Неточные совпадения
Бал только что начался, когда Кити с матерью входила на
большую, уставленную
цветами и лакеями в пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу.
Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый
цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза,
большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.
— Порядочное, — сказал Чичиков, слегка погладивши. — Но знаете ли, почтеннейший? покажите мне сразу то, что вы напоследок показываете, да и
цвету больше того…
больше искрасна, чтобы искры были.
Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного
цвета с искрой и потом шинель на
больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку.
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской избы, несколько в
большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрили темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины с
цветами.
Я остановился у двери и стал смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что я ничего не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат,
большие подсвечники, розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового
цвета.
Ему даже отойти от них не хотелось, но он поднялся по лестнице и вошел в
большую, высокую залу, и опять и тут везде, у окон, около растворенных дверей на террасу, на самой террасе, везде были
цветы.
Робинзон. Ну вот, изволите слышать, опять бургонского! Спасите, погибаю! Серж, пожалей хоть ты меня! Ведь я в
цвете лет, господа, я подаю
большие надежды. За что ж искусство должно лишиться…
— Евгений Васильев, — отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом,
большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного
цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.
Молодой слуга в ливрее ввел обоих приятелей в
большую комнату, меблированную дурно, как все комнаты русских гостиниц, но уставленную
цветами.
— Не обязаны, — сказал полицейский, вздохнув глубоко и прикрывая ресницами
большие черные глаза на лице кирпичного
цвета.
И живая женщина за столом у самовара тоже была на всю жизнь сыта: ее
большое, разъевшееся тело помещалось на стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного
цвета, колыхался двойной подбородок и бугор груди.
Лицо ее нарумянено, сквозь румяна проступают веснушки. Овальные, слишком
большие глаза — неуловимого
цвета и весело искрятся, нос задорно вздернут; она — тоненькая, а бюст — высокий и точно чужой. Одета она скромно, в гладкое платье голубоватой окраски. Клим нашел в ней что-то хитрое, лисье. Она тоже говорит о революции.
В кухне — кисленький запах газа, на плите, в
большом чайнике, шумно кипит вода, на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль, в углу, среди засушенных
цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров сел за стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая в стаканы вино, вполголоса говорит...
Вечером стало еще глупее — в гостиную ввалился человек табачного
цвета,
большой, краснолицый, сияющий...
Он остановил коня пред крыльцом двухэтажного дома, в пять окон на улицу, наличники украшены тонкой резьбой, голубые ставни разрисованы
цветами и кажутся оклеенными обоями. На крыльцо вышел
большой бородатый человек и, кланяясь, ласково сказал...
Пошли в угол террасы; там за трельяжем
цветов, под лавровым деревом сидел у стола
большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку. Сидел Бердников, положив локти на стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея. В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
Лицо у нее было
большое, кирпичного
цвета и жутко неподвижно, она вращала шеей и, как многие в толпе, осматривала площадь широко открытыми глазами, которые первый раз видят эти древние стены, тяжелые торговые ряды, пеструю церковь и бронзовые фигуры Минина, Пожарского.
И с этого момента уже не помнил ничего. Проснулся он в комнате, которую не узнал, но
большая фотография дяди Хрисанфа подсказала ему, где он. Сквозь занавески окна в сумрак проникали солнечные лучи необыкновенного
цвета, верхние стекла показывали кусок неба, это заставило Самгина вспомнить комнатенку в жандармском управлении.
На щеках — синие пятна сбритой бороды, плотные черные усы коротко подстрижены, губы — толстые,
цвета сырого мяса, нос
большой, измятый, брови — кустиками, над ними густая щетка черных с проседью волос.
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после того, как во время
большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий
цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Из-за стволов берез осторожно вышел старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой, серой от пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги
цвета заржавленного железа. Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они спускались с лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под седыми бровями. Показывая Самгину
большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Сзади его шагал тоже очень приметный каменщик, высокий, широкоплечий, в чалме курчавых золотого
цвета волос, с
большой, аккуратной бородой, с приятной, добродушной улыбкой на румяном лице, в прозрачных глазах голубого
цвета, — он работал ближе других к окнам Самгина, и Самгин нередко любовался картинной его фигурой.
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового
цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене
большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Патрон был мощный человек лет за пятьдесят, с
большою, тяжелой головой в шапке густых, вихрастых волос сивого
цвета, с толстыми бровями; эти брови и яркие, точно у женщины, губы, поджатые брезгливо или скептически, очень украшали его бритое лицо актера на роли героев.
Он сам называл себя человеком «неблагоустроенным», но его лицо освещали очень красивые
большие глаза синеватого
цвета с неопределимой усмешечкой в глубине их.
Лицо у него смуглое, четкой, мелкой лепки, а лоб слишком высок, тяжел и давит это почти красивое, но очень носатое лицо.
