Неточные совпадения
«Избави
Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
«Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б не имел этих верований, не знал, что надо жить для
Бога, а не для своих нужд? Я бы грабил, лгал,
убивал. Ничего из того, что составляет главные радости моей жизни, не существовало бы для меня». И, делая самые большие усилия воображения, он всё-таки не мог представить себе того зверского существа, которое бы был он сам, если бы не знал того, для чего он жил.
— Врешь, чертов Иуда! — закричал, вышед из себя, Тарас. — Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый
Богом человек! Я тебя
убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и смерть! — И, сказавши это, Тарас выхватил свою саблю.
— Ты безбожник! Ты в
бога не веруешь! — кричали ему. —
Убить тебя надо.
Он никогда не говорил с ними о
боге и о вере, но они хотели
убить его как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей — не то пролилась бы кровь.
Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я
убил!» Тогда
бог опять тебе жизни пошлет.
Катерина. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что
убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед
Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
«Сомова должна была выстрелить в рябого, — соображал он. — Страшно этот, мохнатый, позвал
бога, не докричавшись до людей. А рябой мог
убить меня».
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он
убил бога.
— И не дай
Бог! — продолжал Захар, —
убьет когда-нибудь человека; ей-богу, до смерти
убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уж не хочется договаривать. А вот сегодня так новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же язык-то!..
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и умерло, больше не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар не
убил во мне самолюбия, а так,
Бог знает отчего, все пропадает!
— О, ради
Бога, без этого вы: твой гордый взгляд
убивает меня, каждое слово, как мороз, леденит…
— Так что же! У нас нет жизни, нет драм вовсе:
убивают в драке, пьяные, как дикари! А тут в кои-то веки завязался настоящий человеческий интерес, сложился в драму, а вы — мешать!.. Оставьте, ради
Бога! Посмотрим, чем разрешится… кровью, или…
— Марфенька, иди скорей, — сказала бабушка, — не прятаться надо, а
Богу молиться, гром и не
убьет!
Первая заповедь (Мф. V, 21 — 26) состояла в том, что человек не только не должен
убивать, но не должен гневаться на брата, не должен никого считать ничтожным, «рака», а если поссорится с кем-либо, должен мириться, прежде чем приносить дар
Богу, т. е. молиться.
В каких-нибудь два часа Привалов уже знал все незамысловатые деревенские новости: хлеба, слава
богу, уродились, овсы — ровны, проса и гречихи — середка на половине. В Красном Лугу молоньей
убило бабу, в Веретьях скот начинал валиться от чумы, да отслужили сорок обеден, и
бог помиловал. В «орде» больно хороша нынче уродилась пшеница, особенно кубанка. Сено удалось не везде, в петровки солнышком прихватило по увалам; только и поскоблили где по мочевинкам, в понизях да на поемных лугах, и т. д. и т. д.
РР. SS. Катя, моли
Бога, чтобы дали люди деньги. Тогда не буду в крови, а не дадут — в крови!
Убей меня!
— Мама, вы меня
убьете. Ваш Герценштубе приедет и скажет, что не может понять! Воды, воды! Мама, ради
Бога, сходите сами, поторопите Юлию, которая где-то там завязла и никогда не может скоро прийти! Да скорее же, мама, иначе я умру…
«Слава
Богу, кричу, не
убили человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх, в лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил.
Слава
Богу, мы дошли до точки: „коли был в саду, значит, он и
убил“.
— Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но
убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня
Бог послал тебе это сказать.
— Lise, ради
Бога, не кричи, не
убивай меня.
Но как
Богу исповедуясь, и вам говорю: „В крови отца моего — нет, не виновен!“ В последний раз повторяю: „Не я
убил“.
— Ну, так и я тогда же подумала! Лжет он мне, бесстыжий, вот что! И приревновал он теперь меня, чтобы потом на меня свалить. Ведь он дурак, ведь он не умеет концов хоронить, откровенный он ведь такой… Только я ж ему, я ж ему! «Ты, говорит, веришь, что я
убил», — это мне-то он говорит, мне-то, это меня-то он тем попрекнул!
Бог с ним! Ну постой, плохо этой Катьке будет от меня на суде! Я там одно такое словечко скажу… Я там уж все скажу!
— Алеша, говори мне полную правду, как пред Господом
Богом: веришь ты, что я
убил, или не веришь? Ты-то, сам-то ты, веришь или нет? Полную правду, не лги! — крикнул он ему исступленно.
