Неточные совпадения
Так он очищался и поднимался несколько раз; так это было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тетушкам. Это было самое живое, восторженное пробуждение. И последствия его продолжались довольно долго. Потом такое же пробуждение было, когда он
бросил статскую службу и, желая жертвовать жизнью, поступил во время
войны в военную службу. Но тут засорение произошло очень скоро. Потом было пробуждение, когда он вышел в отставку и, уехав за границу, стал заниматься живописью.
Глупо или притворно было бы в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не
бросает во время
войны, хотя бы оно и было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с людьми, которые спаслись, в чем были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства.
В конце шестидесятых годов, когда начиналась хивинская
война, вдруг образовался громадный спрос на балчуговский сапог, и Тарас
бросил свое столярное дело.
Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер
бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите
войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите
войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
Отношения были самые строгие, хотя она мне очень понравилась. Впрочем, это скоро все кончилось, я ушел на
войну. Но до этого я познакомился с ее семьей и бывал у них,
бросил и орлянку и все мои прежние развлечения.
— Я советую вам спросить об этом у сарагосских жителей, — отвечал француз,
бросив гордый взгляд на Рославлева. — Впрочем, — продолжал он, — я не знаю, почему называют
войною простую экзекуцию, посланную в Испанию для усмирения бунтовщиков, которых, к стыду всех просвещенных народов, английское правительство поддерживает единственно из своих торговых видов?
— Погоди! — тихо говорит Гнедой, протягивая к нему руку. — Конечно, я пью… Отчего? До
войны ведь не пил, то есть выпивал, но чтобы как теперь — этого не было! Жалко мне себя! Ударило, брат, меня в сердце и в голову… Но я —
брошу вино, ежели что!
— Во всем так, друг любезный, Зиновий Алексеич, во всем, до чего ни коснись, — продолжал Смолокуров. — Вечор под Главным домом повстречался я с купцом из Сундучного ряда. Здешний торговец, недальний, от Старого Макарья. Что, спрашиваю, как ваши промысла? «Какие, говорит, наши промысла, убыток один, дело хоть
брось». Как так? — спрашиваю. «Да вот, говорит, в Китае не то
война, не то бунт поднялся, шут их знает, а нашему брату хоть голову в петлю клади».
— Ага, уже пришли? Хвалю. Прекрасно. Аккуратность на службе — первый залог успеха. A это кто же с вами? Славный мальчуган. Родственник? Пришел проводить юного солдатика на
войну? —
бросив беглый взгляд в сторону Милицы, спросил капитан Любавин.
— Не ты ли это, Карл? — звучит уже много тише голос австрийца. — Я так и знал, что ты вернешься, рано или поздно, товарищ… Так-то лучше, поверь… Долг перед родиной должен был заставить тебя раскаяться в таком поступке. Вот, получай, однако…
Бросаю тебе канат… Ловишь? Поймал? Прекрасно?.. Спеши же… Да тише. Не то проснутся наши и развязка наступит раньше, нежели ты этого ожидаешь, друг. [За дезертирство, т. е. бегство из рядов армии во время
войны, полагается смертная казнь.]
Первый с восторгом стал говорить о русских: во всемирной истории не бывало такого случая, — в первый раз не фразами одними, а делом люди пошли против
войны, свергли биржевиков, которые
бросили трудящихся друг на друга. И борьбу в стороны заменили борьбою вверх.
И когда я так чувствую свое бессилие, мною овладевает бешенство — бешенство
войны, которую я ненавижу. Мне хочется, как тому доктору, сжечь их дома, с их сокровищами, с их женами и детьми, отравить воду, которую они пьют; поднять всех мертвых из гробов и
бросить трупы в их нечистые жилища, на их постели. Пусть спят с ними, как с женами, как с любовницами своими!
Вскоре после Крымской
войны (я не виноват, господа, что у нас все новые истории восходят своими началами к этому времени) я заразился модною тогда ересью, за которую не раз осуждал себя впоследствии, то есть я
бросил довольно удачно начатую казенную службу и пошел служить в одну из вновь образованных в то время торговых компаний.
Из-за чего эта
война? Никто не знал. Полгода тянулись чуждые всем переговоры об очищении русскими Маньчжурии, тучи скоплялись все гуще, пахло грозою. Наши правители с дразнящею медлительностью колебали на весах чаши
войны и мира. И вот Япония решительно
бросила свой жребий на чашу
войны.
В данную же минуту она представляет высокий интерес не только для военных сфер, но и для всех русских, вообще, так как может
бросить известный свет на совершающиеся на театре
войны события.
— Нет, я служил в Одессе, секретарём городской управы… Там с самого начала
войны началось сильное одушевление, которое до того охватило меня, что я
бросил семью и полетел сюда. Случайно мне посчастливилось попасть в отряд, который шёл в Корею — в него принимались и добровольцы… Это было в начале марта. На днях я только что вернулся сюда и сегодня наконец получил радостную телеграмму из дому. Дочь кончила курс в гимназии, сын также блестяще оканчивает свои выпускные гимназические экзамены…
— Если только это известие верно, — осторожно говорят они, — то это поражение японцев несомненно отразится на всём театре
войны, они начнут ещё более поспешно,
бросив прикрывающие их действия демонстрации, стягиваться к Фынхуанчену… Порт-Артура им не видать, как своих ушей, а если они не сумеют уйти во время в Корею, то им придётся скоро запросить пардону, и
война будет кончена не позднее сентября-октября месяца…
А там кончится
война, — победа будет несомненно на нашей правдивой стороне, благословляемой святейшим отцом-папой, — ты можешь
бросить меч в сторону и занять важное место в польском королевстве.
Страшно ли ему было итти на
войну, грустно ли
бросить жену, — может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение.
«Обожаемый друг души моей», писал он. «Ничто кроме чести не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но — это последняя разлука. Верь, что тотчас после
войны, ежели я буду жив и всё любим тобою, я
брошу всё и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Марцеллий был сотником в троянском легионе. Поверив в учение Христа и убедившись в том, что
война — нехристианское дело, он в виду всего легиона снял с себя военные доспехи,
бросил их на землю и объявил, что, став христианином, он более служить не может. Его послали в тюрьму, но он и там говорил: «Нельзя христианину носить оружие». Его казнили.
Еще до мировой
войны империализм в своей неотвратимой диалектике выводил государства и народы из их замкнутого национального существования и ввергал их в мировую ширь,
бросал за моря и океаны.
И при дальнейшем разговоре с невероятной грубостью
бросила мне оскорбление, что я трус, предатель и счастлив, что могу не идти на
войну по моему возрасту. И это — после всех наших разговоров о
войне, которую она осуждает так же, как и я, после того, как только еще на днях она советовала мне полечиться ввиду моего желудка и частых перебоев сердца… хорош воин!