной женой писателя, недоуменно заявила...
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов. Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние
вечера, когда,
бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
— Так он,
бывало,
вечерами, по праздникам, беседы вел с окрестными людями. Крепкого ума человек! Он прямо говорил: где корень и происхождение? Это, говорит, народ, и для него, говорит, все средства…
Варвара по
вечерам редко
бывала дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя дома даже в своей рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим домом он признал комнату Никоновой. Там тоже были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
Штольц уехал в тот же день, а
вечером к Обломову явился Тарантьев. Он не утерпел, чтобы не обругать его хорошенько за кума. Он не взял одного в расчет: что Обломов, в обществе Ильинских, отвык от подобных ему явлений и что апатия и снисхождение к грубости и наглости заменились отвращением. Это бы уж обнаружилось давно и даже проявилось отчасти, когда Обломов жил еще на даче, но с тех пор Тарантьев посещал его реже и притом
бывал при других и столкновений между ними не было.
Хорошо. А почему прежде,
бывало, с восьми часов
вечера у ней слипаются глаза, а в девять, уложив детей и осмотрев, потушены ли огни на кухне, закрыты ли трубы, прибрано ли все, она ложится — и уже никакая пушка не разбудит ее до шести часов?
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А
бывало, так у ней все и кипит в руках! С утра до
вечера так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
Тут ей, как всегда
бывает, представлялась чистота, прелесть, весь аромат ее жизни — до встречи с Марком, ее спокойствие до рокового
вечера… Она вздрагивала.
Наконец — всему
бывает конец. В книге оставалось несколько глав; настал последний
вечер. И Райский не ушел к себе, когда убрали чай и уселись около стола оканчивать чтение.
Вчера
вечером я получил от него по городской почте записку, довольно для меня загадочную, в которой он очень просил
побывать к нему именно сегодня, во втором часу, и «что он может сообщить мне вещи для меня неожиданные».
Но уж и досталось же ему от меня за это! Я стал страшным деспотом. Само собою, об этой сцене потом у нас и помину не было. Напротив, мы встретились с ним на третий же день как ни в чем не
бывало — мало того: я был почти груб в этот второй
вечер, а он тоже как будто сух. Случилось это опять у меня; я почему-то все еще не пошел к нему сам, несмотря на желание увидеть мать.
До сего
вечера, пятнадцатого ноября, я
побывал там всего раза два, и Зерщиков, кажется, уже знал меня в лицо; но знакомых я еще никого не имел.
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а
вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не
бывает, а половина июля!
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на
вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
До
вечера: как не до
вечера! Только на третий день после того
вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не
бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Зима все продолжалась, то есть облака плотно застилали горизонт, по
вечерам иногда
бывало душно, но духота разрешалась проливным дождем — и опять легко и отрадно было дышать.
Пить же вино было для него такой потребностью, без которой он не мог жить, и каждый день к
вечеру он
бывал совсем пьян, хотя так приспособился к этому состоянию, что не шатался и не говорил особенных глупостей.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний
вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не
бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Она
бывает хороша только в иные летние
вечера, когда, возвышаясь отдельно среди низкого кустарника, приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, — или, когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет на синем небе, и каждый лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться вдаль.
Жил ты у великороссийского помещика Гура Крупяникова, учил его детей, Фофу и Зёзю, русской грамоте, географии и истории, терпеливо сносил тяжелые шутки самого Гура, грубые любезности дворецкого, пошлые шалости злых мальчишек, не без горькой улыбки, но и без ропота исполнял прихотливые требования скучающей барыни; зато,
бывало, как ты отдыхал, как ты блаженствовал
вечером, после ужина, когда отделавшись, наконец, от всех обязанностей и занятий, ты садился перед окном, задумчиво закуривал трубку или с жадностью перелистывал изуродованный и засаленный нумер толстого журнала, занесенный из города землемером, таким же бездомным горемыкою, как ты!
С утра до
вечера,
бывало, только и думаю: чем бы мне ее порадовать?
