Неточные совпадения
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым
белым железом, вознесенный над выбеленною, как
снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
Белей и чище
снегов были на нем воротнички и манишка, и, несмотря на то что был он с дороги, ни пушинки не село к нему на фрак, — хоть на именинный обед!
Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с
белыми, как
снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами.
Он поднял глаза и увидел стоявшую у окна красавицу, какой еще не видывал отроду: черноглазую и
белую, как
снег, озаренный утренним румянцем солнца.
Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в
белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий
снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!..»
— Кажись, они идут-с, — шепнул вдруг Петр. Базаров поднял голову и увидал Павла Петровича. Одетый в легкий клетчатый пиджак и
белые, как
снег, панталоны, он быстро шел по дороге; под мышкой он нес ящик, завернутый в зеленое сукно.
Стояла
белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим
снегом, розовым инеем на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок.
Казалось, они только что вырвались из чьих-то грозных, смертоносных когтей — и, вызванный жалким видом обессиленных животных, среди весеннего красного дня, вставал
белый призрак безотрадной, бесконечной зимы с ее метелями, морозами и
снегами…
В тот год зима запоздала, лишь во второй половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым льдом и расцарапал не одетую
снегом землю глубокими трещинами. В побледневшем, вымороженном небе
белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось, что именно от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный холод.
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из
снега, луна, величиною в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо — высоко над
белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
Но уже стена солдат разломилась на две части, точно открылись ворота, на площадь поскакали рыжеватые лошади, брызгая комьями
снега, заорали, завыли всадники в
белых фуражках, размахивая саблями; толпа рявкнула, покачнулась назад и стала рассыпаться на кучки, на единицы, снова ужасая Клима непонятной медленностью своего движения.
— Эх, отстань, — сказал Дронов, круто свернул за угол и тотчас исчез в
белой каше
снега.
На улице густо падал
снег, поглощая людей, лошадей;
белый пух тотчас осыпал шапочку Варвары, плечи ее, ослепил Самгина. Кто-то сильно толкнул его.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали
белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на
снег в позах безнадежно неподвижных.
В доме, против места, где взорвали губернатора, окно было заткнуто синей подушкой, отбит кусок наличника, неприятно обнажилось красное мясо кирпича, а среди улицы никаких признаков взрыва уже не было заметно, только слой
снега стал свежее,
белее и возвышался бугорком.
За окном бесшумно колебалась густая кисея
снега, город был окутан
белой тишиной.
На Неве было холоднее, чем на улицах, бестолково метался ветер, сдирал
снег, обнажая синеватые лысины льда, окутывал ноги
белым дымом. Шли быстро, почти бегом, один из рабочих невнятно ворчал, коротконогий, оглянувшись на него раза два, произнес строго, храбрым голосом...
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов, по
снегу на крышах ползли тени дыма, сверкали в небе кресты и главы церквей, по
белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
Москва была богато убрана
снегом, толстые пуховики его лежали на крышах, фонари покрыты
белыми чепчиками, всюду блестело холодное серебро, морозная пыль над городом тоже напоминала спокойный блеск оксидированного серебра. Под ногами людей хрящевато поскрипывал
снег, шуршали и тихонько взвизгивали железные полозья саней.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов
снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая
белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала в город; люди на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками
снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко; на заборах, с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «Горе от ума», —
белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Явилась мысль очень странная и даже обидная: всюду на пути его расставлены знакомые люди, расставлены как бы для того, чтоб следить: куда он идет? Ветер сбросил с крыши на голову жандарма кучу
снега,
снег попал за ворот Клима Ивановича, набился в ботики. Фасад двухэтажного деревянного дома дымился
белым дымом, в нем что-то выло, скрипело.
Сквозь холодное
белое месиво
снега, наполненное глуховатым, влажным ‹стуком› лошадиных подков и шорохом резины колес по дереву торцов, ехали медленно, долго, мокрые снежинки прилеплялись к стеклам очков и коже щек, — всё это не успокаивало.
