Неточные совпадения
Этот вопрос произвел всеобщую панику; всяк
бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двигалась эта вереница по направлению
к выгону и, отойдя от
города на безопасное расстояние, начала улаживаться. В эту минуту полил долго желанный дождь и растворил на выгоне легко уступающий чернозем.
Она
бросалась стричь Андрюше ногти, завивать кудри, шить изящные воротнички и манишки; заказывала в
городе курточки; учила его прислушиваться
к задумчивым звукам Герца, пела ему о цветах, о поэзии жизни, шептала о блестящем призвании то воина, то писателя, мечтала с ним о высокой роли, какая выпадает иным на долю…
Куры
бросились с всех сторон
к окну губернаторской квартиры в уездном
городе, приняв за какую-то куриную манну эти, как снег, посыпавшиеся обрывки бумаги, и потом медленно разошлись, тоже разочарованные, поглядывая вопросительно на окно.
Тогда, расставшись с Алешей, Митя
бросился было
к Грушеньке; неизвестно, видел ли ее, но
к ночи очутился в трактире «Столичный
город», где как следует и напился.
Он думал, что я шучу, но когда я ему наскоро сказал, в чем дело, он вспрыгнул от радости. Быть шафером на тайной свадьбе, хлопотать, может, попасть под следствие, и все это в маленьком
городе без всяких рассеяний. Он тотчас обещал достать для меня карету, четверку лошадей и
бросился к комоду смотреть, есть ли чистый белый жилет.
Мы переехали в
город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро принялся за работу. Рана моя медленно заживала; но собственно против отца у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в моих глазах… пускай психологи объяснят это противоречие, как знают. Однажды я шел по бульвару и,
к неописанной моей радости, столкнулся с Лушиным. Я его любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он был мне дорог по воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я
бросился к нему.
Если вы подъезжаете
к местечку с востока, вам прежде всего
бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение
города.
Между тем дела Евгения Михайловича шли всё хуже и хуже. Магазин был заложен. Торговля не шла. В
городе открылся другой магазин, а проценты требовали. Надо было занимать опять за проценты. И кончилось тем, что магазин и весь товар был назначен
к продаже. Евгений Михайлович и его жена
бросались повсюду и нигде не могли достать тех 400 рублей, которые нужны были, чтобы спасти дело.
Или, бывало, желательно губернии перед начальством отличиться. Пишут Фейеру из губернии, был чтоб бродяга, и такой бродяга, чтобы в нос
бросилось. Вот и начнет Фейер по
городу рыскать, и все нюхает,
к огонькам присматривается, нет ли где сборища.
«Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и
бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в
городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши
к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
Gnadige Frau, приехавшая вместе с мужем и Марфиным в губернский
город на баллотировку и тоже бывшая на хорах, первая
бросилась к Миропе Дмитриевне и хотела было ее отпаивать водою, но Миропа Дмитриевна одно лишь повторяла: «Домой, домой!».
Заехавший
к нему поручик, чтобы узнать, что он предпримет касательно дуэли, увидев Аггея Никитича в совершенно бессознательном положении, поскакал позвать доктора; но тот был в отъезде, почему поручик
бросился к аптекарю и, застав того еще не спавшим, объяснил ему, что доктора нет в
городе, а между тем исправник их, господин Зверев, находится в отчаянном положении, и потому он просит господина аптекаря посетить больного.
«Идет
город Рязань!» — сказал царь и повторил: «Подайте мой лук!»
Бросился Борис
к коновязи, где стоял конь с саадаком, вскочил в седло, только видим мы, бьется под ним конь, вздымается на дыбы, да вдруг как пустится, закусив удила, так и пропал с Борисом.
В одно прекрасное утро на стогнах
города показался легкомысленного вида человек, который, со стеклышком в глазу, гулял по
городу, заходил в лавки, нюхал, приценивался, расспрашивал. Хотя основательные купцы на все его вопросы давали один ответ: «проваливай!», но так как он и затем не унимался, то сочтено было за нужное предупредить об этом странном обстоятельстве квартальных. Квартальные, в свою очередь,
бросились к градоначальнику.
