Неточные совпадения
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие русские девочки,
дочери больного, бежали к ней.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы, как все
больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с
дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две
больные, пожилые
дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
Дьячкову
дочь вчера признали душевно
больной и отправили в больницу.
Старик тревожным взглядом посмотрел на
дочь и потер свое
больное колено. В это время из залы донесся хриплый смех Данилы Семеныча, и побледневший как полотно Бахарев проговорил...
Между матерью и
дочерью не было сказано ни одного слова на эту тему, но это не мешало последней чувствовать, что
больной отец был предоставлен на ее исключительное попечение.
— Если вы не заботитесь о себе, то подумайте о вашей
дочери, — говорил доктор, когда Надежда Васильевна не хотела следовать его советам. —
Больному вы не принесете особенной пользы, а себя можете окончательно погубить. Будьте же благоразумны…
Перед консилиумом пользующий медик объяснял ему все отношения
больной: семейных огорчений — никаких: отец и
дочь очень хороши между собою.
Через несколько недель после того, как она осталась вдовой, у нее родилась
дочь Клавденька, на которую она перенесла свою страстную любовь к мужу. Но
больное сердце не забывало, и появление на свет
дочери не умиротворило, а только еще глубже растравило свежую рану. Степанида Михайловна долгое время тосковала и наконец стала искать забвения…
Больная наморщила лоб и тревожно посмотрела кругом, кого-то отыскивая. Галактион понял этот взгляд и подвел
дочь Милочку.
Но
дочери отговорили; они, впрочем, не захотели отстать от мамаши, когда та мигом собралась, чтобы посетить
больного.
Он упал наконец в самом деле без чувств. Его унесли в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с
дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели
больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово, в решительном вдохновении...
Дом был весь занят, — съехались все тетушки с своими мужьями; в комнате Татьяны Степановны жила Ерлыкина с двумя
дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин спали где-то в столярной, а остальные три тетушки помещались в комнате бабушки, рядом с горницей
больного дедушки.
Однако он был так осторожен, что сказался
больным и благодарил всех через
дочь за участие, но никого не принял.
Сын, никогда не разлучавшийся с отцом, сам был к нему горячо привязан и, узнав о внезапной болезни отца, занемогшего на одной рыбной ловле, за Пушкином, куда он поехал после похорон
дочери, тотчас же отправился, чтобы перевезти
больного отца в Москву.
В то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала, уехала с двумя младшими
дочерьми на панихиду по муже, а Людмила, сказавшись
больной, сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
Он квартировал на самом краю города, у старухи мещанки, у которой была
больная в чахотке
дочь, а у той незаконнорожденная
дочь, ребенок лет десяти, хорошенькая и веселенькая девочка.
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел
больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила
дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот
больной человек умер.
Хворал он долго, и всё время за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой,
дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она ходила по домам, присматривая за
больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница. Была она женщина толстая, добрая, черноволосая и очень любила выпить, а выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
Женщины с великою страстью, с поражающим и словно
больным озлоблением ссорились между собою: сёстры, невестки, соседки; свекрови колотили снох, матери —
дочерей.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как
дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с волею
больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему,
больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни
дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать старика и ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Арина Васильевна с
дочерьми, кроме Александры Степановны, которая сказалась
больною, и с зятем Каратаевым (Ерлыкин еще не возвращался под предлогом болезни) собрались в гостиную.
Раскаянье долго терзало
больного старика, долго лились у него слезы и день и ночь, и долго повторял он только одни слова: «Нет, Сонечка, ты не можешь меня простить!» Не осталось ни одного знакомого в городе, перед которым он не исповедовал бы торжественно вин своих перед
дочерью, и Софья Николавна сделалась предметом всеобщего уважения и удивления.
Больной ее отец чувствовал себя час от часу хуже и слабее;
дочь умела его уверить, что она с каждым днем открывает новые достоинства в своем женихе, что она совершенно довольна и надеется быть счастливою замужем.
