Неточные совпадения
В историческом
теле, в материальной ограниченности невозможна абсолютная
божественная жизнь.
Я никак не мог принять вечных консервативных начал, вытекающих из сакрализации исторических
тел благодатной
божественной энергией.
Учение о Софии, которое стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях начала XX в., связано с платоновским учением об идеях. «София есть выраженная, осуществленная идея», — говорит Соловьев. «София есть
тело Божие, материя Божества, проникнутая началом
Божественного единства».
Оно есть испытание натуры вещей и чрез то приобретение себе силы и власти к моральному исправлению людей, власти к познанию обновления нашего
тела, к превращению металлов и к проявлению невидимого
божественного царства.
Здесь наше существо вводится в райскую сущность, которая открывается, как
божественная теплота, за каковою следует небесная сладость, ощущение коей не сопровождается никаким страстным томлением и никакими движениями в
теле; последнюю же степень составляет видение небесного света и
божественных образов.
Злобный Сет заманил своего брата,
божественного Озириса, на пиршество, хитростью заставил его лечь в роскошный гроб и, захлопнув над ним крышку, бросил гроб вместе с
телом великого бога в Нил.
— Отцы и братие, мы видели славу ангела господствующей церкви и все
божественное о ней смотрение в добротолюбии ее иерарха и сами к оной освященным елеем примазались и
тела и крови Спаса сегодня за обеднею приобщались.
Сияют перед ним бессмертия светилы;
Божественный огонь блестит в его очах.
Ему не страшен вид отверстыя могилы:
Он
телом на земле, но сердцем в небесах.
Наше
тело ограничивает то
божественное, духовное начало, которое мы называем душою.
И мы перестаем чувствовать эту свою плотяность, забываем о ней, когда искусство показывает нам нашу подлинную телесность, нас же самих в достойном образе бытия:
божественные изваяния эллинов, запечатлевшие некую правду человеческого
тела, дают это высшее знание о нашей телесности.
Ибо сверху донизу, т. е. от небесных сущностей до низших
тел этого мира, всякий порядок природы постольку приближается к
божественной ясности, проникает как понимание в сокрытое [Впрочем, по Эриугене, «и небесные силы необходимо несвободны от незнания, и им остаются неведомы тайны
божественной мудрости» (II, стр.28).].
А что может быть достовернее того, что наше теперешнее я есть вовсе не я, ибо наше извечное существо, наша
божественная гениальность совсем иная, чем наша эмпирическая личность, наше
тело, характер, психика!
Каждый год не токмо во святую великую четыредесятницу, но в каждый из четырех церковию установленных постов святым
божественным тайнам
тела и крови Господней приобщаются.
Глубокая пропасть ложится теперь между
телом человеческим и душою. Для Эмпедокла
тело — только «мясная одежда» души.
Божественная душа слишком благородна для этого мира видимости; лишь выйдя из него, она будет вести жизнь полную и истинную. Для Пифагора душа сброшена на землю с
божественной высоты и в наказание заключена в темницу
тела. Возникает учение о переселении душ, для древнего эллина чуждое и дико-непонятное. Земная жизнь воспринимается как «луг бедствий».
Стройное, мускулистое
тело полно
божественной мощи.
Живая жизнь есть страдание и унижение божества, есть его растерзание;
тело — темница, в которой томится душа, отторгнутая от своей родной,
божественной стихии, тяжко страдающая в своем обособлении.
В опьянении экстаза человек сам «испытал», как душа, освобожденная от
тела, способна принимать участие в блаженствах и ужасах
божественного бытия, — и именно она одна, душа, а не весь человек, состоящий из души и
тела.
По неисповедимой воле
Божественного Промысла, в том самом монастыре, где было похоронено
тело Малюты, нашел себе, за два года перед тем, приют его побочный сын — Яков Потапов.
Тут прошла его бурная юность! Тут жил предмет его первой настоящей любви — «
божественная Маргарита Гранпа» — при воспоминании о которой до сих пор сжимается его сердце. Тут появилась в нем, как недуг разбитого сердца, жажда свободной любви, жажда искренней женской ласки, в погоне за которыми он изъездил Европу, наделал массу безумств, приведших его в конце концов в этот же самый Петербург, но… в арестантском вагоне. Дрожь пробежала по его
телу, глаза наполнились невольными слезами.
Учение всё в том, что то, что мы называем собою, нашей жизнью, есть ограниченное в нас нашим
телом божественное начало, проявляющееся в нас любовью, и что потому истинная жизнь каждого человека,
божественная, свободная, проявляется в любви.