Неточные совпадения
Большая часть лекций состояла в
рассказах о том, что ожидает впереди человека на всех поприщах и ступенях государственной службы и частных занятий.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время
рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две
большие части впереди — это не безделица.
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как в собственном доме; усадил обходительного гостя в
большие вольтеровские <кресла> и приготовился слушать его
рассказ, без сомнения, об ученых предметах и естественных.
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды: страшные
рассказыЗимою в темноте ночей
Пленяли
больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
И княгиня, наклонившись к папа, начала ему рассказывать что-то с
большим одушевлением. Окончив
рассказ, которого я не слыхал, она тотчас засмеялась и, вопросительно глядя в лицо папа, сказала...
Начиная
рассказ, рассказчик не забывал попробовать, действует ли кран
большой бочки, и отходил от него, видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур крепкой радости блестели в его повеселевших глазах.
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал себя возвышенно и дома, рассказывая Безбедову о налете, вводил в
рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с
большим интересом слушал свой
рассказ.
— Это он со зла, напоказ людям делает, — говорила она, и Клим верил ей
больше, чем
рассказам отца.
Он значительно расширил
рассказ о воскресенье
рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о том, как старичок стучал камнем в стену дома, где жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо
больше, чем знал о нем.
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее
рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине
большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.
Он заслужил в городе славу азартнейшего игрока в винт, и Самгин вспомнил, как в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв «
большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший
рассказ.
Незнаком я с этим, но думаю, что он много перевирал из этих легенд, усвоив их
большею частью из изустных же
рассказов простонародья.
Я припоминаю слово в слово
рассказ его; он стал говорить с
большой даже охотой и с видимым удовольствием. Мне слишком ясно было, что он пришел ко мне вовсе не для болтовни и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а наверно имея другие цели.
Я с
большей отрадой смотрел на кафров и негров в Африке, на малайцев по островам Индийского океана, но с глубокой тоской следил в китайских кварталах за общим потоком китайской жизни, наблюдал подробности и попадавшиеся мне ближе личности, слушал
рассказы других, бывалых и знающих людей.
Я познакомился почти со всеми членами здешнего общества, и служащими и торгующими, и неслужащими и неторгующими: все они с
большим участием расспрашивали о моих странствованиях и выслушивали с живым любопытством мои
рассказы.
Прочитав это повествование и выслушав изустные
рассказы многих свидетелей, — можно наглядно получить вульгарное изображение события, в миниатюре, таким образом: возьмите
большую круглую чашку, налейте до половины водой и дайте чашке быстрое круговращательное движение — а на воду пустите яичную скорлупу или представьте себе на ней миниатюрное суденышко с полным грузом и людьми.
Рассказы эти, запас которых был, очевидно, неистощим, доставляли адвокату
большое удовольствие, показывая с полною очевидностью то, что средства, употребляемые им, адвокатом, для добывания себе денег, были вполне правильны и невинны в сравнении с теми средствами, которые употреблялись для той же цели высшими чинами в Петербурге.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных
рассказов, и нужно сознаться, что
большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Он уже успел вполне войти в тон, хотя, впрочем, был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в
большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша молчал все время
рассказа и был серьезен, и вот самолюбивому мальчику мало-помалу начало уже скрести по сердцу: «Не оттого ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу?
Рассказчик остановился. Иван все время слушал его в мертвенном молчании, не шевелясь, не спуская с него глаз. Смердяков же, рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но
больше косился в сторону. Кончив
рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На лице его показался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.
Кроме сего, он и прежде, еще до прихода в монастырь, был в
большом предубеждении против старчества, которое знал доселе лишь по
рассказам и принимал его вслед за многими другими решительно за вредное новшество.
Меня эта картина очень заинтересовала. Я подошел ближе и стал наблюдать. На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Та к как ни грибов, ни кедровых орехов в лесу еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил их из своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил
рассказы Дерсу о том, что бурундук делает
большие запасы продовольствия, которых ему хватает иногда на 2 года. Чтобы продукты не испортились, он время от времени выносит их наружу и сушит, а к вечеру уносит обратно в свою норку.
