Неточные совпадения
— Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, — еще
бабушка наша,
больная, еле ходит, и то в церковь только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги стали отекать. И в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
— Вижу, — сказала она, — и от этого мне
больнее становится за все то, что я сделала со всеми вами. Что было с
бабушкой!
Отчего же милее? Может быть,
бабушка теперь щадит ее, думалось Вере, оттого, что ее женское, глубокое сердце открылось состраданию. Ей жаль карать бедную,
больную, покаявшуюся, — и она решилась покрыть ее грех христианским милосердием.
Но вот наконец я сдал экзамен в третий класс, получил в награду Евангелие, Басни Крылова в переплете и еще книжку без переплета, с непонятным титулом — «Фата-Моргана», дали мне также похвальный лист. Когда я принес эти подарки домой, дед очень обрадовался, растрогался и заявил, что всё это нужно беречь и что он запрет книги в укладку себе.
Бабушка уже несколько дней лежала
больная, у нее не было денег, дед охал и взвизгивал...
За что страдает
больной старичок, что такое злой Мироныч, какая это сила Михайлушка и
бабушка?
Дом был весь занят, — съехались все тетушки с своими мужьями; в комнате Татьяны Степановны жила Ерлыкина с двумя дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин спали где-то в столярной, а остальные три тетушки помещались в комнате
бабушки, рядом с горницей
больного дедушки.
Верная своему обещанию и обеспеченная таким письмом, Арина Васильевна немедленно собралась в дорогу и сама отвезла Парашеньку к ее мнимо-умирающей
бабушке; прогостила у
больной с неделю и воротилась домой, совершенно обвороженная ласковыми речами Михаила Максимовича и разными подарками, которые он привез из Москвы не только для нее, но и для дочерей ее.
Старая, старая, страшная
бабушка Татьяна особенно пугала
больную.
Прислушиваясь к бреду
больной, Зотушка многого не понимал, особенно когда Феня начинала заговариваться о
бабушке Татьяне и Поликарпе Семеныче.
Только раз, когда Феня особенно сильно металась и бредила, все дело разъяснилось:
больная выболтала все, что сама знала о страшном грехе
бабушки Татьяны и о самом Зотушке, называя его своим дядей.
— У Фени,
бабушка, горло болит… — лгала Нюша, чтобы успокоить
больную, которая делала вид, что верит этому…
Когда
больная очнулась от своего забытья, она по лицу Зотушки угадала, что он знает тайну
бабушки Татьяны; она закрыла глаза от охватившего ее ужаса.
«
Бабушка, оставь меня!» — кричала
больная, открывая глаза: но перед ней вместо
бабушки стоял уже Гордей Евстратыч, весь золотой — с золотым лицом, с золотыми руками, с сверкавшими золотыми глазами.
Бабушку в этот свой первый приезд в Протозаново наш чудак не видал: они, конечно, знали нечто друг о друге по слухам, но свидеться им не приходилось. В этот раз
бабушке тоже было не до свидания с гостем, потому что княгиня занялась
больным и даже не имела времени обстоятельно вникнуть, кем он спасен и доставлен. Но зато, похоронив Грайворону, она сию же минуту откомандировала Патрикея к Рогожину отблагодарить его и просить к княгине погостить и хлеба-соли откушать.
Едва только оставил я генерала, как явился ко мне Потапыч, с зовом к
бабушке. Было восемь часов, и она только что воротилась из воксала после окончательного проигрыша. Я отправился к ней; старуха сидела в креслах совсем измученная и, видимо,
больная. Марфа подавала ей чашку чая, которую почти насильно заставила ее выпить. И голос и тон
бабушки ярко изменились.
Бабушка, Анна Павловна и Эльчанинов не отходили от
больной, но все было тщетно: через две недели она умерла.
Почти каждое лето приезжал он, обыкновенно очень
больной, к
бабушке, чтобы отдохнуть и поправиться.
