Неточные совпадения
Но озарила меня тогда вдруг мысль моего милого
брата, которую слышал от него в детстве моем: «Стою ли я того и весь-то, чтобы мне другой служил, а чтоб я, за нищету и темноту его, им помыкал?» И подивился я тогда же, сколь самые простые мысли, воочию ясные, поздно
появляются в уме нашем.
И он, в самом деле, потухал как-то одиноко в своей семье. Возле него стоял его
брат, его друг — Петр Васильевич. Грустно, как будто слеза еще не обсохла, будто вчера посетило несчастие,
появлялись оба
брата на беседы и сходки. Я смотрел на Ивана Васильевича, как на вдову или на мать, лишившуюся сына; жизнь обманула его, впереди все было пусто и одно утешение...
Все эти образы
появлялись и исчезали, вспугнутые шагами
брата, чтобы затем возникнуть уже в другом месте (в следующем томе), без связи в действии, без определившихся характеров.
Затем тотчас же, точно привидение из люка,
появился ее сердечный друг, молодой полячок, с высоко закрученными усами, хозяин кафешантана. Выпили вина, поговорили о ярмарке, о выставке, немножко пожаловались на плохие дела. Затем Горизонт телефонировал к себе в гостиницу, вызвал жену. Познакомил ее с теткой и с двоюродным
братом тетки и сказал, что таинственные политические дела вызывают его из города. Нежно обнял Сару, прослезился и уехал.
— Здравствуй, здравствуй, милый Алешенька, — говорила она, целуясь с
братом. — Иди скорее к нам в столовую. Я тебя познакомлю с очень интересным человеком. Позвольте вам представить, Диодор Иванович, моего
брата. Он только что окончил кадетский корпус и через месяц станет юнкером Александровского военного училища. А это, Алеша, наш знаменитый русский поэт Диодор Иванович Миртов. Его прелестные стихи часто
появляются во всех прогрессивных журналах и газетах. Такое наслаждение читать их!
В газете
появились: Н. Щепкин, Н. Киселев, П. Самарин, А. Кошелев, Д. Шумахер, Н. Кетчер, М. Демидов, В. Кашкадамов и С. Гончаров,
брат жены Пушкина. Это были либеральные гласные Городской думы, давшие своим появлением тон газете навсегда. Полемика с Катковым и Леонтьевым закончилась дуэлью между С.Н. Гончаровым и П.М. Леонтьевым в Петровском парке, причем оба вышли из-под выстрелов невредимыми, и в передовой статье «Русских ведомостей» было об этом случае напечатано...
Кроме небольшой кучки нас, гимнастов и фехтовальщиков, набрали и мертвых душ, и в списке первых учредителей общества
появились члены из разных знакомых Селецкого, в том числе его хозяева
братья Каменские и другие разные московские купцы, еще молодые тогда дети Тимофея Саввича Морозова, Савва и Сергей, записанные только для того, чтобы они помогли деньгами на организацию дела.
Идя в церковь, Лунёв думал о молодом Ананьине. Он знал его: это богатый купчик, младший член рыбопромышленной фирмы «
Братья Ананьины», белокурый, худенький паренёк с бледным лицом и голубыми глазами. Он недавно
появился в городе и сразу начал сильно кутить.
Она то и дело
появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем, и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Она ходила на цыпочках и как-то все вытягивала шею по направлению к
брату. Фома вопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала, пробегая мимо двери с тарелками и бутылками в руках.
Любил хорошо одеваться, имел прекрасные манеры и один из всей своей
братии, без риска быть узнанным, смел
появляться на великосветских балах.
На следующий год все три
брата Зыбины поступили в уланские полки, двое с малиновыми, а меньшой Александр с голубыми отворотами на мундирах. Молодые юнкера в тонких мундирах с коваными эполетами не раз
появлялись в нашей гостиной, причем однажды тот же о. Сергий назвал их в глаза украшением юношества.
Брат Верность идет открывать дверь.
Появляется Незнакомка в маске и ведет за руку Одноглазого. Глаза у того завязаны платком.