За эти дни мы очень утомились. Хотелось остановиться и отдохнуть. По
рассказам удэгейцев, впереди было
большое китайское селение Картун. Там мы думали продневать, собраться с силами и, если возможно, нанять лошадей. Но нашим мечтам не суждено было сбыться.
Скажи же, о проницательный читатель, зачем выведен Рахметов, который вот теперь ушел и
больше не явится в моем
рассказе? Ты уж знаешь от меня, что это фигура, не участвующая в действии…
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было
рассказов,
рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще
больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
Ну, я подскажу
больше чем половину разгадки: Рахметов выведен для исполнения главнейшего, самого коренного требования художественности, исключительно только для удовлетворения ему; ну, ну, угадай хоть теперь, хоть теперь-то угадай, какое это требование, и что нужно было сделать для его удовлетворения, и каким образом оно удовлетворено через то, что показана тебе фигура Рахметова, остающаяся без всякого влияния и участия в ходе
рассказа; ну — ко, угадай.
Одушевление Катерины Васильевны продолжалось, не ослабевая, а только переходя в постоянное, уже обычное настроение духа, бодрое и живое, светлое. И, сколько ей казалось, именно это одушевление всего
больше привлекало к ней Бьюмонта. А он уж очень много думал о ней, — это было слишком видно. Послушав два — три раза ее
рассказы о Кирсановых, он в четвертый раз уже сказал...
Генеалогия главных лиц моего
рассказа: Веры Павловны Кирсанова и Лопухова не восходит, по правде говоря, дальше дедушек с бабушками, и разве с
большими натяжками можно приставить сверху еще какую-нибудь прабабушку (прадедушка уже неизбежно покрыт мраком забвения, известно только, что он был муж прабабушки и что его звали Кирилом, потому что дедушка был Герасим Кирилыч).
А главное в том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела в свои руки, так что заключение
рассказа и главная вкусность в нем для Лопухова вышло вот что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий будет только почетное лицо, из товарищей фирмы, с почетным жалованьем; а управлять будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», — да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а в дело нечего вам мешаться, я буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не в этом важность, что власть, а в том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб.
больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе, стало быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
Когда с Веры Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение
рассказами, стала рассказывать чаще и
больше; потом
рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний.
Тут я еще
больше наслушался о войне, чем от Веры Артамоновны. Я очень любил
рассказы графа Милорадовича, он говорил с чрезвычайною живостью, с резкой мимикой, с громким смехом, и я не раз засыпал под них на диване за его спиной.
Много смеялись мы его
рассказам, но не веселым смехом, а тем, который возбуждал иногда Гоголь. У Крюкова, у Е. Корша остроты и шутки искрились, как шипучее вино, от избытка сил. Юмор Галахова не имел ничего светлого, это был юмор человека, живущего в разладе с собой, со средой, сильно жаждущего выйти на покой, на гармонию — но без
большой надежды.
Как же мне было признаться, как сказать Р. в январе, что я ошибся в августе, говоря ей о своей любви. Как она могла поверить в истину моего
рассказа — новая любовь была бы понятнее, измена — проще. Как мог дальний образ отсутствующей вступить в борьбу с настоящим, как могла струя другой любви пройти через этот горн и выйти
больше сознанной и сильной — все это я сам не понимал, а чувствовал, что все это правда.
Рассказы о возмущении, о суде, ужас в Москве сильно поразили меня; мне открывался новый мир, который становился
больше и
больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души.
В то время
больших домов, с несколькими квартирами, в Москве почти не было, а переулки были сплошь застроены небольшими деревянными домами, принадлежавшими дворянам средней руки (об них только и идет речь в настоящем
рассказе, потому что так называемая грибоедовская Москва, в которой преимущественно фигурировал высший московский круг, мне совершенно неизвестна, хотя несомненно, что в нравственном и умственном смысле она очень мало разнилась от Москвы, описываемой мною).