Время было летнее, окошки отворены; вдруг залилась в воздухе русская песня по Дворянской улице
города Уфы; генерал
бросился к окошку: по улице шли трое молодых унтер-офицеров, один из них пел песню; генерал приказал их схватить и каждому дать по триста палок.
Оренбургские жители, услышав о своем освобождении, толпами
бросились из
города вслед за шестьюстами человек пехоты, высланных Рейнсдорпом
к оставленной слободе, и овладели жизненными запасами.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая
бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших
городах, с чахоточными колоннами, прилепленными
к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с конюшней, в которой хранятся лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
Проснулся он уже поздно. Свеча совсем почти догорела, дымилась и готова была тотчас совершенно потухнуть. Господин Голядкин вскочил, встрепенулся и вспомнил все, решительно все. За перегородкой раздавался густой храп Петрушки. Господин Голядкин
бросился к окну — нигде ни огонька. Отворил форточку — тихо;
город словно вымер, спит. Стало быть, часа два или три; так и есть: часы за перегородкой понатужились и пробили два. Господин Голядкин
бросился за перегородку.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном
городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав,
бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг
к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
И Милорд залаял басом: «Гав! гав!» Оказалось, что мальчиков задержали в
городе, в Гостином дворе (там они ходили и все спрашивали, где продается порох). Володя как вошел в переднюю, так и зарыдал и
бросился матери на шею. Девочки, дрожа, с ужасом думали о том, что теперь будет, слышали, как папаша повел Володю и Чечевицына
к себе в кабинет и долго там говорил с ними; и мамаша тоже говорила и плакала.
В пылу горячего спора, ему случалось сказать о человеке, даже при лишних свидетелях, что-нибудь могущее повредить ему; но когда горячность проходила, и Загоскину объясняли, какие вредные последствия могли иметь его слова, которых он не помнил, — боже мой, в какое раскаяние приходил он… он отыскивал по всему
городу заочно оскорбленного им человека,
бросался к нему на шею, хотя бы то было посреди улицы, и просил прощенья; этого мало: отыскивал людей, при которых он сказал обидные слова, признавал свою ошибку, и превозносил похвалами обиженного…
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты
бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском
городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
В самый тот день, когда его, полумертвого, привезли в
город, девушка, по всем приметам, как две капли воды похожая на Эмилию, прибежала, вся в слезах, с растрепанными волосами,
к нему на квартиру и, осведомившись о нем у денщика,
бросилась, как сумасшедшая, в госпиталь.
Встревоженный угрозой судом, которую сделала ему вчерашний день княгиня Казимира, Михаил Андреевич не отдавал себе ясного отчета в положении своих дел: он даже не думал о жене и хлопотал только об одном: как бы разойтись с Казимирой. Под неотступным давлением этой заботы, он, как только встал,
бросился рыскать по
городу, чтоб искать денег, нужных для сделки с Казимирой. Он даже завернул в департамент
к Грегуару и просил его, не может ли тот помочь ему в этом случае.
Легкий отряд Чернышова, которым командовал Тотлебен, напал на этот
город внезапно. Гарнизон Берлина состоял всего из трех батальонов. Поспешно
бросились к нему на помощь небольшие прусские отряды. Пруссаков разогнали, и в то время, когда сам Фридрих спешил
к своей столице, она была занята русскими, которые наложили на нее контрибуцию и, разграбив окрестности, в особенности загородные дворцы, поспешно ушли. На Берлин же направились австрийцы под предводительством Ласси, но опоздали.
Бросаюсь с постели
к окну — весь
город теплится, огненные языки шевелятся уж над кровлями.
После ночного отступления 18 июля, паника распространилась глубоко в тыл настолько, что отразилась в Систове, где все население
города и русские раненые
бросились бежать
к переправе
к мосту, спасаясь от воображаемого наступления турок.
Один из слуг Похвисневых, бывший в
городе, зашел
к камердинеру Дмитревского — Петровичу, как раз в то время, когда там было получено сведение о том, что Осипа Федоровича вытащили из проруби, куда он умышленно
бросился.