Вот чему учил нас
Бог наш, а не тому, что запрещать детям
убивать отцов есть предрассудок.
Верите ли, он, больной, в слезах, три раза при мне уж повторял отцу: «Это оттого я болен, папа, что я Жучку тогда
убил, это меня
Бог наказал», — не собьешь его с этой мысли!
— Та птица
Богом определенная для человека, а коростель — птица вольная, лесная. И не он один: много ее, всякой лесной твари, и полевой и речной твари, и болотной и луговой, и верховой и низовой — и грех ее
убивать, и пускай она живет на земле до своего предела… А человеку пища положена другая; пища ему другая и другое питье: хлеб — Божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов.
— Как не помнить, — сказал Антон Пафнутьич почесываясь, — очень помню. Так Миша умер. Жаль Миши, ей-богу жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье
убил его?
— Помилуй, пан голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. — Увидел бы ты, какие хари:
убей бог нас, и родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
Бог меня
убей, я сам себе голова.
Человеку не удалось
убить Бога.
Что законы могут быть плохи, это опять лежит на ответственности царя перед
богом, — он, судья, так же не ответственен за это, как и за то, что иной раз гром с высокого неба
убивает неповинного ребенка…
—
Убил? Ну, слава
богу! А тебе спасибо…
— Вы забыли, maman, ей-богу, носил, в Твери, — вдруг подтвердила Аглая. — Мы тогда жили в Твери. Мне тогда лет шесть было, я помню. Он мне стрелку и лук сделал, и стрелять научил, и я одного голубя
убила. Помните, мы с вами голубя вместе
убили?
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, — обратился он к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не
убил! Верите ли, князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы
убил.
«Молчи! не смей! — твердил Петр Андреич всякий раз жене, как только та пыталась склонить его на милость, — ему, щенку, должно вечно за меня
бога молить, что я клятвы на него не положил; покойный батюшка из собственных рук
убил бы его, негодного, и хорошо бы сделал».
— Прямо
убьет, — соглашался Мыльников. — Зятя
Бог послал… Ох, Марьюшка, только и жисть наша горемычная.
— Вот
убей меня
бог на сем месте!
— О!
Бог же меня
убей, если не обещали.
— Нет, ни за что не пойду, — сказал я, цепляясь за его сюртук. — Все ненавидят меня, я это знаю, но, ради
бога, ты выслушай меня, защити меня или выгони из дома. Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить меня, велит становиться на колени перед собой, хочет высечь меня. Я не могу этого, я не маленький, я не перенесу этого, я умру,
убью себя. Он сказал бабушке, что я негодный; она теперь больна, она умрет от меня, я… с… ним… ради
бога, высеки… за… что… му…чат.
— То ужасно, — продолжал Вихров, —
бог дал мне, говорят, талант, некоторый ум и образование, но я теперь пикнуть не смею печатно, потому что подавать читателям воду, как это делают другие господа, я не могу; а так писать, как я хочу, мне не позволят всю жизнь; ну и прекрасно, — это, значит,
убили во мне навсегда; но мне жить даже не позволяют там, где я хочу!..
Иной раз спешная казенная работа с неустойкой, а их человек десять из артели-то загуляют; я уже кажинный раз только и молю
бога, чтобы не
убить мне кого из них, до того они в ярость меня вводят.
Да,
бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем
убить ее, если б мы с доктором не подоспели вовремя. Не прошло и четверти часа после моего отъезда, как вошел князь. Он только что проводил своих и явился к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно, уже давно был решен и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом, что в первое мгновение она даже и не удивилась князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
— Да, мы хотим огорчить вас и… уезжаем, — с деланным смехом ответила Нина Леонтьевна. — Не правда ли, это
убьет вас наповал? Ха-ха… Бедняжки!.. Оставлю генерала на ваше попечение, Прейн, а то, пожалуй, с горя он наделает
бог знает что. Впрочем, виновата! генерал высказывал здесь такие рыцарские чувства, которые не должны остаться без награды…
—
Убей меня
бог, если вру!
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и
бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать,
бог создал человека по образу и подобию своему, — значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы — не
богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить
бога надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам
убить!..
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и
убью! ну что ж, и
убью! У меня, брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана… и все от него… от этого титулярного советника… так вот и сосет, так и сосет… А ты на нее не смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а мне… из службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
— Тем не менее скажу вам откровенно: тридцать лет сряду стараюсь я отличить русские язвы от русских доблестей — и,
убей меня
бог, ничего понять не могу!