Неточные совпадения
В летописных страницах изображено подробно, как бежали польские гарнизоны из освобождаемых городов; как
были перевешаны бессовестные арендаторы-жиды; как слаб
был коронный гетьман Николай Потоцкий с многочисленною своею
армиею против этой непреодолимой силы; как, разбитый, преследуемый, перетопил он
в небольшой речке лучшую часть своего войска; как облегли его
в небольшом местечке Полонном грозные козацкие полки и как, приведенный
в крайность, польский гетьман клятвенно обещал полное удовлетворение во всем со стороны короля и государственных чинов и возвращение всех прежних прав и преимуществ.
«Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин,кому все разрешается, громит Тулон, делает резню
в Париже, забывает
армию в Египте, тратит полмиллиона людей
в московском походе и отделывается каламбуром
в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, — а стало
быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»
Собирались друг на друга целыми
армиями, но
армии, уже
в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и
ели друг друга.
И это точь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат, [Гофкригсрат — придворный военный совет
в Австрии.] например, насколько то
есть я могу судить о военных событиях: на бумаге-то они и Наполеона разбили и
в полон взяли, и уж как там, у себя
в кабинете, все остроумнейшим образом рассчитали и подвели, а смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей
армией, хе-хе-хе!
— Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша
в Петербург не поедет. Чему научится он, служа
в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он
в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да
будет солдат, а не шаматон. [Шаматон (разг., устар.) — гуляка, шалопай, бездельник.] Записан
в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.
Позже командовал второй
армией на Юге,
в Тульчине, где
был штаб декабристов Южного общества.] и у Жуковского пульс щупал!
Похвастался отлично переплетенной
в зеленый сафьян, тисненный золотом, книжкой Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге» с автографом Дениса Давыдова и чьей-то подписью угловатым почерком, начало подписи
было густо зачеркнуто, остались только слова: «…за сие и
был достойно наказан удалением
в армию тысяча восемьсот четвертого году».
— Наша
армия уже разбита, и мы — накануне революции. Не нужно
быть пророком, чтоб утверждать это, — нужно побывать на фабриках,
в рабочих казармах. Не завтра — послезавтра революция вспыхнет. Пользуясь выступлением рабочих, буржуазия уничтожит самодержавие, и вот отсюда начнется нечто новенькое. Если буржуазия, при помощи военщины, генералов, сумеет организоваться — пролетариат
будет иметь пред собой врага более опасного, чем царь и окружающие его.
— Утешительно?
Пьем за
армию! Ну, расскажите-ка, что там,
в Петрограде? Что такое — Распутин и вообще все эти сплетни?
Вспомнил, что грузины и армяне служат
в армии, дослуживаются до генеральства. У нас нет генералов-семитов, а вот
в Англии нередко евреи становятся лордами, даже один из вице-королей Индии
был еврей.
— Я телеграфировала
в армию Лидии, но она, должно
быть, не получила телеграмму. Как торопятся, — сказала она, показав лорнетом на улицу, где дворники сметали ветки можжевельника и
елей в зеленые кучи. — Торопятся забыть, что
был Тимофей Варавка, — вздохнула она. — Но это хороший обычай посыпать улицы можжевельником, — уничтожает пыль. Это надо бы делать и во время крестных ходов.
Если они разрушат Париж — где я
буду жить? Ваша
армия должна
была немцев утопить
в болоте вместо того, чтоб самой тонуть. Хороши у вас генералы, которые не знают, где сухо, где болото…
— Вот — сорок две тысячи
в банке имею. Семнадцать выиграл
в карты, девять — спекульнул кожей на ремни
в армию, четырнадцать накопил по мелочам. Шемякин обещал двадцать пять. Мало, но все-таки… Семидубов дает. Газета —
будет. Душу продам дьяволу, а газета
будет. Ерухимович — фельетонист. Он всех Дорошевичей
в гроб уложит. Человек густого яда. Газета —
будет, Самгин. А вот Тоська… эх, черт… Пойдем, поужинаем где-нибудь, а?
— «
Армия спасения». Знаете: генерал Бутс и старые девы
поют псалмы, призывая каяться
в грехах… Я говорю — не так? — снова обратился он к Марине; она ответила оживленно и добродушно...
