Неточные совпадения
Хлестаков. Право, как
будто и не ел; только что разохотился. Если
бы мелочь, послать
бы на рынок и купить хоть сайку.
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как
будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как
бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.
Один только раз он выражается так:"Много было от него порчи женам и девам глуповским", и этим как
будто дает понять, что, и по его мнению, все-таки было
бы лучше, если б порчи не было.
Что
бы он ни говорил, что
бы ни предлагал, его слушали так, как
будто то, что он предлагает, давно уже известно и есть то самое, что не нужно.
— Нет, это становится невыносимо! — вскрикнул Вронский, вставая со стула. И, остановившись пред ней, он медленно выговорил: — Для чего ты испытываешь мое терпение? — сказал он с таким видом, как
будто мог
бы сказать еще многое, но удерживался. — Оно имеет пределы.
— Не знаю, не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила
бы. Я не была
бы тою же, да, но простила
бы, и так простила
бы, как
будто этого не было, совсем не было.
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как
бы возврата молодости, когда любимая дочь шла с ним под руку, ему теперь как
будто неловко и совестно было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство человека неодетого в обществе.
Когда прошло то размягченье, произведенное в ней близостью смерти, Алексей Александрович стал замечать, что Анна боялась его, тяготилась им и не могла смотреть ему прямо в глаза. Она как
будто что-то хотела и не решалась сказать ему и, тоже как
бы предчувствуя, что их отношения не могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как
будто она говорила то, что не раз думала, — иначе
бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли так далеко, что никто уже не мог
бы слышать их, но он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания можно было легче сказать то, что они хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как
будто нечаянно, Варенька сказала...
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные руки, как
будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было
бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Он чувствовал себя невиноватым за то, что не выучил урока; но как
бы он ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он верил и как
будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно не мог вспомнить и понять, что коротенькое и такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как
будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу, как
бы ища кого-то.
Профессор с досадой и как
будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как
бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
В последнее время между двумя свояками установилось как
бы тайное враждебное отношение: как
будто с тех пор, как они были женаты на сестрах, между ними возникло соперничество в том, кто лучше устроил свою жизнь, и теперь эта враждебность выражалась в начавшем принимать личный оттенок разговоре.
С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как
будто без меня никто не мог
бы ни умереть, ни прийти в отчаяние!
Казалось, как
будто он хотел взять их приступом; весеннее ли расположение подействовало на него, или толкал его кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге, не то
бы, конечно, повалил за собою целый ряд; почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с довольно тонкой иронией, но он на них не поглядел; он видел только вдали блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету.
Но Чичиков прикинулся, как
будто и не слышал, о чем речь, и сказал, как
бы вдруг припомнив...
— В том-то и дело, что есть. Зять делал выправки: говорит,
будто и след простыл, но ведь он человек военный: мастер притопывать шпорой, а если
бы похлопотать по судам…
Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как
будто им противоречат, хотя
бы никто не говорил ни слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с новой живостью начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но не принимающих участия в разговоре особ, как
будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.
Лакей, который с виду был человек почтенный и угрюмый, казалось, горячо принимал сторону Филиппа и был намерен во что
бы то ни стало разъяснить это дело. По невольному чувству деликатности, как
будто ничего не замечая, я отошел в сторону; но присутствующие лакеи поступили совсем иначе: они подступили ближе, с одобрением посматривая на старого слугу.
«Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как
бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как
будто не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как
будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил себя от радости и сам не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая
бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!»
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как
будто веселело. Если
бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я
бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно.
Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как
будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть
бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел
бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел
бы он теперь увидеть твердого мужа, который
бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи...
— Вот еще что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да
будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему
бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
Прислушиваешься — как
будто все то же самое, что мы с вами сказали
бы, а у нее то же, да не совсем так.
Как
бы с усилием начал он, почти бессознательно, по какой-то внутренней необходимости, всматриваться во все встречавшиеся предметы, как
будто ища усиленно развлечения, но это плохо удавалось ему, и он поминутно впадал в задумчивость.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как
бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как
будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с виду похожий как
бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как
будто в некотором волнении.
— Луиза Ивановна, вы
бы сели, — сказал он мельком разодетой багрово-красной даме, которая все стояла, как
будто не смея сама сесть, хотя стул был рядом.
Ведь и вас кто-то как
будто подталкивал, ей-богу, а если
бы не развел нас Миколка, то… а Миколку-то тогда помните?
И во всем этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как
бы странность, таинственность, как
будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений.
Ему вдруг показалось, что длинные черные ресницы ее как
будто вздрагивают и мигают, как
бы приподнимаются и из-под них выглядывает лукавый, острый, какой-то недетски подмигивающий глазок, точно девочка не спит и притворяется.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как
будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он
бы убежал от нее.
Лариса. Ах, как нехорошо! Нет хуже этого стыда, когда приходится за других стыдиться… Вот мы ни в чем не виноваты, а стыдно, стыдно, так
бы убежала куда-нибудь. А он как
будто не замечает ничего, он даже весел.
— Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, — поспешно перебила Катя, — это для меня слишком невыгодно. Вы как
будто забыли, что сестра и красавица, и умница, и… вам в особенности, Аркадий Николаич, не следовало
бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
«Урод. Чего боится? На первый раз закрыл
бы глаза, как
будто касторку принимает, вот и все».
— Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в то, что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как
бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как
будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд узнал
бы, о да! Замечательная была русская женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как
будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой…
Боялся я, соседи не вспомнили
бы чего-нибудь про меня, да — нет, ничего
будто.
Люди обгоняли друг друга, выскакивали из дверей домов, магазинов, из-за углов улиц, и как
будто все они искали, куда
бы спрятаться от дождя, ветра.
— Место — неуютное. Тоскливо. Смотришь вокруг, — говорил Дмитрий, — и возмущаешься идиотизмом власти, их дурацкими приемами гасить жизнь. Ну, а затем, присмотришься к этой пустынной земле, и как
будто почувствуешь ее жажду человека, — право! И вроде как
бы ветер шепчет тебе: «Ага, явился? Ну-ко, начинай…»
Он замолчал, поднял к губам стакан воды, но, сделав правой рукой такое движение, как
будто хотел окунуть в воду палец, — поставил стакан на место и продолжал более напряженно, даже как
бы сердито, но и безнадежно...
— А — как же? Тут — женщина скромного вида ходила к Сомовой, Никонова как
будто. Потом господин Суслов и вообще… Знаете, Клим Иванович, вы
бы как-нибудь…
Фигура старика как
будто знакома, — если б не мальчик и не эта походка, его можно
бы принять за Дьякона, но Дьякон ходил тяжело и нагнув голову, а этот держит ее гордо и прямо, как слепой.
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку, мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он ходил так осторожно, как
будто и землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье
бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью руки, возглашал барским, рокочущим басом...
— Хорошо — приятно глядеть на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки на животе. — Нехорошо только, что на разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон
будто! Переехали
бы вы, Клим Иванович, в Любашину комнату.
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как
будто становилось все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно
бы печатать в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший день его жизни чрезвычайно значителен.
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как
бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни о чем не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как
будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем? Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно идет в ночной тьме?