Когда-то давно к
бабушке хаживала за подаяньем ее дальняя родственница, Марья Петровна, обедневшая дворянка-вдова, маленькая, худенькая,
больная.
Это произвело в доме тревогу, и мы целые сутки клали лед к
больной ноге Авроры; а через несколько дней она стала ходить с палочкой, причем в ее фигуре и походке обнаружилось чрезвычайно большое сходство с покойной
бабушкой. Оно было так велико, что сначала всех нас удивило и заставило улыбаться, а потом показалось и поразительным.
Например, когда мать Сережи упрашивала его отца сменить старосту Мироныча в селе, принадлежащем их тетушке, за то, что он обременяет крестьян, и, между прочим, одного
больного старика, и когда отец говорил ей, что этого нельзя сделать, потому что Мироныч — родня Михайлушке, а Михайлушка в большой силе у тетушки, то Сережа никак не мог сообразить этого и задавал себе вопросы: «За что страдает
больной старичок, что такое злой Мироныч, какая это сила Михайлушка и
бабушка?
Прихватили Залетовы с собой
бабушку Абрамовну, двоюродную тетку Гаврилы Маркелыча, кочевавшую по родным и знакомым, где подомовничать, где за
больным походить, где по хозяйству перед праздниками пособить.
Помню я, мать стала
больнее, и потом родился у ней мальчик. Мамушку положили в сени.
Бабушка заняла у соседа крупиц и послала дядю Нефеда за попом. А сестра пошла собирать народ на крестины.
Старый дом в Гори продавался. Слуги расходились. Веками насиженное гнездо Джаваховского дома разорялось и переходило в чужие руки. Люда не могла даже проводить меня к
бабушке. Она лежала
больная вследствие пережитых роковых событий. Доставить меня к чужой, незнакомой княгине Джавахе взялся Доуров.
Бедная, дорогая Люда!
Больная, измученная, слабая, она решила навестить меня, посмотреть, как я устроилась у
бабушки. По-видимому, предчувствие подсказало Люде, как плохо ее Нине в чужом месте, и она, пренебрегая своей болезнью, поспешила сюда, в горы, в это уединенное каменное гнездо.
В бреду я часто повторяла имена
бабушки, Доурова, Гуль-Гуль, Керима… Я пересказывала целые сцены из пережитого мной, как это часто случается с тяжело
больными. Из моих горячечных откровений мои близкие друзья узнали истину, несказанно их поразившую.
Он успокаивал меня как умел, этот глухо кашляющий и поминутно хватающийся за грудь
больной мальчик. Он забывал свои страданья, стараясь умиротворить злое сердечко большой девочки. А между тем предсмертные тени уже ложились вокруг его глаз, ставших больше и глубже, благодаря худобе и бледности истощенного личика. Он раздавал свои платья и воротнички прислуге и на вопрос
бабушки: зачем он это делает? — заявил убежденно...
Глаза
бабушки обращаются к висевшему в углу киоту (единственное сокровище, оставшееся от прежней жизни), и она продолжает молиться за Верочку. За себя ей,
бабушке, нечего молиться. Ей немного надо. Угол в богадельне, койка и все. Ее песенка спета. А вот Верочка… Верочка… С трудом старуха опускается на колени.
Больные ноги что-то плохо сгибаются в суставах.
— А не хочется мне,
бабушка, умирать еще, — сверкнула
больная воспаленными глазами, — уж кажется, куда жизнь не красна, а впереди еще хуже страшная, неизвестная каторга, а все жить хочется, надежда все еще в сердце ютится и мысль, мысль, сама знаю нелепая: авось лучше будет, из головы не выходит…
Поутру стучались в хижину; несли, по ежедневному обычаю, приношения лекарке: кто вязанку дров, кто горшок с похлебкою только что из печи, кто пришел с вызовом истопить избу. Долго не было ответа. Наконец, вышла старшая внука и извинилась, что к
бабушке нельзя: она-де ночью возилась с одною
больной и только к утру прилегла отдохнуть. Приношения осторожно приняты, услуги отложили до полдня.