Неточные совпадения
Стародум (
берет у Правдина табак). Как ни с чем? Табакерке цена пятьсот рублев. Пришли к купцу двое. Один, заплатя
деньги, принес домой табакерку. Другой пришел домой без табакерки. И ты думаешь, что другой пришел домой ни с чем? Ошибаешься. Он принес назад свои пятьсот рублев целы. Я отошел от двора без деревень, без ленты, без чинов, да мое принес домой неповрежденно, мою душу, мою честь, мои правилы.
— Зачем же
деньги брать? Они вас, значит, поштовали. Разве
у них продажная водка? — сказал солдат, стащив наконец с почерневшим чулком замокший сапог.
Они были похожи на тех, которые селились
у подошвы Везувия, потому что как только
у запорожцев не ставало
денег, то удалые разбивали их лавочки и
брали всегда даром.
— Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я
беру на себя. Знаете, были бы
деньги, а ведь я вам сказал, что
у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.
— Слезайте, дальше не поеду. Нет,
денег мне не надо, — отмахнулся он рукою в худой варежке. — Не таков день, чтобы гривенники
брать. Вы, господа, не обижайтесь!
У меня — сын пошел. Боюсь будто чего…
Деловито наивное бесстыдство этой девушки и то, что она аккуратно, как незнакомый врач за визит,
берет с него
деньги, вызывало
у Самгина презрение к ней.
Кто не поверит, тому я отвечу, что в ту минуту по крайней мере, когда я
брал у него эти
деньги, я был твердо уверен, что если захочу, то слишком могу достать и из другого источника.
— Ваши проиграл. Я
брал у князя за ваш счет. Конечно, это — страшная нелепость и глупость с моей стороны… считать ваши
деньги своими, но я все хотел отыграться.
Здесь я
брал все время
у него
деньги под векселя и залоги, и он извивался передо мною как раб, и вдруг вчера я узнаю от него в первый раз, что я — уголовный преступник.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же время
беру у князя
деньги, — как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и
беру у князя за сестру
деньги зазнамо!
— Хохоча над тобой, сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих слов. — Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение придет.
У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье
у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто
деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни,
у кого ты
брать не стыдишься?
— Вы…
у князя
брали сегодня
деньги, триста рублей;
у меня есть
деньги. Мои
деньги лучше.
— Вы говорите: Версилову десять тысяч. Если я
беру у вас теперь, то, конечно, эти
деньги пойдут в зачет двадцати тысяч Версилова; я иначе не допускаю. Но… но я наверно и сам отдам… Да неужели же вы думаете, что Версилов к вам ходит за
деньгами?
— Вы меня измучили оба трескучими вашими фразами и все фразами, фразами, фразами! Об чести, например! Тьфу! Я давно хотел порвать… Я рад, рад, что пришла минута. Я считал себя связанным и краснел, что принужден принимать вас… обоих! А теперь не считаю себя связанным ничем, ничем, знайте это! Ваш Версилов подбивал меня напасть на Ахмакову и осрамить ее… Не смейте же после того говорить
у меня о чести. Потому что вы — люди бесчестные… оба, оба; а вы разве не стыдились
у меня
брать мои
деньги?
— Землю, по-моему, — сказал он, — нельзя ни продавать ни покупать, потому что если можно продавать ее, то те,
у кого есть
деньги, скупят ее всю и тогда будут
брать с тех,
у кого нет земли, что хотят, за право пользоваться землею. Будут
брать деньги за то, чтобы стоять на земле, — прибавил он, пользуясь аргументом Спенсера.
— Его, главное, надо теперь убедить в том, что он со всеми нами на равной ноге, несмотря на то, что он
у нас
деньги берет, — продолжал в своем упоении Алеша, — и не только на равной, но даже на высшей ноге…
Зачем я эти
деньги не оставила
у себя, и какая охота была мне заводить мастерскую, если не
брать от нее дохода?
Через него они и записочками передавались;
у его сослуживца на квартире,
у столоначальника Филантьева, — женатого человека, ваше превосходительство, потому что хоть я и маленький человек, но девическая честь дочери, ваше превосходительство, мне дорога; имели при мне свиданья, и хоть наши
деньги не такие, чтобы мальчишке в таких летах учителей
брать, но якобы предлог дал, ваше превосходительство, и т. д.
(
Берет у слуги из мешка
деньги и раздает девушкам.)