Подъезжая еще к Ирбиту, Привалов уже чувствовал, что ярмарка висит
в самом воздухе. Дорога
была избита до того, что экипаж нырял из ухаба
в ухаб, точно
в сильнейшую морскую качку. Нервные люди получали от такой езды морскую болезнь. Глядя на бесконечные вереницы встречных и попутных обозов, на широкие купеческие фуры, на эту точно нарочно изрытую дорогу, можно
было подумать, что здесь только что прошла какая-то многотысячная
армия с бесконечным обозом.
Суть армии, что она всех нас превращает
в женщин, слабых, трепещущих, обнимающих воздух…» (с. 233—234).
Для Розанова не только
суть армии, но и
суть государственной власти
в том, что она «всех нас превращает
в женщин, слабых, трепещущих, обнимающих воздух…».
— Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил
в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это
было во мне страстию.
В наше время буйство
было в моде: я
был первым буяном по
армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли
в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло.
С сильным движением чувства Владимир принялся за них: они писаны
были во время турецкого похода и
были адресованы
в армию из Кистеневки.
Он
был тогда полковником
в действующей
армии, его вдруг арестовали, свезли
в Петербург, потом сослали
в Сибирь.
Все они без исключения глубоко и громко сознают, что их положение гораздо ниже их достоинства, что одна нужда может их держать
в этом «чернильном мире», что если б не бедность и не раны, то они управляли бы корпусами
армии или
были бы генерал-адъютантами. Каждый прибавляет поразительный пример кого-нибудь из прежних товарищей и говорит...
Жена моя
была на сносе,
в Новгороде вспыхнул бунт, при мне оставались лишь два эскадрона кавалергардов; известия из
армии доходили до меня лишь через Кенигсберг.
Отчаянный роялист, он участвовал на знаменитом празднике, на котором королевские опричники топтали народную кокарду и где Мария-Антуанетта
пила на погибель революции. Граф Кенсона, худой, стройный, высокий и седой старик,
был тип учтивости и изящных манер.
В Париже его ждало пэрство, он уже ездил поздравлять Людовика XVIII с местом и возвратился
в Россию для продажи именья. Надобно
было, на мою беду, чтоб вежливейший из генералов всех русских
армий стал при мне говорить о войне.
— Как, — сказал я, — вы француз и
были в нашей
армии, это не может
быть!
— Non, mon petit, non, j'etais dans I'armée russe. [Нет, голубчик, нет, я
был в русской
армии (фр.).]
В той части русской
армии, где находился мой дед,
были убиты все начальствовавшие, начиная с генерала.
Он
в это время
был капитаном Красной
армии.
Я никогда не поклонялся силе, но силу, которая
была проявлена Красной
армией в защите России, я считал провиденциальной.
Словом,
в июле 1876 года Черняев находился
в Белграде и
был главнокомандующим сербской
армии, а Миша Хлудов неотлучно состоял при нем.
Особенно много их появилось
в Москве после японской войны. Это
были поставщики на
армию, их благодетели — интенданты. Их постепенный рост наблюдали приказчики магазина Елисеева, а
в «Эрмитаж» они явились уже «вась-сиясями».
Пари иногда доходили до нескольких тысяч рублей. Фаворитами публики долгое время
были выписанные из Англии петухи мучника Ларионова, когда-то судившегося за поставку гнилой муки на
армию, но на своих петухах опять выскочившего
в кружок богатеев, простивших ему прошлое «за удачную петушиную охоту». Эти бои оканчивались
в кабинетах и залах второго этажа трактира грандиознейшей попойкой.
Но во время турецкой войны дети и внуки кимряков
были «вовлечены
в невыгодную сделку», как они объясняли на суде, поставщиками на
армию, которые дали огромные заказы на изготовление сапог с бумажными подметками. И лазили по снегам балканским и кавказским солдаты
в разорванных сапогах, и гибли от простуды… И опять с тех пор пошли бумажные подметки… на Сухаревке, на Смоленском рынке и по мелким магазинам с девизом «на грош пятаков» и «не обманешь — не продашь».
В город со всех сторон брели толпы голодающих, — это
был авангард страшной голодной
армии.
Был великий шум и скандал, на двор к нам пришла из дома Бетленга целая
армия мужчин и женщин, ее вел молодой красивый офицер и, так как братья
в момент преступления смирно гуляли по улице, ничего не зная о моем диком озорстве, — дедушка выпорол одного меня, отменно удовлетворив этим всех жителей Бетленгова дома.
