Неточные совпадения
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с
бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих
волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой
бурь, с
волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали
волны там и злились,
Там
буря выла, там носились
Обломки…
Кажется, это в первый раз случилось — служба в православной церкви в южном полушарии, на
волнах, после только что утихшей
бури.
Чуден и вид их: не задорное ли море выбежало в
бурю из широких берегов, вскинуло вихрем безобразные
волны, и они, окаменев, остались недвижимы в воздухе?
Между тем
буря разразилась не на шутку.
Волны с грохотом таранили дейк снаружи, но он стойко выдерживал натиск моря.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет сделался рассеянным, тени на земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке росла
буря. Предвестники ее неслышными, зловещими
волнами спускались на землю, обволакивая отдаленные горы, деревья в лесу и утесы на берегу моря.
По берегам тянулись, как узоры, следы сбежавших
волн, и можно было видеть, как хлестали и куда доставали они во время
бури.
Она вся превратилась в водяные бугры, которые ходили взад и вперед, желтые и
бурые около песчаных отмелей и черные посредине реки; она билась, кипела, металась во все стороны и точно стонала;
волны беспрестанно хлестали в берег, взбегая на него более чем на сажень.
— Ага! Ты еще не уйдешь! Ты не уйдешь — пока мне не расскажешь о них — потому что ты любишь… их, а я даже не знаю, кто они, откуда они. Кто они? Половина, какую мы потеряли, Н2 и О — а чтобы получилось Н2 О — ручьи, моря, водопады,
волны,
бури — нужно, чтобы половины соединились…
Это было вчера. Побежал туда и целый час, от 16 до 17, бродил около дома, где она живет. Мимо, рядами, нумера. В такт сыпались тысячи ног, миллионноногий левиафан, колыхаясь, плыл мимо. А я один, выхлестнут
бурей на необитаемый остров, и ищу, ищу глазами в серо-голубых
волнах.
То задувал с северо-запада, со стороны степи, свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно
волны в
бурю, гремели по ночам железные кровли дач, и казалось, будто кто-то бегает по ним в подкованных сапогах; вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало в печных трубах.
Не могу еще ничего привесть в порядок, в душе все смутно, как после
бури —
волны не могут улечься.
К полудню по широкому раздолью Оки, которая сделалась уже какого-то желтовато-бурого цвета, шумно гулял «белоголовец». За версту теперь слышался глухой гул, производимый плеском разъяренных
волн о камни и края берега. Голос
бури заглушал человеческий голос. Стоя на берегу, рыбаки кричали и надрывались без всякой пользы. Те, к кому обращались они, слышали только смешанный рев воды, или «хлоповень» — слово, которое употребляют рыболовы, когда хотят выразить шум валов.
И вдруг на долы дождь и град
Из туч сквозь молний извергались;
Волнами роя крутизны,
Сдвигая камни вековые,
Текли потоки дождевые —
А пленник, с горной вышины,
Один, за тучей громовою,
Возврата солнечного ждал,
Недосягаемый грозою,
И
бури немощному вою
С какой-то радостью внимал.
—
Волны и эскадрильи! — громко сказал первый из них, не изменяя выражения лица и воззрясь на меня, рокочущим басом. —
Бури и шквалы, брасы и контрабасы, тучи и циклоны; цейлоны, абордаж, бриз, муссон, Смит и Вессон!
Как ни старо аллегорическое сравнение жизни с морем, но не мешает иногда вспомнить и старое. Море выбрасывает все, что не умеет держаться на его
волнах, борясь с дыханием
бурь и с грозой непогоды, но оно выбрасывает и то, что падает на дно его бездн, будучи чуждо этим глубоким безднам.
Перед тобой я могу обнажить странную душу мою: ты не слабый челнок, неспособный переплыть это море;
волны и
бури его тебя не испугают; ты рождена посреди этой стихии; ты не утонешь в ее бесконечности!..
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику;
волны моря гораздо выше
волн этих озер, потому
буря на море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра, шум и рев его гораздо сильнее шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Когда Юре говорят о том, что
буря порвала его снасти или что его баркас, наполненный доверху дорогой рыбой, захлестнуло
волной и он пошел ко дну, Юра только заметит вскользь...
—
Буря? — спросил Гаврила, мощно бороздя
волны веслами. Он был уже мокр с головы до ног от этих брызг, разбрасываемых по морю ветром.
«Не дай бог», — прибавил хозяин, зевая. Я понял, что это начинается сравнительно редкое явление — морозная
буря, когда налетающий откуда-то ветер толкается в отяжелевший морозный воздух. Отдельные толчки и гул служили признаками первых усилий ветра, еще не могущего двинуть сгущенную атмосферу… Потом толчки стали продолжительнее, гул становился ровным, непрерывным. Охлажденный ниже сорока градусов, воздух тронулся с места и тянул, точно над нашей площадкой неслись
волны бездонного океана…
Нам Власьев
И Салтыков так донесли. Ты любишь
Искать везде опасность, Христиан,
То укрощать коней, то по
волнамЛадьею править в
бурю?
Вся жизнь серых пассажиров парохода проходит на виду, за этою решеткой. Стоит ли над морем яркое тропическое солнце, свистит ли ветер, скрипят и гнутся снасти, ударит ли
волной непогода, разыграется ли грозная
буря и пароход весь застонет под ударами шторма, — здесь, все так же взаперти, прислушиваются к завыванию ветра сотни людей, которым нет дела до того, что происходит там, наверху, и куда несется их плавучая тюрьма.
