Неточные совпадения
Как плавающий
в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный на одном месте и
бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, — так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на
шею веревку.
— Корвин, — прошептал фельетонист, вытянув
шею и покашливая; спрятал руки
в карманы и уселся покрепче. — Считает себя потомком венгерского короля Стефана Корвина; негодяй, нещадно
бьет мальчиков-хористов, я о нем писал; видите, как он агрессивно смотрит на меня?
Вспоминая эти сказки, я живу, как во сне; меня будит топот, возня, рев внизу,
в сенях, на дворе; высунувшись
в окно, я вижу, как дед, дядя Яков и работник кабатчика, смешной черемисин Мельян, выталкивают из калитки на улицу дядю Михаила; он упирается, его
бьют по рукам,
в спину,
шею, пинают ногами, и наконец он стремглав летит
в пыль улицы. Калитка захлопнулась, гремит щеколда и запор; через ворота перекинули измятый картуз; стало тихо.
Ее толкали
в шею, спину,
били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем
в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло
в уши, набивалось
в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало
в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
—
Бей, говорю! — крикнул становой, толкая мужика
в шею.
— И то, особенный я человек, а я что же говорю!
Бьют меня — вся моя особенность тут! Побежал я от городничего
в кабак, снял штаны:"Православные! засвидетельствуйте!" — а кабатчик меня и оттоле
в шею вытолкал. Побежал домой — не пущают!
Но горцы прежде казаков взялись за оружие и
били казаков из пистолетов и рубили их шашками. Назаров висел на
шее носившей его вокруг товарищей испуганной лошади. Под Игнатовым упала лошадь, придавив ему ногу. Двое горцев, выхватив шашки, не слезая, полосовали его по голове и рукам. Петраков бросился было к товарищу, но тут же два выстрела, один
в спину, другой
в бок, сожгли его, и он, как мешок, кувырнулся с лошади.
Над ним наклонилась Палага, но он не понимал её речи, с ужасом глядя, как
бьют Савку: лёжа у забора вниз лицом, парень дёргал руками и ногами, точно плывя по земле; весёлый, большой мужик Михайло, высоко поднимая ногу, тяжёлыми ударами пятки, чёрной, точно лошадиное копыто, бухал
в его спину, а коренастый, добродушный Иван, стоя на коленях, истово ударял по
шее Савки, точно стараясь отрубить голову его тупым, красным кулаком.
Возвращался я с дружеской пирушки домой и вижу возню у памятника. Городовой и ночной сторож
бьют плохо одетого человека, но никак с ним сладить не могут, а тот не может вырваться. Я соскочил с извозчика, подлетел, городового по
шее, сторожа тоже. Избиваемый вырвался и убежал. Сторож вскочил — и на меня, я его ткнул головой
в сугроб. Городовой, вставая, схватился за свисток — я сорвал его у него с
шеи, сунул
в свой карман, а его, взяв за грудь шинели, тряхнул...
Часто людей
били по лицу, выталкивали
в шею за дверь, нередко текла кровь; иногда полицейские приводили людей, связанных верёвками, избитых, — они страшно мычали.
Впереди всех ведут коня командира, гнедого жеребца Варвара; он выгибает
шею, и играет, и
бьет копытами; майор садится на него только
в крайних случаях, постоянно шагая во главе батальона за своим Варваром ровным шагом настоящего пехотинца.
Воротился старик ко старухе
Что же он видит? Высокий терем
На крыльце стоит его старуха
В дорогой собольей душегрейке,
Парчовая на маковке кичка,
Жемчуги огрузили
шею,
На руках золотые перстни,
На ногах красные сапожки.
Перед нею усердные слуги;
Она
бьет их, за чупрун таскает.
Говорит старик своей старухе:
«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!
Чай, теперь твоя душенька довольна».
На него прикрикнула старуха,
На конюшне служить его послала.
— О, свинья! Трус! Предатель! — злобно зашипел Файбиш. — На же, на!.. Получи!.. Кнут резко свистнул
в воздухе. Файбиш
бил широко и размашисто, тем движением, каким он обыкновенно стегал собак. Но Герш быстро повернулся к балагуле задом, сгорбился, спрятал
шею в плечи, и жестокие удары пришлись ему по спине и по рукавам.
Эта Алена, маленькая, бледная, глуповатая, весь день убирала комнаты, служила за столом, топила печи,
шила, стирала, но все казалось, что она возится, стучит сапогами и только мешает и доме; из страха, как бы ее не рассчитали и не услали домой, она роняла и часто
била посуду, и у нее вычитали из жалованья, а потом ее мать и бабушка приходили и кланялись тете Даше
в ноги.