Так вот какой имела исход эта нежная, взаимная любовь отца и
дочери, скрепленная, казалось, неразрывными узами временного охлаждения, произведенного покойною Александрой Петровной, потом раскаянием и благодарностью со стороны виновного отца и пламенною безграничною горячностью невиноватой
дочери, забывшей все прежние оскорбления, —
дочери, которая посвятила свою жизнь
больному старику, которая вышла замуж именно за такого человека и с таким условием, чтоб он не разлучал ее с отцом!..
Верная своему обещанию и обеспеченная таким письмом, Арина Васильевна немедленно собралась в дорогу и сама отвезла Парашеньку к ее мнимо-умирающей бабушке; прогостила у
больной с неделю и воротилась домой, совершенно обвороженная ласковыми речами Михаила Максимовича и разными подарками, которые он привез из Москвы не только для нее, но и для
дочерей ее.
Такой прием графа и самая бумага сильно пугнули смотрителя: он немедленно очистил лучшую комнату, согнал до пяти сиделок, которые раздели и уложили
больную в постель. А о том, чем, собственно,
дочь больна и в какой мере опасна ее болезнь, граф даже забыл и спросить уже вызванного с квартиры и осмотревшего ее дежурного врача; но как бы то ни было, граф, полагая, что им исполнено все, что надлежало, и очень обрадованный, что
дочь начала немного дремать, поцеловал ее, перекрестил и уехал.
Лакеи и Минодора сначала недоумевали, что такое барин затевает; наконец это объяснилось, когда Бегушев объявил Минодоре, что привезут
больную, умирающую
дочь графа Хвостикова и что она должна быть при ней безотлучно!
— Эх, господа! господа! А еще ученые, еще докторами зоветесь! В университетах были. Врачи! целители! Разве так-то можно насиловать женщину, да еще
больную! Стыдно, стыдно, господа! Так делают не врачи, а разве… палачи. Жалуйтесь на меня за мое слово, кому вам угодно, да старайтесь, чтобы другой раз вам этого слова не сказали. Пусть бог вас простит и за нее не заплатит тем же вашим
дочерям или женам. Пойдем, Настя.
Понятно, с каким чувством
больная мать навсегда расставалась со старшей
дочерью; мы все были взволнованны и растроганны.
Он, как нарочно, вспоминал все не слишком чистые поступки Владимира Андреича, дававшего только советы и не сделавшего лично для
дочери ничего; вспоминал все невнимание и даже жестокосердие, которое обнаруживала Юлия в отношении к его
больной матери, всю нелюбовь ее и даже неуважение, оказываемое ею в отношении его самого, наконец, ее грязную измену и то презрение, которое обнаруживал Бахтиаров к бесстыдной женщине.
В одном богатом селении, весьма значительном по количеству земли и числу душ, в грязной, смрадной избе на скотном дворе у скотницы родилась
дочь. Это обстоятельство, в сущности весьма незначительное, имело, однако, следствием то, что
больная и хилая родильница, не быв в состоянии вынести мучений, а может быть, и просто от недостатка бабки (что очень часто случается в деревнях), испустила последний вздох вскоре после первого крика своей малютки.
Жила она в том уездном городе, в котором зять имел последнее место, и там кормила семью: и
дочь, и самого
больного, неврастеника зятя, и пятерых внучат.
Он был вдовец, и у него была единственная
дочь,
больная, не шедшая замуж, и он за тысячу четыреста верст привез ее к отцу Сергию, чтобы отец Сергий излечил ее.
Он был очень любим всем обществом, но, к несчастью, имел огромное семейство и притом
больную жену, которая собственно родинами и истощена была: у них живых было семь сыновей и семь
дочерей; но что более всего жалко, так это то, что Юлий Карлыч, по доброте своего характера, никогда и ничего не успел приобресть для своего семейства и потому очень нуждался в средствах.