По временам он заходил вечером в девичью (разумеется, в отсутствие матушки, когда
больше досуга было), садился где-нибудь с краю на ларе и слушал
рассказы Аннушки о подвижниках первых времен христианства.
Она знала много страшных
рассказов,
больше, впрочем, из разбойничьего быта.
Рассказ прошел по мне электрической искрой. В памяти, как живая, стала простодушная фигура Савицкого в фуражке с
большим козырем и с наивными глазами. Это воспоминание вызвало острое чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не инспектором… Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь чувство товарищества, и сердце невольно замирало от этого вызова. Что делать?
Это были два самых ярких
рассказа пани Будзиньской, но было еще много других — о русалках, о ведьмах и о мертвецах, выходивших из могил. Все это
больше относилось к прошлому. Пани Будзиньская признавала, что в последнее время народ стал хитрее и поэтому нечисти меньше. Но все же бывает…
Мой приятель выслушал мой
рассказ не только без смеха, но с
большим и серьезным вниманием.
На кухне вместо сказок о привидениях по вечерам повторяются
рассказы о «золотых грамотах», о том, что мужики не хотят
больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов по селам и пойдет с мужиками на город.
По
рассказу г. Б., в Тарайке на дорожных работах он жил в
большой палатке, с комфортом, имел при себе повара и на досуге читал французские романы.
Глядя на его мутные оловянные глаза и
большой, наполовину бритый, угловатый, как булыжник, череп, я готов был верить всем этим
рассказам.
Я не нахаживал гнезд дрофы, но, судя по стрепету, имеющему с нею
большое сходство во всем, кроме величины, поверить
рассказам охотников, что дрофа кладет до девяти яиц (другие утверждают, что не более трех), похожих фигурою на яйца индейки, с тою разницею, что дрофиные несколько
больше, круглее, цветом темные, с желтоватыми пятнами.
Рассказы матери, более живые и яркие, производили на мальчика
большее впечатление, но по временам впечатление это бывало слишком болезненно.
По настоянию Аглаи князь должен был рассказать тотчас же и даже в
большой подробности всю историю прошлой ночи. Она торопила его в
рассказе поминутно, но сама перебивала беспрерывными вопросами, и почти всё посторонними. Между прочим, она с
большим любопытством выслушала о том, что говорил Евгений Павлович, и несколько раз даже переспросила.
Прошло с неделю после свидания двух лиц нашего
рассказа на зеленой скамейке. В одно светлое утро, около половины одиннадцатого, Варвара Ардалионовна Птицына, вышедшая посетить кой-кого из своих знакомых, возвратилась домой в
большой и прискорбной задумчивости.
Антон становился у двери, заложив назад руки, начинал свои неторопливые
рассказы о стародавних временах, о тех баснословных временах, когда овес и рожь продавались не мерками, а в
больших мешках, по две и по три копейки за мешок; когда во все стороны, даже под городом, тянулись непроходимые леса, нетронутые степи.
Воодушевившись, Петр Елисеич рассказывал о
больших европейских городах, о музеях, о разных чудесах техники и вообще о том, как живут другие люди. Эти
рассказы уносили Нюрочку в какой-то волшебный мир, и она каждый раз решала про себя, что, как только вырастет
большая, сейчас же уедет в Париж или в Америку. Слушая эту детскую болтовню, Петр Елисеич как-то грустно улыбался и молча гладил белокурую Нюрочкину головку.
Дорогой Мосей объяснял Артему, по каким местам они шли, какие где речки выпали, какие ключики, лога, кедровники. Дремучий глухой лес для Мосея представлял лучшую географическую карту. Другим, пожалуй, и жутко, когда тропа уводила в темный ельник, в котором глухо и тихо, как в могиле, а Мосей счастлив. Настоящий лесовик был… Солдата
больше всего интересовали
рассказы Мосея про скиты, которые в прежние времена были здесь, — они и шли по старой скитской дороге.