Неточные совпадения
Петроград встретил оттепелью, туманом, все на земле
было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки на груди, заявила, что уходит работать
в госпиталь сиделкой.
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого
в госпиталь,
в отысканную
в другом заливе, верстах
в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды оказались тщетными. Дня два плаватели носимы
были бурным ветром по заливу и наконец должны
были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе
в 4˚) сквозь буруны на шлюпках, по канату, на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи,
в противуположной стороне от бухты Хеда.
Я, помнится,
в Турции лежал
в госпитале, полумертвый: у меня
была гнилая горячка.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба
была отдана под
госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под
госпиталь.
Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная»
была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах играли
в «железку», а
в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
Я умер бы комфортно
в их
госпитале,
в тепле и с внимательным доктором, и, может
быть, гораздо комфортнее и теплее, чем у себя дома.
Офицер
был ранен 10 мая осколком
в голову, на которой еще до сих пор он носил повязку, и теперь, чувствуя себя уже с неделю совершенно здоровым, из Симферопольского
госпиталя ехал к полку, который стоял где-то там, откуда слышались выстрелы, — но
в самом ли Севастополе, на Северной или на Инкермане, он еще ни от кого не мог узнать хорошенько.
Всё те же
были улицы, те же, даже более частые, огни, звуки, стоны, встречи с ранеными и те же батареи, бруствера и траншеи, какие
были весною, когда он
был в Севастополе; но всё это почему-то
было теперь грустнее и вместе энергичнее, — пробоин
в домах больше, огней
в окнах уже совсем нету, исключая Кущина дома (
госпиталя), женщины ни одной не встречается, — на всем лежит теперь не прежний характер привычки и беспечности, а какая-то печать тяжелого ожидания, усталости и напряженности.
— Я женат единственно по своей глупости и по хитрости женской, — сказал он с ударением. — Я, как вам докладывал, едва не умер, и меня бы, вероятно, отправили
в госпиталь; но тут явилась на помощь мне одна благодетельная особа,
в доме которой жила ваша матушка. Особа эта начала ходить за мной, я не говорю уж, как сестра или мать, но как сиделка, как служанка самая усердная. Согласитесь, что я должен
был оценить это.
Ее муж, молодой солдат,
был под судом и умер
в госпитале,
в арестантской палате,
в то время, когда и я там лежал больной.
Бедный малый,
выпив свою крышку вина, действительно тотчас же сделался болен; с ним началась рвота с кровью, и его отвезли
в госпиталь почти бесчувственного.
Он явился
в госпиталь избитый до полусмерти; я еще никогда не видал таких язв; но он пришел с радостью
в сердце, с надеждой, что останется жив, что слухи
были ложные, что его вот выпустили же теперь из-под палок, так что теперь, после долгого содержания под судом, ему уже начинали мечтаться дорога, побег, свобода, поля и леса…
Тут же
в госпитале все
были более на равной ноге, жили более по-приятельски.
Он давно уже
был болен, и давно бы пора ему
было идти лечиться; но он с каким-то упорным и совершенно ненужным терпеньем преодолевал себя, крепился и только на праздниках ушел
в госпиталь, чтоб умереть
в три недели от ужасной чахотки; точно сгорел человек.
В эти первые годы я часто уходил, безо всякой болезни, лежать
в госпиталь, единственно для того, чтоб не
быть в остроге, чтоб только избавиться от этой упорной, ничем не смиряемой всеобщей ненависти.
В самом деле, простолюдин скорее несколько лет сряду, страдая самою тяжелою болезнию,
будет лечиться у знахарки или своими домашними, простонародными лекарствами (которыми отнюдь не надо пренебрегать), чем пойдет к доктору или лежать
в госпитале.
„Это совершенные пустяки, — объяснил он, — это больше не что, как,
будучи в горячечной болезни
в семинарском
госпитале, я проносил больным богословам водку“.
Мне рассказали, что я очутился
в Лиссе благодаря одному из тех резких заболеваний, какие наступают внезапно. Это произошло
в пути. Я
был снят с поезда при беспамятстве, высокой температуре и помещен
в госпиталь.
Вскоре разговор перешел к интригам, которые велись
в госпитале против него, и обещаниям моим написать Филатру о том, что
будет со мной, но
в этих обыкновенных речах неотступно присутствовали слова «Бегущая по волнам», хотя мы и не произносили их.