Ананий Яковлев(солидно). Никакого тут дьявола нет, да и быть не может. Теперь даже по морской части, хошь бы эти паруса али греблю, как напредь того было, почесть, что совсем кинули, так как этим самым паром стало не в пример сподручнее дело делать. Поставят, спокойным манером, машину в нутро корабля; она вертит колеса, и какая ни на есть там
буря, ему нипочем. Как теперича стал ветер крепчать, развели огонь посильнее, и пошел скакать с
волны на
волну.
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус. На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят
волны… На дворе темно и холодно, на море
буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен; в печи не потух еще огонь; на полке блестит посуда. На кровати с опущенным белым пологом спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул
волн и рев ветра. Жутко Жанне.
В бледном свете молнии кажется, что ее черные шелка светятся. В темных волосах зажглась корона. Она внезапно обнимает его… Из дальних кварталов, с дальних площадей и улиц несется возрастающий вой прибывающей толпы. Кажется, сама грозовая ночь захлебнулась этим воем, этим свистом
бури, всхлипываньем
волн, бьющих в берег, в дрожащем, матовом, пресыщенном грозою блеске.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О
волн и
бурь любимое дитя!
Ожидая паром, они оба легли в тень от берегового обрыва и долго молча смотрелина быстрые и мутные
волны Кубани у их ног. Лёнька задремал, а дед Архип, чувствуя тупую, давящую боль в груди, не мог уснуть. На тёмно-коричневом фоне земли их отрёпанные и скорченные фигуры едва выделялись двумя жалкими комками, один — побольше, другой — поменьше, утомлённые, загорелые и пыльные физиономии были совсем под цвет
бурым лохмотьям.
И как скоро со мною такая перемена совершилась, восстала в душе другая
буря, по иным новым
волнам душевный корабль мой стал влаятися…
Ночь будет страшная, и
буря будет злая,
Сольются в мрак и гул и небо и земля…
А завтра, может быть, вот здесь
волна седая
На берег выбросит обломки корабля.
В этой борьбе прошел час, другой, третий… Эти часы казались веками. Наконец ураган стал стихать, вернее, корвет все более и более удалялся от него. Страшное облако, в середине которого виднелось синее небо, которое моряки называют «глазом
бури», значительно удалилось… Гром уже грохотал в стороне, и молния сверкала не над «Коршуном».
Волны были меньше.
Ветер уж не ревел, срывая гребни
волн, с яростью
бури и не раздражался бешеными порывами, а, свежий, очень даже свежий, дул ровно, с одинаковой силой, далеко не доходя до силы шторма.
И настоящее римское море, его волнистая Кампанья запела всеми голосами
бури, как океан, и мгновениями чудилось, что ее недвижные холмы, ее застывшие извека
волны уже поколебались на своих основаниях и всем стадом надвигаются на городские стены.
В
бурю белогривые
волны подкатывались почти под самую террасу белого домика с черепичною крышею и зелеными ставнями.
Проходит еще минут десять. Первой вышла процессия из церкви Ивана Великого, заиграло золото хоругвей и риз. Народ поплыл из церкви вслед за ними. Двинулись и из других соборов, кроме Успенского. Опять сигнальный удар, и разом рванулись колокола. Словно водоворот ревущих и плачущих нот завертелся и стал все захватывать в себя, расширять свои
волны, потрясать слои воздуха. Жутко и весело делалось от этой
бури расходившегося металла. Показались хоругви из-за угла Успенского собора.
Потом говорил Мороз, Перевозчиков. Опять я говорил, уже без маскарада. Меня встретила
буря оваций. И говорил я, как никогда. Гордые за меня лица наших. Жадно хватающее внимание серых слушателей. Как морской прилив, сочувствие сотен душ поднимало душу, качало ее на
волнах вдохновения и радости. С изумлением слушал я сам себя, как бурно и ярко лилась моя речь, как уверенно и властно.
— Хочешь, я утоплюсь? — спрашивала она Таисию, но или тих был ее голос, или море заглушало его своим шумом: Таисия не отвечала и, перестав биться, лежала как мертвая. Это темное пятно на песке; это маленькое одинокое тело, мимо которого своим чередом, не замечая его, проходили и ночь, и широкая
буря, и грохот далеких
волн, — было ее дочерью, Таисией, Таичкой.
От Усы-реки, бывало,
сядем на струга.
Гаркнем песни, подпевают
сами берега…
Свирепеет Волга-матка,
словно ночь черна.
Поднимается горою
за
волной волна…
Через борт водой холодной
плещут беляки.
Ветер свищет, Волга стонет,
буря нам с руки!
Подлетим к расшиве: — Смирно!
Якорь становой!
Лодка, стой! Сарынь на кичку,
бечеву долой!
Не сдадутся — дело плохо,
значит, извини!
И засвищут шибче
буринаши кистени!
То же, что он ощущал теперь в своем сердце, было подобно
буре среди густого мрака южной ночи, когда бурливое, седое море, клубясь и пенясь, взлетает высокими валами из своей бездонной пропасти и рвется к пропасти неба, где изредка блестят яркие звезды и молниеносные стрелы то и дело бороздят мрачный свод, отражаясь в бушующих
волнах.
Зенон почувствовал, словно море зашумело в его ушах и будто пламя блеснуло у него перед глазами: его клонило в ее объятиях, как клонит трость под дыханием
бури, но вдруг на корме пробудился повелевающий
волнам и
буре.