Но очень часто по
вечерам бывают гости, — большею частью молодые люди, моложе «миленького», моложе самой Веры Павловны, — из числа их и преподаватели мастерской.
— Нет, мой друг, это возбудит подозрения. Ведь я
бываю у вас только для уроков. Мы сделаем вот что. Я пришлю по городской почте письмо к Марье Алексевне, что не могу быть на уроке во вторник и переношу его на среду. Если будет написано: на среду утро — значит, дело состоялось; на среду
вечер — неудача. Но почти несомненно «на утро». Марья Алексевна это расскажет и Феде, и вам, и Павлу Константинычу.
Вообще, на этих сборищах и всяких других препровождениях времени
бывает в наличности наполовину всего кружка, и Кирсановы, как другие, наполовину
вечеров проводят в этом шуме.
Мерцаловы и еще два семейства положили каждую неделю поочередно иметь маленькие
вечера с танцами, в своем кругу, —
бывает по б пар, даже по 8 пар танцующих.
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он был свободен и шутлив с Верою Павловною, по-прежнему было видно, что ему приятно в ее обществе; только стали встречаться разные помехи ему
бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них целый
вечер, как прежде, да как-то выходило, что чаще прежнего Лопухов хватал его за руку, а то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с
вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко
бывает у таких молодых людей.
Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый
вечер бывал навеселе.
Химик года через два продал свой дом, и мне опять случалось
бывать в нем на
вечерах у Свербеева, спорить там о панславизме и сердиться на Хомякова, который никогда ни на что не сердился.
Далеко ли отсюда до города, а отпустишь,
бывало, покойницу Леночку к знакомым
вечером повеселиться: «Я, маменька, в одиннадцать часов возвращусь», — а я уж с десяти часов сяду у окна да и сижу.
Из новых знакомств преимущественно делались такие, где
бывали приглашенные
вечера, разумеется, с танцами, и верхом благополучия считалось, когда можно было сказать...
Иной раз страх,
бывало, такой заберет от них, что все с
вечера показывается бог знает каким чудищем.
Она таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко
бывала без компании; этот
вечер, однако ж, думала провесть одна, потому что все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку.
Здесь игра начиналась не раньше двух часов ночи, и
бывали случаи, что игроки засиживались в этой комнате вплоть до открытия клуба на другой день, в семь часов
вечера, и, отдохнув тут же на мягких диванах, снова продолжали игру.
Шмаровин вообще дружил с полуголодной молодежью Училища живописи, покупал их вещи, а некоторых приглашал к себе на
вечера, где
бывали также и большие художники.
Ранее, до «Щербаков», актерским трактиром был трактир Барсова в доме Бронникова, на углу Большой Дмитровки и Охотного ряда. Там существовал знаменитый Колонный зал, в нем-то собирались вышеупомянутые актеры и писатели, впоследствии перешедшие в «Щербаки», так как трактир Барсова закрылся, а его помещение было занято Артистическим кружком, и актеры, день проводившие в «Щербаках»,
вечером бывали в Кружке.
А еще через несколько дней, в ближайший клубный
вечер, он опять явился, как ни в чем не
бывало, изящный, умный, серьезный, и никто не посмел напомнить о недавнем скандале…
Целый день Галактион ходил грустный, а
вечером, когда зажгли огонь, ему сделалось уж совсем тошно. Вот здесь сидела Харитина, вот на этом диване она спала, — все напоминало ее, до позабытой на окне черепаховой шпильки включительно. Галактион долго пил чай, шагал по комнате и не мог дождаться, когда можно будет лечь спать.
Бывают такие проклятые дни.
Он попрежнему
бывал у Прасковьи Ивановны) по
вечерам, как и раньше, пил бубновскую мадеру и слушал разговоры о женитьбе.
— Да, без копеечки и рублика не
бывает, — говорил каждый
вечер Замараев, укладываясь спать и подводя в уме дневной баланс.