Неточные совпадения
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался
в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и
бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений,
в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал
в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими
небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся
в поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель
бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
— С неделю тому назад сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится
в небе, облака бегут, листья падают с деревьев
в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее:
брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
— Меня эти вопросы волнуют, — говорила она, глядя
в небо. — На святках Дронов водил меня к Томилину; он
в моде, Томилин. Его приглашают
в интеллигентские дома, проповедовать. Но мне кажется, что он все на свете превращает
в слова. Я была у него и еще раз, одна; он
бросил меня, точно котенка
в реку,
в эти холодные слова, вот и все.
К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что костер прогорел.
Небо еще было серое; кое-где
в горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы пошли разыскивать свой бивак. Тропа, на которой мы ночевали, пошла куда-то
в сторону, и потому пришлось ее
бросить. За речкой мы нашли другую тропу. Она привела нас к табору.
Возьми одно: с самого начала она мечтала только о чем-то вроде
неба на земле и об ангелах, влюбилась беззаветно, поверила безгранично и, я уверен, с ума сошла потом не оттого, что он ее разлюбил и
бросил, а оттого, что
в нем она обманулась, что он способен былее обмануть и
бросить; оттого, что ее ангел превратился
в грязь, оплевал и унизил ее.
Бледно-голубое
небо осени светло смотрело
в улицу, вымощенную круглыми серыми камнями, усеянную желтой листвой, и ветер, взметывая листья,
бросал их под ноги людей.
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца вонзаются
в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал
в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает
в облаках синий змий и тонет, сгорает
в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и
бросив на холмы тяжкие тени; вспыхнул
в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Остров спит — окутан строгой тишиною, море тоже спит, точно умерло, — кто-то сильною рукой
бросил с
неба этот черный, странной формы камень
в грудь моря и убил
в ней жизнь.
Долинский
бросил на траву свое пальто, Даша легла на нем и стала глядеть
в сапфирное
небо.
Вдруг она вырвалась из их толпы, и море — бесконечное, могучее — развернулось перед ними, уходя
в синюю даль, где из вод его вздымались
в небо горы облаков — лилово-сизых, с желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных, свинцовых туч, что
бросают от себя такие тоскливые, тяжелые тени.
Наконец, он медленно приподнялся с своего места, погладил бороду, произнес с озабоченным видом: «Пустите-ка, братцы…», подошел к воротам, окинул взором
небо, которое начинало уже посылать крупные капли дождя, и,
бросив полушубок Антона к себе на плечи, вошел
в избу.
Гроб опустили, священник взял заступ и первый
бросил горсть земли, густой протяжный хор дьячка и двух пономарей пропел вечную память под чистым, безоблачным
небом, работники принялись за заступы, и земля уже покрыла и сровняла яму, —
в это время он пробрался вперед; все расступились, дали ему место, желая знать его намерение.
После чаю все пошли
в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с
неба; папаша тоже восхищался и изредка
бросал ножницы на пол, сердясь на них за то, что они тупы. Мамаша вбегала
в детскую с очень озабоченным лицом и спрашивала...
С бледным лицом, с распущенными седыми волосами стоял он подле гроба, когда отпевали усопшую; рыдая, прощался с нею; с жаром целовал ее лицо и руки; сам опускал
в могилу;
бросил на гроб первую горсть земли; стал на колени; поднял вверх глаза и руки; сказал: «На
небесах душа твоя!
Нам казалось непонятным уверение Гоголя, что ему надобно удалиться
в Рим, чтоб писать об России; нам казалось, что Гоголь не довольно любит Россию, что итальянское
небо, свободная жизнь посреди художников всякого рода, роскошь климата, поэтические развалины славного прошедшего, все это вместе
бросало невыгодную тень на природу нашу и нашу жизнь.
— Хорошо сказано, — подхватил сосредоточенный бас Дженнера. — Валяйте, лейтенант, дальше, и да поможет вам
небо благополучно
бросить оба якоря
в гавани.
На берегу,
бросив лодку, Аян выпрямился. Дремлющий, одинокий корабль стройно чернел
в лазури. Прошла минута — и
небо дрогнуло от удара. Большая, взмыленная волна пришла к берегу, лизнула ноги Аяна и медленно, как кровь с побледневших щек, вернулась
в родную глубь.