Хотя
было рано, Филатр заставил ждать себя очень недолго. Через три минуты, как я сел
в его кабинете, он вошел, уже одетый к выходу, и предупредил, что должен
быть к десяти часам
в госпитале. Тотчас он обратил внимание на мой вид, сказав...
Нас выручила разорвавшаяся над нашими головами шрапнель: мой солдат
был убит наповал, а я очнулся только
в госпитале.
Итак, я не писал тебе и сейчас пишу только потому, что лежу
в госпитале уже второй месяц и скучаю, как, вероятно,
будут скучать только будущие читатели твоих будущих произведений.
В полиции, под Лефортовской каланчой, дежурный квартальный, расправившись с пьяными мастеровыми, которых, наконец, усадили за решетки, составил протокол «о неизвестно кому принадлежащем младенце, по видимости, мужского пола и нескольких дней от рождения, найденном юнкером Гиляровским, остановившимся по своей надобности
в саду Лефортовского
госпиталя и увидавшим оного младенца под кустом». Затем
было написано постановление, и ребенка на извозчике немедленно отправили с мушкетером
в воспитательный дом.
— А вот что медики-с, скажу я вам на это!.. — возразил Елпидифор Мартыныч. — У меня тоже вот
в молодости-то бродили
в голове разные фанаберии, а тут как
в первую холеру
в 30-м году сунули меня
в госпиталь, смотришь, сегодня умерло двести человек, завтра триста, так уверуешь тут,
будешь верить!
Бегушев давно не бывал
в госпиталях, и все это ужасно его коробило; он дал себе слово, что как только Меровой
будет немного получше, перевезти ее
в свой дом, что бы по этому поводу ни заговорили!
Бенни во время сражения находился
в лагере Гарибальди, куда он прибыл из Швейцарии,
в качестве корреспондента. Когда командир девятого полка
был убит, тогда сын Гарибальди, Менотти, предложил Бенни команду, от которой он не отказался. Но командовать пришлось ему недолго, он
был ранен
в правую руку около большого пальца.
В день 4 ноября он вместе с другими ранеными
был привезен
в госпиталь святого Онуфрия. Вот что он рассказывал мне о ночи на 5 ноября...
Разница
в положении Бенни с тех пор, как он находился
в новом
госпитале,
была довольно значительная.
В госпиталь он не хотел идти, боясь, что там
будет лишен последнего удобства — одиночества, и потому он постоянно скрывал свою болезнь от тюремного начальства.
В госпитале святой Агаты
была отведена ему особая комната. Вообще помещением он
был доволен. Подле него
был доктор француз, Labord.
— Отчего вы медлили так долго и не обратились ко мне с этим раньше? Вы бы давно уже
были куда-нибудь переведены. Если бы мне не позволили взять вас к себе на дом, то мы бы выхлопотали перевести вас
в другой
госпиталь.
Адъютант. На время теперь
в госпиталь, где вам
будет покойнее и где вы
будете иметь время обдумать…
Адъютант. Стало
быть, надо везти
в госпиталь.
Здесь он на первых же порах уличил смотрителя и грозил на него жаловаться; потом,
в другой раз, поймал и пожаловался, за что получил выговор от главного доктора; получая выговор, он, конечно, очень крупно поговорил и вскоре
был переведен из
госпиталя…
«Где я? — Инвалид еще раз взглядывает на него, уходит и возвращается с другим человеком,
в темном мундире. — Где я?» — повторяет Кузьма Васильевич. — «Ну, теперь
будет жив, — говорит человек
в мундире. — Вы
в госпитале, — прибавляет он громко, — но извольте почивать. Вам вредно разговаривать». Кузьма Васильевич готов удивиться, но снова впадает
в забытье…
Так как больной по всем соображениям должен
был пробыть
в госпитале довольно долго и времени, следовательно, имелось
в виду достаточно для того, чтобы выждать результат, то мне этот случай показался удобным для опыта.