Мне хотелось с самого начала показать ему, что он не имеет дела ни с сумасшедшим prince russe, который из революционного дилетантизма, а вдвое того из хвастовства дает
деньги, ни с правоверным поклонником французских публицистов, глубоко благодарным за то, что
у него
берут двадцать четыре тысячи франков, ни, наконец, с каким-нибудь тупоумным bailleur de fonds, [негласным пайщиком (фр.).] который соображает, что внести залог за такой журнал, как «Voix du Peuple», — серьезное помещение
денег.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал просить
у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск,
у меня именье родовое, я
беру деньги для его усовершенствования, детей
у меня нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
— И больше пройдет — ничего не поделаешь. Приходи, когда
деньги будут, — слова не скажу, отдам. Даже сам взаймы дам, коли попросишь. Я, брат, простыня человек; есть
у меня
деньги —
бери; нет — не взыщи. И закона такого нет, чтобы
деньги отдавать, когда их нет. Это хоть
у кого хочешь спроси. Корнеич! ты законы знаешь — есть такой закон, чтобы
деньги платить, когда их нет?
Что ж, что она
у Фильда уроки
берет, — только
деньгам перевод.
У братьев жизнь была рассчитана по дням, часам и минутам. Они были почти однолетки, один брюнет с темной окладистой бородкой, другой посветлее и с проседью. Старший давал
деньги в рост за огромные проценты. В суде было дело Никифорова и Федора Стрельцова, обвиняемого первым в лихоимстве:
брал по сорок процентов!
Я садился обыкновенно направо от входа,
у окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами. То и дело подбегал к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»),
брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой книгой.
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над его новой затеей, и для всех оставалось загадкой, откуда он мог
брать денег на свою контору. Кроме долгов,
у него ничего не было, а из векселей можно было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял собой какой-то непостижимый фокус. Его новая контора служила несколько дней темой для самых веселых разговоров в правлении Запольского банка, где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие
деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского хлеба. Ведь знали…
У меня есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на ножах, а он, слышь, к Булыгиным. Уж я его, головореза, три раза проклинал и на смирение посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не
берет.
У других отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я
денег за него переплатил!
— Не достигнут, — вывернусь: я ловкий, конь резвый! — сказал он, усмехаясь, но тотчас грустно нахмурился. — Ведь я знаю: воровать нехорошо и опасно. Это я так себе, от скуки. И
денег я не коплю, дядья твои за неделю-то всё
у меня выманят. Мне не жаль,
берите! Я сыт.
Всё в доме строго делилось: один день обед готовила бабушка из провизии, купленной на ее
деньги, на другой день провизию и хлеб покупал дед, и всегда в его дни обеды бывали хуже: бабушка
брала хорошее мясо, а он — требуху, печенку, легкие, сычуг. Чай и сахар хранился
у каждого отдельно, но заваривали чай в одном чайнике, и дед тревожно говорил...
Арестант, имеющий и любящий
деньги и пришедший из-за них на каторгу, кулак, скопидом и мошенник,
берет на откуп
у товарищей-каторжных право монопольной торговли в казарме, и если место бойкое и многолюдное, то арендная плата, поступающая в пользу арестантов, может простираться даже до нескольких сотен рублей в год.
А ведь ты только на эту благодарность его к Павлищеву и рассчитывал: ведь не
у тебя же он взаймы
деньги брал, не тебе он должен, на что же ты рассчитывал, как не на благодарность?
Вы и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом, за то, что я ее, чужую любовницу, так откровенно за ее
деньги беру, а и не знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней и начал бы ей либерально-прогрессивные вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать, так она бы вся
у него в игольное ушко как нитка прошла.
Руки
у старухи дрожали, когда она
брала несчитаные
деньги, — ей казалось, что Кишкин смеется над ней, как над дурой.
— Пять катеринок… Так он, друг-то, не дал?.. А вот я дам… Что раньше
у меня не попросил? Нет, раньше-то я и сам бы тебе не дал, а сейчас
бери, потому как мои
деньги сейчас счастливые… Примета такая есть.
В заключение Кишкин рассказал, как он просил
денег у Ильи Федотыча и
брал его в пай, а тот пожадничал и отказался.
Опять я в Москве, любезнейший Пушкин, действую снова в суде. —
Деньги твои возвращаю: Вяземская их не
берет, я
у себя оставить не могу; она говорит, что получит их от одесского приятеля, я говорю, что они мне не следуют. Приими их обратно, — я никак благоразумнее не умею поступить с ними.