Когда ж безумца увели
И шум шагов умолк вдали,
И с ним остался лишь Сокол,
Боярин к двери подошел;
В последний раз
в нее взглянул,
Не вздрогнул, даже не вздохнул
И трижды ключ перевернул
В ее заржавленном замке…
Но… ключ дрожал
в его руке!
Потом он отворил окно:
Всё было на
небе темно,
А под окном меж диких скал
Днепр беспокойный бушевал.
И
в волны ключ от двери той
Он
бросил сильною рукой,
И тихо ключ тот роковой
Был принят хладною рекой.
Игнатий оглянулся кругом,
бросил взгляд на безоблачное, пустынное
небо, где
в полной неподвижности висел раскаленный солнечный диск, — и тут только ощутил ту глубокую, ни с чем не сравнимую тишину, какая царит на кладбищах, когда нет ветра и не шумит омертвевшая листва.
Повсюду ночь да ночь, куда ни
бросишь взор,
Исчезли без следа мои младые лета,
Как
в зимних
небесах сверкнувший метеор
Как мало радостей они мне подарили,
Как скоро светлые рассеялись мечты!
Приближаясь к Лондону, «Коршун» все больше и больше встречал судов, и река становилась шумнее и оживленнее. Клубы дыма с заводов, с фабрик, с пароходов поднимались кверху, застилая
небо. Когда корвет, подвигаясь самым тихим ходом среди чащи судов,
бросил якорь против небольшого, утопавшего
в зелени городка Гревзенда, солнце казалось каким-то медным, тусклым пятном.
Красиво, когда огонь вдруг охватит высокую траву: огненный столб вышиною
в сажень поднимается над землей,
бросит от себя к
небу большой клуб дыма и тотчас же падает, точно проваливается сквозь землю.
Туман уже совершенно поднялся и, принимая формы облаков, постепенно исчезал
в темно-голубой синеве
неба; открывшееся солнце ярко светило и
бросало веселые отблески на сталь штыков, медь орудий, оттаивающую землю и блестки инея.
В воздухе слышалась свежесть утреннего мороза вместе с теплом весеннего солнца; тысячи различных теней и цветов мешались
в сухих листьях леса, и на торной глянцевитой дороге отчетливо виднелись следы шин и подковных шипов.
К-ские дамы, заслышав приближение полка,
бросили горячие тазы с вареньем и выбежали на улицу. Забыв про свое дезабилье и растрепанный вид, тяжело дыша и замирая, они стремились навстречу полку и жадно вслушивались
в звуки марша. Глядя на их бледные, вдохновенные лица, можно было подумать, что эти звуки неслись не из солдатских труб, а с
неба.
Громовой удар из ясного
неба не произвел бы такого сильного впечатления на несчастного Якова Потаповича, как эти слова умирающего. Он на несколько минут как бы окаменел, затем
бросил окровавленный нож и пустился бежать
в поле.
Это послание было одно из тех, от которых неопытную девушку
бросает в одно время и
в пламя и
в дрожь, от земли на
небо,
в атмосферу, напитанную амброю, розой и ядом, где сладко, будто под крылом ангела, и душно, как
в объятиях демона, где пульс бьется удвоенною жизнью и сердце замирает восторгами, для которых нет языка.
Артемий Петрович вошел. Если б он видел, какой взгляд на него
бросили! Это был целый гимн любви. Чего
в нем не было? моление, упование, страх, покорность, любовь земная, судорожная, кипящая, и любовь
неба с его глубокою беспредельностью, с его таинственным раем. Но другой взгляд… о! он пронизал бы вас насквозь холодом смерти. Артемий Петрович вошел и не удостоил взглянуть на нее, преданный ли своей новой любви к жене, или делу друзей и отчизны.
Все высокие стрельчатые окна были открыты для воздуха, и
в них смотрело медно-красное, угрожающее
небо; оно точно переглядывалось угрюмо из окна
в окно и на все
бросало металлические сухие отсветы.
На землю он больше не вернулся. То, что, крутясь, низверглось с высоты и тяжестью раздробленных костей и мяса вдавилось
в землю, уже не было ни он, ни человек — никто. Тяготение земное, мертвый закон тяжести сдернул его с
неба, сорвал и
бросил оземь, но то, что упало, вернулось маленьким комочком, разбилось, легло тихо и мертвенно-плоско, — то уже не было Юрием Михайловичем Пушкаревым.