Неточные совпадения
Студент разболтался и сообщил, кроме того, что у старухи есть
сестра, Лизавета, которую она, такая маленькая и гаденькая,
бьет поминутно и держит в совершенном порабощении, как маленького ребенка, тогда как Лизавета, по крайней мере, восьми вершков росту…
И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса, ее
била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за
сестру и полюбил ее, как
сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
Духовный брат Конон просыпается. Ему так и хочется обругать, а то и
побить духовную
сестру, да рука не поднимается: жаль тоже бабенку. Очень уж сумлительна стала. Да и то сказать, хоть кого боязнь возьмет в этакую ночь. Эх, только бы малость Глеб подрос, а тогда скатертью дорога на все четыре стороны.
На ее же шее висела
сестра Саши, неудачно вышедшая замуж за пьяного мастерового, который
бил ее и выгонял из дома.
— Конечно, станет, — уверенно сказал Передонов, — братья с
сестрами всегда ссорятся. Когда я маленьким был, так всегда своим
сестрам пакостил: маленьких
бил, а старшим одежду портил.
Я любил мать без ума, до ревности и драки с Сенькой и с
сестрой Марьей, — чуть, бывало, они забегут к ней вперёд меня — я их, чем попадя, до крови
бил.
Василиса. Вася! Зачем — каторга? Ты — не сам… через товарищей! Да если и сам — кто узнает? Наталья — подумай! Деньги будут… уедешь куда-нибудь… меня навек освободишь… И что
сестры около меня не будет — это хорошо для нее. Видеть мне ее — трудно… злоблюсь я на нее за тебя и сдержаться не могу… мучаю девку,
бью ее… так —
бью… что — сама плачу от жалости к ней… А —
бью. И — буду
бить!
Я стал рассказывать ей, как воспитывали меня и
сестру и как в самом деле было мучительно и бестолково наше детство. Узнав, что еще так недавно меня
бил отец, она вздрогнула и прижалась ко мне.
— Взгляни! — говорил он
сестре, указывая на небо тем самым зонтиком, которым давеча
бил меня. — Взгляни на небо! Звезды, даже самые маленькие, — все это миры! Как ничтожен человек в сравнении со вселенной!
— Когда Княжевичи жили в Уфе, то мы видались очень часто, и мы с
сестрой игрывали вместе с их старшими сыновьями, Дмитрием и Александром, которые также были тут и которых я не скоро узнал; но когда мать все это мне напомнила и растолковала, то я вдруг закричал: «Ах, маменька, так это те Княжевичи, которые учили меня
бить лбом грецкие орехи!» Восклицание мое возбудило общий смех.
— Я, видите ли, рада очень вам. Мне до вас не с кем было поговорить. Ваша
сестра, я знаю, не любит меня и всё сердится на меня… должно быть, за то, что я даю водки отцу, и за то, что
побила Никона…
Курицына (спохватясь). Это я так к слову только, Мануйло Калиныч! А что, конечно, сестрица, с нашей
сестрой без острастки нельзя. Недаром говорится: жену
бей, так щи вкусней.
Нашу
сестру уж как бы надо было
бить да драть, чтоб она от вас, поганцев, подальше береглась.
— Будет скулить! Мне, может быть, в тысячу раз больнее, когда я тебя
бью. Понимаешь? Ну и помолчи. Вашей
сестре дай волю, так вы и за горло.
Яков молчал и всё ждал, когда уйдет Матвей, и всё смотрел на
сестру, боясь, как бы она не вмешалась и не началась бы опять брань, какая была утром. Когда, наконец, Матвей ушел, он продолжал читать, но уже удовольствия не было, от земных поклонов тяжелела голова и темнело в глазах, и
било скучно слушать свой тихий, заунывный голос. Когда такой упадок духа бывал у него по ночам, то он объяснял ею тем, что не было сна, днем же это его пугало и ему начинало казаться, что на голове и на плечах у него сидят бесы.
— Куда ему людей
бить! Слаб уж, не может. Был в силах, так сына в дураки забил и оглушил на всю жизнь. Это Мокей колотил
сестру, по отцову приказу, но он, глухой, сильно
бить не смеет, боится Марьи, она сама его треплет, когда ей не лень. Видел я её сегодня — она шла с Варварой Кирилловной капусту рубить, — ничего, хохочет.
Хозяйка, женщина лет 25-ти, высокая, худощавая, с добрым, кротким лицом, месит на столе тесто; утреннее солнце
бьет ей в глаза, в грудь, в руки, и кажется, она замешивает тесто с солнечным светом; хозяйская сестра-девушка печет блины, стряпка обваривает кипятком только что зарезанного поросенка, хозяин катает из шерсти валенки.
— Почему нет? твоя
сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, — она дольше проскачет, — сказал он, показывая головкою тросточки на взнузданного бурого коня, — а здесь из очей пламя
бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, — добавил он, зевнув. — Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, — вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ко это!
Залегши в непроходимых бамбуковых зарослях, около грядки с луком, я на выбор
бил из своих штуцеров по краснокожим, а
сестра заряжала и подавала мне.
Ввечеру сказали: женихова отца кнутом
бить, чести, чинов, имения лишить и послать в Сибирь, а жениха в дальнюю деревню вместе с его матерью. И родную
сестру не пожалел светлейший Меншиков.
Николай Герасимович увлекся было одною из
сестер, госпожою Сакс-Бей, но узнав, что сердце ее занято, тотчас же уехал из Вены в Италию.
— Помилуй,
сестра, — говорил Лукерий Павловне братец-дипломат, — я устроил твое счастье, а ты, как безумная, ставишь его вверх дном. Муж тебя любит, но есть мера и терпению. Ну, если
бив самом деле маленькая неверность… эка беда!