Я вспомнил про Пимена и послушал дядьки. Я слез с лошади, и, когда я посмотрел, как она носила потными боками, тяжело дышала ноздрями и помахивала облезшим хвостиком, я понял, что лошади трудно было. А то я думал, что ей было так же весело, как мне. Мне так жалко стало Воронка, что я стал целовать его
в потную
шею и просить у него прощенья за то, что я его
бил.
«Долго вас помещики душили,
Становые
били,
И привыкли всякому злодею
Подставлять мы
шею.
В страхе нас квартальные держали,
Немцы муштровали,
Про царей попы твердили миру...
Река становится темнее, сильный ветер и дождь
бьют нам
в бок, а берег всё еще далеко, и кусты, за которые,
в случае беды, можно бы уцепиться, остаются позади… Почтальон, видавший на своем веку виды, молчит и не шевелится, точно застыл, гребцы тоже молчат… Я вижу, как у солдатика вдруг побагровела
шея. На сердце у меня становится тяжело, и я думаю только о том, что если опрокинется лодка, то я сброшу с себя сначала полушубок, потом пиджак, потом…
— Всем достанется! Не являйся тогда ко мне
в контору, старый собака! С вами церемониться?! Вы разве люди? Разве вы понимаете хорошие слова? Вы только тогда понимаете, ежели вас по
шеям бьют и делают вам неприятности! Чтоб ходил завтра!
Пусть резкий, холодный ветер
бьет в лицо и кусает руки, пусть комья снега, подброшенные копытами, падают
в шапку, за воротник, на
шею, на грудь, пусть визжат полозья и обрываются постромки и вальки, черт с ними совсем!
Вам говорят, что ветер с цепи срывается, что вы скоты, печенеги, вы и верите; по
шее вас
бьют, вы ручку целуете; ограбит вас какое-нибудь животное
в енотовой шубе и потом швырнет вам пятиалтынный на чай, а вы: «Пожалуйте, барин, ручку».
Рекрутик с непривычки при каждой пуле сгибал набок голову и вытягивал
шею, что тоже заставляло смеяться солдатиков. «Что, знакомая, что ли, что кланяешься?» — говорили ему. И Веленчук, всегда чрезвычайно равнодушный к опасности, теперь был
в тревожном состоянии: его, видимо, сердило то, что мы не стреляем картечью по тому направленью, откуда летали пули. Он несколько раз недовольным голосом повторил: «Что ж он нас даром-то
бьет? Кабы туда орудию поворотить да картечью бы дунуть, так затих бы небось».
Ох, как мне хотелось, чтоб меня кто-нибудь трепал за волосья,
бил по щекам,
бил бы кулаком по
шее и злорадно приговаривал соответственные поучения!.. Но ни одного попрека, ни одного раздраженного слова! Мама заботливо расспрашивала, почему я так долго не собрался выехать вчера, — ведь гроза разразилась, когда уже совсем было темно. Я, не глядя ей
в глаза, объяснял...
Я сунул его кулаком
в морду, перешел
в наступление и стал теснить. Испуг и изумление были на его красивом круглом лице с черными бровями, а я наскакивал,
бил его кулаком по лицу, попал
в нос. Брызнула кровь. Он прижал ладони к носу и побежал. Пробежал мимо и рыжий, а Геня вдогонку накладывал ему
в шею…
Я испуганно таращил глаза и втягивал голову
в плечи, мальчишка
бил меня кулаком по
шее, а извозчики, — такие почтительные и славные, когда я ехал на них с папой или мамой, — теперь грубо хохотали, а парень с дровами свистел и кричал...
— Известно кто… «На меня, кричит, просветление нашло!» Кричит и норовит кого ни на есть по
шее ударить.
В азарт вошел. И меня
бил, и Абрамку, и ребят… Поднесет стаканчик, даст тебе выпить и вдарит, что есть силы. «Пей, говорит, и знай мою силу! Плевать на всех прочих!»
И
в лесу сумку отнимали недобрые люди, и
в шею били, и под судом был…
Она вскочила и с тем выражением
в глазах, которое бывает у собак, когда их
бьют, бросилась ему на
шею, заливаясь слезами, крепко обвила ее, прося прощения и обещая бросить ужасную привычку.
— Завтра, спешу. Вот видите,
шея коротка (тут он щелкнул себя по
шее пальцами); подчас
бьет в голову, будто молотом кто тебя ударит… наклонен к пострелу.
И он открыл, что именно, сколько копеек и
в какой расходной статье им присчитано, и говорил он все это весело, с открытою душою и с полною надеждою на туго намотанное на
шее полотенце; но тут-то и случилась самая непредвиденная неожиданность: Дукач, вместо того чтобы
побить племянника по
шее, сказал...
Они сняли меня с
шила и начали меня
бить палками, подозревая, что я разбойник и был с товарищами, которые убили или увели
в плен Флориана.