Большие, янтарного
цвета глаза лихорадочно горят, в глубоких глазницах густые тени. Нервными пальцами скатывая аптечный рецепт в трубочку, он говорит мягким голосом и немножко картавя...
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с
большой тяжелой головой, в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза
цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался в плотные и толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож был на военного в чине не ниже полковника.
На одном из собраний против него выступил высокий человек, с курчавой, в мелких колечках, бородой серого
цвета, из-под его
больших нахмуренных бровей строго смотрели прозрачные голубые глаза, на нем был сборный костюм, не по росту короткий и узкий, — клетчатые брюки, рыжие и черные, полосатый серый пиджак, синяя сатинетовая косоворотка. Было в этом человеке что-то смешное и наивное, располагающее к нему.
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на
цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его
больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Она показала глазами в потолок; глаза у нее
большие, выпуклые, янтарного
цвета, а взгляд неприятно прямой и толкающий.
Она вернулась через минуту, с улыбкой на красочном лице, но улыбка почти не изменила его, только рот стал
больше, приподнялись брови, увеличив глаза. Самгин подумал, что такого
цвета глаза обыкновенно зовут бархатными, с поволокой, а у нее они какие-то жесткие, шлифованные, блестят металлически.
Осветив руки Анфимьевны, вспухшие на груди повара, Самгин осветил и лицо ее, круглое, точно арбуз, окрашенное в лиловый
цвет, так же как ее руки, а личико повара было темное и похоже на
большую картофелину.
Белые двери привели в небольшую комнату с окнами на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в
цветах, помещалось на мольберте
большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Большой овальный стол был нагружен посудой, бутылками,
цветами, окружен стульями в серых чехлах; в углу стоял рояль, на нем — чучело филина и футляр гитары; в другом углу — два широких дивана и над ними черные картины в золотых рамах.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого
цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную,
больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Было много женщин и
цветов, стреляли бутылки шампанского, за
большим столом посредине ресторана стоял человек во фраке, с раздвоенной бородой, высоколобый, лысый, и, высоко, почти над головою, держа бокал вина, говорил что-то.
Райский разобрал чемодан и вынул подарки: бабушке он привез несколько фунтов отличного чаю, до которого она была
большая охотница, потом нового изобретения кофейник с машинкой и шелковое платье темно-коричневого
цвета. Сестрам по браслету, с вырезанными шифрами. Титу Никонычу замшевую фуфайку и панталоны, как просила бабушка, и кусок морского каната класть в уши, как просил он.
На полу лежал
большой букет померанцевых
цветов, брошенный снаружи в окно.
— Нет… — с досадой сказал Райский, — стихи — это младенческий лепет. Ими споешь любовь, пир,
цветы, соловья… лирическое горе, такую же радость — и
больше ничего…
На крыльце, вроде веранды, уставленной
большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными
цветами, отгороженной от двора
большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
Большая, веселая комната, группа собеседников, здоровых, поющих, говорящих шумно вокруг стола, за роскошным обедом, среди
цветов, шипящих бокалов.
— Зайдите вот сюда — знаете
большой сад — в оранжерею, к садовнику. Я уж говорила ему; выберите понаряднее букет
цветов и пришлите мне, пока Марфенька не проснулась… Я полагаюсь на ваш вкус…
Цветы завяли, садовник выбросил их, и перед домом, вместо цветника, лежали черные круги взрытой земли с каймой бледного дерна да полосы пустых гряд. Несколько деревьев завернуты были в рогожу. Роща обнажалась все
больше и
больше от листьев. Сама Волга почернела, готовясь замерзнуть.
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не
больше, то наравне с своими
цветами и птицами.
Но
цветы стояли в тяжелых старинных вазах, точно надгробных урнах, горка массивного старого серебра придавала еще
больше античности комнате. Да и тетки не могли видеть беспорядка: чуть
цветы раскинутся в вазе прихотливо, входила Анна Васильевна, звонила девушку в чепце и приказывала собрать их в симметрию.
Это был подарок Райского: часы, с эмалевой доской, с ее шифром, с цепочкой. Она взглянула на них
большими глазами, потом окинула взглядом прочие подарки, поглядела по стенам, увешанным гирляндами и
цветами, — и вдруг опустилась на стул, закрыла глаза руками и залилась целым дождем горячих слез.
— Все это ребячество, Марфенька:
цветы, песенки, а ты уж взрослая девушка, — он бросил беглый взгляд на ее плечи и бюст, — ужели тебе не приходит в голову что-нибудь другое, серьезное? Разве тебя ничто
больше не занимает?
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины, с оливковым
цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются
больше в темные
цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке
большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на вид.
Здесь, в толпе низшего класса, в большинстве, во-первых, бросается в глаза нагота, как я сказал, а потом преобладает какой-нибудь один
цвет, но не из ярких,
большею частью синий.