Неточные совпадения
В конце концов было весьма приятно сидеть за столом в маленькой, уютной комнате, в
теплой, душистой тишине и слушать мягкий, густой голос красивой женщины. Она была бы еще красивей, если б лицо ее обладало
большей подвижностью, если б темные глаза ее были мягче.
Руки у нее тоже красивые и очень ловкие пальцы.
«Уже решила», — подумал Самгин. Ему не нравилось лицо дома, не нравились слишком светлые комнаты, возмущала Марина. И уже совсем плохо почувствовал он себя, когда прибежал, наклоня голову, точно бык,
большой человек в
теплом пиджаке, подпоясанном широким ремнем, в валенках, облепленный с головы до ног перьями и сенной трухой. Он схватил
руки Марины, сунул в ее ладони лохматую голову и, целуя ладони ее, замычал.
Через час Клим Самгин вошел в кабинет патрона.
Большой, солидный человек, сидя у стола в халате, протянул ему
теплую, душистую
руку, пошевелил бровями и, пытливо глядя в лицо, спросил вполголоса...
— Бердников, Захарий Петров, — сказал он высоким, почти женским голосом. Пухлая, очень
теплая рука, сильно сжав
руку Самгина, дернула ее книзу, затем Бердников, приподняв полы сюртука, основательно уселся в кресло, вынул платок и крепко вытер
большое, рыхлое лицо свое как бы нарочно для того, чтоб оно стало виднее.
Она не давала. Он взял сам и приложил к губам. Она не отнимала.
Рука была
тепла, мягка и чуть-чуть влажна. Он старался заглянуть ей в лицо — она отворачивалась все
больше.
«Егда кто от монахов ко Господу отыдет (сказано в
большом требнике), то учиненный монах (то есть для сего назначенный) отирает тело его
теплою водой, творя прежде губою (то есть греческою губкой) крест на челе скончавшегося, на персех, на
руках и на ногах и на коленах, вящше же ничто же».
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и
теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него
руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту
большую полосу туманного желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
За темно-красными плотными занавесками
большим теплым пятном просвечивал свет лампы. «Милая, неужели ты не чувствуешь, как мне грустно, как я страдаю, как я люблю тебя!» прошептал Ромашов, делая плачущее лицо и крепко прижимая обе
руки к груди.
Наконец раздался тихий, густой звук
больших стенных часов, пробивших один раз. С некоторым беспокойством повернул он голову взглянуть на циферблат, но почти в ту же минуту отворилась задняя дверь, выходившая в коридор, и показался камердинер Алексей Егорович. Он нес в одной
руке теплое пальто, шарф и шляпу, а в другой серебряную тарелочку, на которой лежала записка.
Лунёв пожимал чьи-то
тёплые руки, а лица гостей слились в его глазах в одно длинное, улыбающееся лицо с
большими зубами.
Слезы его,
большие и
теплые, падали на обнаженную
руку жены.
Не успел он взяться за ручку, как дверь сама отворилась и ему предстала Дорушка, в белом пеньюаре и в
больших теплых вязаных сапогах. В одной
руке она держала свечку, а другою опиралась на палочку.
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через
большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и
теплая. Князь вел под
руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
Со свечой в
руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга; стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились
большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в
теплую шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла плакать; вырывала иголку из
рук.
Было очень
тепло; капитан шел в довольно щегольском меховом пальто, расстегнутом и раскрытом около шеи; цветной атласный галстук с яркой булавкой выглядывал из меха; шляпа капитана блестела, как полированная, а
рукой, обтянутой в модную желтую перчатку с толстыми черными швами, он опирался на трость с
большим костяным набалдашником.
Непобедимая истома вдруг охватила тело Арбузова, и ему захотелось долго и сладко, как перед сном, тянуться
руками и спиной. В углу уборной были навалены
большой беспорядочной кучей черкесские костюмы для пантомимы третьего отделения. Глядя на этот хлам, Арбузов подумал, что нет ничего лучше в мире, как забраться туда, улечься поуютнее и зарыться с головой в
теплые, мягкие одежды.