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой
был, впрочем,
армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя
в своем роде…
Дело, впрочем, чрезвычайно глупое:
был я тогда еще только что прапорщиком и
в армии лямку тянул.
Видно, они скоро надеются отделаться от Кавказа… Нарышкин пошел
в горы… [Нарышкину
было разрешено «заслужить» свою вину
в Кавказской действующей
армии (см. примеч. 1 к письму 37).]
Однако правительство не решилось привести приговор
в исполнение, и смертная казнь
была заменена либо пожизненной каторгой, либо ссылкой
в действующую
армию на Кавказ.
Напротив Александры Григорьевны, и особенно как-то прямо, сидел еще старик, —
в отставном военном сюртуке,
в петличке которого болтался Георгий, и
в военных с красными лампасами брюках, — это
был сосед ее по деревне, Михаил Поликарпович Вихров, старый кавказец, курчавый, загорелый на южном солнце, некогда ординарец князя Цицианова [Цицианов Павел Димитриевич (1754—1806) — генерал царской
армии.
— А по-твоему, барин, не бунт! Мне для чего хлеб-то нужен? сам, что ли, экую махину съем!
в амбаре, что ли, я гноить его
буду?
В казну, сударь,
в казну я его ставлю!
Армию, сударь, хлебом продовольствую! А ну как у меня из-за них, курицыных сынов, хлеба не
будет! Помирать, что ли, армии-то! По-твоему это не бунт!
Право, жизнь совсем не так сложна и запутанна, как ты хочешь меня уверить. Но ежели бы даже она и
была такова, то существует очень простая манера уничтожить запутанности — это разрубить тот узел, который мешает больше других. Не знаю, кто первый употребил
в дело эту манеру, — кажется, князь Александр Иванович Македонский, — но знаю, что этим способом он разом привел
армию и флоты
в блистательнейшее положение.
–"La belle Helene"? Mais je trouve que c'est encore ties joli Гa! [«Прекрасная Елена»? А я нахожу, что и это еще хорошо! (франц.)] Она познакомила нашу
армию и флоты с классическою древностью! — воскликнул Тебеньков. — На днях приходит ко мне капитан Потугин: «Правда ли, говорит, Александр Петрович, что
в древности греческий царь Менелай
был?» — «А вы, говорю, откуда узнали?» — «
В Александринке, говорит, господина Марковецкого на днях видел!»
Соображение, что, по милости мужиков, не соглашающихся взять настоящуюцену,
армия может встретить препятствие
в продовольствии,
было так решительно и притом так полно современности, что я даже сам испугался, каким образом оно прежде не пришло мне
в голову.
Напрасно
буду я заверять, что тут даже вопроса не может
быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а
будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли
армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и,
в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание
армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
Потом
пили за здоровье Николаева и за успех его на будущей службе
в генеральном штабе,
пили в таком духе, точно никогда и никто не сомневался, что ему действительно удастся наконец поступить
в академию. Потом, по предложению Шурочки,
выпили довольно вяло за именинника Ромашова;
пили за присутствующих дам и за всех присутствующих, и за всех вообще дам, и за славу знамен родного полка, и за непобедимую русскую
армию…
Нет — не мое Я, а больше… весь миллион Я, составляющих
армию, нет — еще больше — все Я, населяющие земной шар, вдруг скажут: „Не хочу!“ И сейчас же война станет немыслимой, и уж никогда, никогда не
будет этих „ряды вздвой!“ и „полуоборот направо!“ — потому что
в них не
будет надобности.
Этот Зегржт
был, вероятно, самым старым поручиком во всей русской
армии, несмотря на безукоризненную службу и на участие
в турецкой кампании.
Вот где нужно искать действительных космополитов:
в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской
армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг, так и говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него не заплелся, выговаривая это слово. Отечество. Каким родом очутилось оно для него
в Болгарии, о которой он и во сне не видал? Вот уж именно: не
было ни гроша — и вдруг алтын.
Сын не особенно радовал; он вел разгульную жизнь, имел неоднократно «истории»,
был переведен из гвардии
в армию и не выказывал ни малейшей привязанности к семье.
Потом выслать другого, с каждой стороны, потом 3-го, 4-го и т. д. до тех пор, пока осталось бы по одному солдату
в каждой
армии (предполагая, что
армии равносильны, и что количество
было бы заменяемо качеством).