— Речь не о приятном, а о деле… Не всякому человеку можно рожу стереть, но ежели иного
побить молотом, он будет золотом… А башка лопнет — что поделаешь? Слаба, значит, была…
Глухо бьют по воде плицы колес пароходов, надсадно, волками воют матросы на караване барж, где-то
бьет молот по железу, заунывно тянется песня — тихонько тлеет чья-то душа, — от песни на сердце пеплом ложится грусть.
Неточные совпадения
Легкие удары тоненького женского пальца в дощатую дверь причиняли ей такое несносное мучение, которое можно сравнить только с тем, как если бы начали ее
бить по голове железными
молотами.
Мембрана все еще дрожала.
Молот бил там — внутри у меня — в накаленные докрасна прутья. Я отчетливо слышал каждый удар и… и вдруг она это тоже слышит?
— «Не хотел шить золотом, теперь
бей камни
молотом».
— Заклепку-то, заклепку-то повороти перво-наперво!.. — командовал старший, — установь ее, вот так, ладно…
Бей теперь
молотом…
Она смеялась серебристым смехом, а Савёл вторил ей громко, точно
молотом бил.
Молот сначала тупо звякает, как будто падает в вязкую массу, а потом
бьет звонче и звонче, и, наконец, как колокол, гудит огромный котел.
Бить по ней
молотом — наслаждение!
— Нарушение общественной тишины и спокойствия, — перебивает Объедок. Он хохочет, довольный собой. Смех у него скверный, разъедающий душу. Ему вторит Симцов, дьякон, Полтора Тараса. Наивные глаза мальчишки Метеора горят ярким огнем, и щеки у него краснеют. Конец говорит, точно
молотом бьет по головам...
Волчье логово перед ним как на блюдечке. Где-то вдали, на колокольне,
бьет шесть часов, и каждый удар колокола словно
молотом бьет в сердце измученного зверюги. С последним ударом волк поднялся с логова, потянулся и хвостом от удовольствия замахал. Вот он подошел к аманату, сгреб его в лапы и запустил когти в живот, чтобы разодрать его на две половины: одну для себя, другую для волчихи. И волчата тут; обсели кругом отца-матери, щелкают зубами, учатся.
— И теперь знаю, что оно безо всякого сумнения, ты ведь только Фома неверный, — сказал Стуколов. — Нет, не поеду… не смогу ехать, головушки не поднять… Ох!.. Так и горит на сердце, а в голову ровно
молотом бьет.
Зевая и лениво всей пятерней почесывая в затылке, из кельи уставщицы Аркадии выползла толстая, рябая, с подслеповатыми гноившимися глазами канонница. Неспешным шагом дошла она до часовенной паперти и перед иконой, поставленной над входной дверью, положила семипоклонный начал… Потом медленно потянулась к полке, взяла с нее деревянный
молот и ударила в
било… Заутреня!
В малое
било колотят одним деревянным (иногда железным)
молотом, в большое — двумя.
Сначала в
било ударяют медленно, потом скорей и громче, с повышением и понижением звуков и разными переливами, что зависит от более или менее сильного удара
молотом.
Как будто гигантский
молот непрерывно
бьет перед нами по жизни и дробит ее на все более мелкие куски. Не только люди одиноки в мире. Не только человек одинок среди людей. Сама душа человека разбита в куски, и каждый кусок одинок. Жизнь — это хаотическая груда разъединенных, ничем между собой не связанных обломков.
— О! по этому вступлению вижу, что не могу исполнить желание государыни. Но я не боюсь его услышать и сделать отказ: душа моя испытана; тяжкий
молот судьбы
бил ее со всех сторон… не виню никого в своих несчастиях, кроме себя самого… Один лишний, решительный удар не много сделает над этой душой. Жду вашего объяснения.
— Завтра, спешу. Вот видите, шея коротка (тут он щелкнул себя по шее пальцами); подчас
бьет в голову, будто
молотом кто тебя ударит… наклонен к пострелу.