— Не сердись
ты на меня,
братику, — говорит козак. — Послушай, что
тебе Опанас скажет: видел
ты, как у пана в ногах валялся, сапоги у него целовал, чтоб он Оксану за меня отдал? Ну, бог с
тобой, человече…
Тебя поп окрутил, такая, видно, судьба! Так не стерпит же
мое сердце, чтоб лютый ворог опять и над ней, и над
тобой потешался. Гей-гей! Никто того не знает, что у меня на душе… Лучше же я и его, и ее из рушницы вместо постели уложу в сырую землю…
Павлуша
ты мой, Павлушенька! Мальчик
ты мой неоцененный,
братик мой миленький! Был
ты мне чужой, и мало я ласкал
тебя, не знал, что умрешь
ты, не поживши, а теперь на что
тебе мои горькие слезы. Где твои кроткие серые глаза, твой смех нерешительный, твои усики, над которыми мы смеялись? Убит, и никак я не пойму, что это значит, что это значит. Убит!