Жена хотела, чтобы я ушел, но мне не легко было сделать это. Я ослабел и боялся своих
больших, неуютных, опостылевших комнат. Бывало в детстве, когда у меня болело что-нибудь, я жался к матери или няне, и, когда я прятал лицо в складках
теплого платья, мне казалось, что я прячусь от боли. Так и теперь почему-то мне казалось, что от своего беспокойства я могу спрятаться только в этой маленькой комнате, около жены. Я сел и
рукою заслонил глаза от света. Было тихо.
Он обнял ее и тотчас же почувствовал ее
большое, роскошное тело легким, живым, послушным каждому движению, каждому намеку его
рук. Какой-то жаркий, сухой вихрь вдруг налетел и скомкал его волю, рассудок, все его гордые и целомудренные мысли, все, что в нем было человеческого и чистого. Почему-то вдруг, обрывком, вспомнилось ему купанье перед обедом и эти
теплые, качающиеся, ненасытные волны.
Городищев. Постой. Нет,
рук не грей. А возьми
большую мису, налей
теплою водою и поставь на уголок очага, чтобы вода держалась
теплою, очень
теплою, — пока понадобится, потому что у меня есть мысль… Но если б и не так, то и для тебя удобнее, свободнее, — зачем же тебе жечь
руки, когда можно обойтись без этого. Ты понимаешь, для чего вода?
Вчерашний господин, на моих же глазах, преспокойно снял с вешалки мою бекешь, [Бекешь (бекеша) —
теплое пальто в талию со сборками (или вообще старинное пальто).] сунул ее под мышку и пустился вон из квартиры. Аграфена все время смотрела на него, разинув рот от удивления, и
больше ничего не сделала для защиты бекеши. Астафий Иванович пустился вслед за мошенником и через десять минут воротился, весь запыхавшись, с пустыми
руками. Сгинул да пропал человек!
Чем холоднее лед, тем он крепче. Как согреется лед, так он слабнет, сделается, как каша; что в нем вмерзло,
рукой можно вынуть; он проваливается под ногами и не удержит и фунта железа. Когда лед еще
больше согреется, то он станет водой. Из воды всякую вещь легко вынуть, и вода уже ничего не держит, кроме дерева. Если еще станешь согревать воду, она еще меньше станет держать. В холодной воде легче плавать, чем в
теплой. А в горячей воде и дерево тонет.
Я почти машинально возвращаю поцелуй и закрываю глаза… Но спать мне не хочется. Мастерски вправленная доктором, забинтованная
рука не болит
больше. Приятное
тепло разливается под влажной повязкой… Боль не возвращается… Только пульс бьется четко и сильно на месте вывиха.
Лодка!.. Он готов был нанять пароход. Через несколько минут все общество спустилось вниз к пристани. Добыли
большой струг. Ночь стояла, точно она была в заговоре, облитая серебром. На Волге все будто сговорилось, зыбь
теплого ветерка, игра чешуй и благоухание сенокоса, доносившееся с лугового берега реки. Он шептал ей, сидя рядом на корме, — она правила рулем, — любовные слова… Какие?.. Он ничего не помнит теперь… Свободная
рука его жала ее
руку, и на своем лице он чуял ее дыхание.
Прокурор чувствовал на лице его дыхание, то и дело касался щекой его волос, и на душе у него становилось
тепло и мягко, так мягко, как будто не одни
руки, а вся душа его лежала на бархате Сережиной куртки. Он заглядывал в
большие, темные глаза мальчика, и ему казалось, что из широких зрачков глядели на него и мать, и жена, и всё, что он любил когда-либо.
— Да что вы? Очень, очень приятно видеть таких детей… — Своею
теплою большою рукою он пожал мне
руку. — Передайте мой поклон Викентию Игнатьевичу!
Князь Андрей поцеловался с сестрою
рука в
руку и сказал ей, что она такая же pleurnicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный,
теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту,
больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Солнышко
тепло грело разнеженную, рыхлую землю;
большие черные птицы с криком ходили в развал по мягкому бархату пашни и доставали толстыми клювами сытых червей; босоногие бабы с загорелыми икрами и высоко подоткнутыми разноцветными юбками держали в
руках расписные деревянные чашечки с семенами и с веселыми песнями садили на грядах всякую всячину.