— Это все анамиты уничтожили, чтобы не досталось нам! — заметил лейтенант и, помолчав, неожиданно прибавил: — Грустно все это видеть… Пришли мы сюда, разорили край… вели долгую войну против людей, которые нам ничего дурного не сделали… Наконец, завладели страной и… снова
будем ее разорять… И сколько погибло здесь французов!.. Все наши
госпитали переполнены… Лихорадки здесь ужасны…
в три дня доканывают человека… И, подумаешь, все это делается
в угоду одного человека, нашего императора…
Из 600 солдат барийского гарнизона 200
были отправлены
в госпиталь в Сайгон, а 100 слабых лежали
в каком-то сарае, едва защищенные от солнца, искусанные москитами, которых
в Кохинхине масса…
Гроссевич
был предан суду и отправлен
в Иркутск, а оттуда после следствия препровожден
в Николаевский военный
госпиталь для испытания его умственных способностей.
— Нет, это все не то — «покупай», а ты должен помнить, когда у тебя
в Крыму
в госпитале на ноге рожа
была, я тебе из моего саквояжа большие башмаки сшила.
— Да, — проговорила Катерина Астафьевна, ни к кому особенно не обращаясь: — чему, видно,
быть, того не миновать. Нужно же
было, чтоб я решила, что мне замужем не
быть, и пошла
в сестры милосердия; нужно же
было, чтобы Форова
в Крыму мне
в госпиталь полумертвого принесли! Все это судьба!
За дальнейшей его судьбой за границей я не следил и не помню, откуда он мне писал, вплоть до того момента, когда я получил верное известие, что он,
в качестве корреспондента, нарвался на отряд папских войск (во время последней кампании Гарибальди),
был ранен
в руку, потом лежал
в госпитале в Риме, где ему сделали неудачную операцию и где он умер от антонова огня.
Я остановился
в Grand Hotel'e, где во время осады помещался
госпиталь, и во всех коридорах стоял еще больничный запах. Зато
было дешево. Я платил за большую комнату всего 5 франков
в сутки. Но через несколько дней я перебрался
в меблированные комнаты тут же поблизости, на бульвар Капуцинов.
Аристократию составляли захудалое армейское офицерство и студенты-медики пятого курса, которым надо
было ходить
в клиники военного
госпиталя. Эти
были менее всех искательны насчет покровительства и протекции, но Кесарь Степанович, впрочем, и им иногда сулил свои услуги.
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так: военные генералы
в обращении с своими подчиненными
были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как
в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: «Послушайте, вы!» На обходе нашего
госпиталя, инспектор нашей армии спрашивает дежурного товарища...
У всех
было негодующее изумление, — зачем эта сестра, кому она нужна? Утром, когда главный врач зашел
в офицерскую палату, граф Зарайский попросил его принять
в госпиталь сверхштатною сестрою привезенную им даму.
Мы, младшие врачи
госпиталя,
были уже представлены главным врачом к Станиславу третьей степени и получили его за полное ничегонеделание
в бою на Шахе.
Подобно офицерам, и солдаты каждый свой шаг начинали считать достойным награды.
В конце года, уже после заключения мира, наши
госпитали были расформированы, и команды отправлены
в полки. Солдаты уходили, сильно пьяные,
был жестокий мороз, один свалился на дороге и заснул. Его товарищ воротился за полверсты назад и сказал, чтобы пьяного подобрали. Назавтра он является к главному врачу и требует, чтоб его представили к медали «за спасение погибавшего».
Работа
в деревне закипела. Корпусный командир прислал роту саперов для исправления дорог и отделки фанз.
Было решено обратить деревню
в целый госпитальный городок,
в нее перевели наш
госпиталь и дивизионный лазарет. Командир корпуса выхлопотал на оборудование
госпиталей три тысячи рублей и заведующим работами назначил Султанова.
Наконец мы прибыли на станцию Маньчжурия. Здесь
была пересадка. Наш
госпиталь соединили
в один эшелон с султановским
госпиталем, и дальше мы поехали вместе.
В приказе по
госпиталю было объявлено, что мы «перешли границу Российской империи и вступили
в пределы империи Китайской».
А рядом с подобными господами
в госпиталь прибывали из строя такие давнишние, застарелые калеки, что мы разводили руками. Прибыл один подполковник, только месяц назад присланный из России «на пополнение»; глухой на одно ухо, с сильнейшею одышкою, с застарелым ревматизмом, во рту всего пять зубов…
Было удивительно смотреть на этого строевого офицера-развалину и вспоминать здоровенных молодцов, сидевших
в тылу на должностях комендантов и смотрителей.
Деревня Бейтайцзеин
была всего за две версты от деревни, где мы стояли. Наутро наш
госпиталь двинулся.
В султановском
госпитале только еще начинали укладываться; Султанов
пил в постели кофе.