Но вот наступила великая японская война. Посетители Гамбринуса зажили ускоренною жизнью. На бочонках
появились газеты, по вечерам спорили о войне. Самые мирные, простые люди обратились в политиков и стратегов, но каждый из них в глубине души трепетал если не за себя, то за
брата или, что еще вернее, за близкого товарища: в эти дни ясно сказалась та незаметная и крепкая связь, которая спаивает людей, долго разделявших труд, опасность и ежедневную близость к смерти.
Через час Половецкий и
брат Павлин сидели за кипевшим самоваром. На окне в комнате Половецкого начали
появляться цветы — астры, бархатцы, флоксы. Он думал, что их приносил
брат Павлин, и поблагодарил его за эту любезность.
А всё же он был взволнован и уже не мог молиться, как прежде. Едва он входил в молельную и раскрывал книгу, как уже начинал бояться, что вот-вот войдет
брат и помешает ему; и в самом деле, Матвей
появлялся скоро и кричал дрожащим голосом: «Образумьтесь, братец! Покайтесь, братец!» Сестра бранилась, и Яков тоже выходил из себя и кричал: «Пошел вон из моего дома!» А тот ему: «Этот дом наш общий».
Прибыв домой, она
появилась первой Александре Ивановне Синтяниной и объявила ей, что жизнь
брата ей не понравилась и что она решилась жить у себя в доме одна.
Он сам уже редко
появлялся на"Promenade"как дирижер, уступая свой смычок
братьям своим Иосифу и Эдуарду, которого и тогда уже венки звали"Эди".
Но, увы, через несколько дней после получения ею известия о доставшемся ей наследстве после покончившего с собою самоубийством ее
брата в петербургских газетах
появилось сообщение из Монте-Карло о самоубийстве в залах казино графа Петра Васильевича Вельского, широко перед этим жившего в Париже и Ницце, ведшего большую игру и проигравшего свои последние деньги в рулетку.
Нравственности она была безукоризненной и, хотя любила позубоскалить с соседней прислугой и дворниками, но никакого «двоюродного
брата» или просто «унтера» на кухне Павла Петровича не
появлялось.
Желание смерти, вопреки красноречивой проповеди его друга и
брата по духу Кудрина, нет-нет да и
появлялось в душе еще не окрепшего в учении масонов неофита Зарудина, всякий раз, когда пленительный образ Натальи Федоровны восставал в душе Николая Павловича, а это происходило почти ежедневно.
Когда графине Клавдии или «Клодине», как звала ее графиня Анна Ивановна, было тринадцать лет, в доме ее матери
появилась княжна Зина, десятилетняя девочка, дочь покойного младшего
брата графини, князя Сергея Несвицкого, умершего молодым вдовцом.
В таком страшном состоянии душевной и телесной борьбы, дошедшей до своего апогея, выехала она со своим двоюродным
братом из Москвы, куда приехала по вызову Зинаиды Павловны, в Шестово, в то лето, когда в нем, в качестве учителя князя Владимира, должен был
появиться Николай Леопольдович Гиршфельд.
Князь Никита не
появлялся в доме опального
брата, несмотря даже на посланное ему извещение о тяжелой болезни племянницы.
На похоронах
появилась и Левкоева, но и тут заметила одному из
братьев Лориных, что генералу церемония подобала понаряднее; критиковала, почему не было более богатого гроба и парчового покрова, катафалка, четверни лошадей; прибавила, что «если они уж такие бедные, то она, Левкоева, со своими связями, если б только попросили, могла бы собрать достаточную сумму на генеральские похороны». Никто не дал ей ответа, да и вообще не обратил на нее внимания.
Много слез пролила Елизавета, скучая в одиночестве, чувствуя постоянно тяжелый для ее свободолюбивой натуры надзор. Кого она ни приблизит к себе — всех отнимут.
Появился было при ее дворе
брат всесильного Бирона, Густав Бирон, и понравился ей своей молодцеватостью да добрым сердцем — запретили ему бывать у нее. А сам Эрнст Бирон, часто в наряде простого немецкого ремесленника, прячась за садовым тыном, следил за цесаревной. Она видела это, но делала вид, что не замечает.
«Надо себя вызволить… Теперь не до других, даже не до родичей»… —
появилась эгоистическая мысль, и он даже искоса злобно посмотрел на
брата, как будто он один был виновником этой гнетущей и могущей быть страшной по своим последствиям опалы.