Анна Ивановна приняла меня в свою особенную благосклонность, и один раз, когда я сидел, после обеда, в кабинете у старика, именно с Черевиным и Мартыновым, и, признаться, скучал, особенно потому, что не ясно понимал, о чем они говорили, хозяйка позвала меня в гостиную, где она обыкновенно сидела со старшей
дочерью (меньшая была
больная).
Анна Васильевна,
больная и чувствительная женщина, вроде Марьи Дмитриевны «Дворянского гнезда», кротко переносила свое положение, но не могла на него не жаловаться всем в доме и между прочим даже
дочери.
Турсукову она нашла в слезах, почти
больною; отца, нежно любившего единственную
дочь, — огорченным и расстроенным.
Иван Петрович опять в хлопотах: тут
больная, там идет к развязке; отец Алеши хочет женить его, невеста его, Катя, хочет познакомиться с Наташей, чтобы попросить у нее прощения и согласия; отец Наташи горячится из-за
дочери и — то ее проклинает, то хочет вызвать князя на дуэль; мать рвется к
дочери, сама Наташа еле на ногах держится.
Две недели шел он эти двести верст и, совсем
больной и слабый, добрел до того места, в четырех верстах от дома, где встретился, не узнав ее и не быв узнан, с той Агашкой, которая считалась, но не была его
дочерью и которой он выломал руку.
В селе Гаях, в его каменном, крытом железом, доме жила старуха мать, жена с двумя детьми (девочка и мальчик), еще сирота племянник, немой пятнадцатилетний малый, и работник. Корней был два раза женат. Первая жена его была слабая,
больная женщина и умерла без детей, и он, уже немолодым вдовцом, женился второй раз на здоровой, красивой девушке,
дочери бедной вдовы из соседней деревни. Дети были от второй жены.
Он очень обрадовался, когда старшая
дочь его, бедствовавшая лет десять с каким-то офицером, своим мужем, и наконец овдовевшая, переселилась к нему с тремя маленькими
больными детьми.
Было у него две
дочери, а так как он был страшный самодур, пьяница, домашний тиран и, сверх того,
больной человек, то и вздумалось ему вдруг выдать одну
дочь за Пселдонимова: «Я, дескать, знаю его, отец его был хороший человек, и сын будет хороший человек».
— Я-то тут при чем? — возразила Марья Гавриловна. — Для
дочерей не сделает, для сестры
больной не сделает, а для меня-то с какой же стати?
Больной вынес кризис. Через два дня он был вне опасности. Мать и
дочь приехали ко мне на дом благодарить меня. Господи, что это были за благодарности!
Я ответил, что покамест наверное ничего еще нельзя сказать, что кризис будет дней через пять-шесть. Для меня началось ужасное время. Мать и
дочь не могли допустить и мысли, чтоб их мальчик умер; для его спасения они были готовы на все. Мне приходилось посещать
больного раза по три в день; это было совершенно бесполезно, но они своею настойчивостью умели заставить меня.
По таким доносам ключницею делались внезапные обыски, и один раз у птичницы Аграфены, которая имела четырехлетнюю
дочь Васёнку, страдавшую «кишкою», действительно нашли «шматок теста с ладонь», спрятанный между грязными подушками постели, на которой стонала ее
больная девочка.
Еще при первых словах отца Прасковья Патаповна молча вышла из горницы
больной матери. Пришла к себе и прямо на постель. Раскидалась, разметалась на ней
дочь осиповского тысячника, закрыла глаза, а сама думает: «Хоть бы Васька пришел, каков ни есть, а все-таки муж!»
Несмотря на близкое присутствие
больной, гости и хозяева были довольно спокойны; а Висленев казался даже несколько искусственно оживлен и, не глядя в глаза Синтяниной, все заводил речь о каком-то известном ему помещике, который благословил дочь-девушку за женатого и сам их выпроводил.
Мы сидели в полном сборе все вчетвером, то есть я, еще немножко
больной и помещавшийся в глубоком кресле, моя maman, профессор и его
дочь, которая появилась к вечеру с несколько бледным, но твердым лицом.