Но чаще всего
у него не было
денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно
брал гость. И когда она возвращалась обратно и садилась с ним рядом, то он незаметно, стараясь не обращать на себя общего внимания и не поворачивая головы в ее сторону, все время осыпал ее упреками. И в ее прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.
— Тамарочка, это нечестно, — сказал он укоризненно. — Как вам не стыдно
у бедного отставного почти обер-офицера
брать последние
деньги? Зачем вы их спрятали сюда?
— Послушай, Макар Григорьев, я не могу от тебя этого принять, — начал Павел прерывающимся от волнения голосом. — Чтобы я на свое… как, быть может, ты справедливо выразился… баловство стал
у тебя
деньги, кровным трудом нажитые,
брать, — этого я не могу себе позволить.
Совестливые до щепетильности, супруг и супруга — из того, что они с Павла
деньги берут, — бог знает как начали за ним ухаживать и беспрестанно спрашивали его: нравится ли ему стол их, тепло ли
у него в комнате?
— Хрисанф Петрович господин Полушкин-с? — Да
у Бакланихи,
у Дарьи Ивановны, приказчиком был — неужто ж не помните! Он еще при муже именьем-то управлял, а после, как муж-то помер, сластить ее стал. Только до
денег очень жаден. Сначала тихонько поворовывал, а после и нахалом
брать зачал. А обравши, бросил ее. Нынче усадьбу
у Коробейникова,
у Петра Ивановича, на Вопле на реке, купил, живет себе помещиком да лесами торгует.
— Помилуйте! где я эстолько
денег возьму? Постоял-постоял этот самый чиновник:"Так не
берете?" — говорит. —
Денег у меня и в заводе столько нет. — "Ну, так я приступлю…"Взял, что на глаза попалось: кирпич истыканный, ниток клубок, иголок пачку, положил все в ящик под верстаком, продел через стол веревку, допечатал и уехал."Вы, говорит, до завтра подумайте, а ежели и завтра свидетельство не возьмете, то я протокол составлю, и тогда уж вдвойне заплатите!"Вот, сударь, коммерция
у меня какова!
—
Берите у меня пустота! — советует он мужичкам, — я с вас ни
денег, ни сена не возьму — на что мне! Вот лужок мой всем миром уберете — я и за то благодарен буду! Вы это шутя на гулянках сделаете, а мне — подспорье!
Но он хоть силой плох, но отважный был офицерик: видит, что сабельки ему
у меня уже не отнять, так распоясал ее, да с кулачонками ко мне борзо кидается… Разумеется, и эдак он от меня ничего, кроме телесного огорчения, для себя не получил, но понравилось мне, как он характером своим был горд и благороден: я не
беру его
денег, и он их тоже не стал подбирать.
— Хорошо, смотрите — я вам верю, — начал он, — и первое мое слово будет: я купец, то есть человек, который ни за какое дело не возьмется без явных барышей; кроме того, отнимать
у меня время, употребляя меня на что бы то ни было, все равно, что
брать у меня чистые
деньги…
— Если жена, то надо самовар. Но самовар после.
У меня два. А теперь
берите со стола чайник. Горячий, самый горячий.
Берите всё;
берите сахар; весь. Хлеб… Хлеба много; весь. Есть телятина.
Денег рубль.
— Что за подлость и что за глупость! — позеленел от злости Петр Степанович. — Я, впрочем, это предчувствовал. Знайте, что вы меня не
берете врасплох. Как хотите, однако. Если б я мог вас заставить силой, то я бы заставил. Вы, впрочем, подлец, — всё больше и больше не мог вытерпеть Петр Степанович. — Вы тогда
у нас
денег просили и наобещали три короба… Только я все-таки не выйду без результата, увижу по крайней мере, как вы сами-то себе лоб раскроите.
Бери Андреюшка
деньгами, к нему бы стеклись богатства великие, но он этого не делал, а принимал подаяния только калачиками, которыми питался и которых
у него хватало для него самого и для всех родных.
Но однажды — никогда не могу простить себе этого — он чего-то по моей просьбе не выполнил, а между тем только что взял
у меня
денег, и я имел жестокость сказать ему: «Вот, Сушилов, деньги-то вы
берете, а дело-то не делаете».