Ветер сдувал
снег с крыш, падал на дорогу, кружился, вздымая прозрачные
белые вихри, под ногами людей и лошадей, и снова взлетал на крыши.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно
белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем
снега, кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
За окном буйно кружилась, выла и свистела вьюга, бросая в стекла
снегом, изредка в
белых вихрях появлялся, исчезал большой, черный, бородатый царь на толстом, неподвижном коне, он сдерживал коня, как бы потеряв путь, не зная, куда ехать.
А на кухне в это время так и кипит; повар в
белом, как
снег, фартуке и колпаке суетится; поставит одну кастрюлю, снимет другую, там помешает, тут начнет валять тесто, там выплеснет воду… ножи так и стучат… крошат зелень… там вертят мороженое…
Подушки
белели, как
снег, и горой возвышались чуть не до потолка; одеяла шелковые, стеганые.
Белая палуба блестит, как слоновая кость, песок на скалах
белеет, как
снег.
Недостаток оленей случается иногда от недостатка корма, особенно когда
снега глубоки, так что олени, питающиеся
белым мхом, не могут отрывать его ногами и гибнут от голода.
Тут целые океаны
снегов, болот, сухих пучин и стремнин, свои сорокаградусные тропики, вечная зелень сосен, дикари всех родов, звери, начиная от черных и
белых медведей до клопов и блох включительно, снежные ураганы, вместо качки — тряска, вместо морской скуки — сухопутная, все климаты и все времена года, как и в кругосветном плавании…
Набатов побежал за
снегом. Марья Павловна достала валерьяновые капли и предлагала ему, но он, закрыв глаза, отталкивал ее
белой похудевшей рукой и тяжело и часто дышал. Когда
снег и холодная вода немного успокоили его, и его уложили на ночь, Нехлюдов простился со всеми и вместе с унтер-офицером, пришедшим за ним и уже давно дожидавшимся его, пошел к выходу.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот
белый туман, который весной сгоняет последний
снег или распространяется от тающего последнего
снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Вздымаемый копытами
снег покрыл всех серым налетом, а синяя шубка Катерины Ивановны совсем
побелела.
Начиналась уже весна: последний
снег белел только по оврагам, и на полях зеленели озими.
Сразу от бивака начинался подъем. Чем выше мы взбирались в гору, тем больше было
снега. На самом перевале он был по колено. Темно-зеленый хвойный лес оделся в
белый убор и от этого имел праздничный вид. Отяжелевшие от
снега ветви елей пригнулись книзу и в таком напряжении находились до тех пор, пока случайно упавшая сверху веточка или еловая шишка не стряхивала пышные
белые комья, обдавая проходящих мимо людей холодной снежной пылью.
На дворе была уже весна:
снег быстро таял. Из
белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки; днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По канавам бежала вода. Она весело журчала и словно каждой сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить природу.
Около полудня в воздухе вновь появилась густая мгла. Горы сделались темно-синими и угрюмыми. Часа в четыре хлынул дождь, а вслед за ним пошел
снег, мокрый и густой. Тропинка сразу
забелела; теперь ее можно было далеко проследить среди зарослей и бурелома. Ветер сделался резким и порывистым.
Вершины гор
забелели от
снега и в этом уборе приняли праздничный вид.
— Нет, Хорь в город уехал, — отвечал парень, улыбаясь и показывая ряд
белых, как
снег, зубов. — Тележку заложить прикажете?
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск
белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все
белые, без блеску,
белые, как только что выпавший
снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Я нашел в этой конторе двух молодых купеческих приказчиков, с
белыми, как
снег, зубами, сладкими глазами, сладкой и бойкой речью и сладко-плутоватой улыбочкой, сторговал у них ось и отправился на ссечки.
Г-н Беневоленский был человек толстоватый, среднего роста, мягкий на вид, с коротенькими ножками и пухленькими ручками; носил он просторный и чрезвычайно опрятный фрак, высокий и широкий галстух,
белое, как
снег,
белье, золотую цепочку на шелковом жилете, перстень с камнем на указательном пальце и белокурый парик; говорил убедительно и кротко, выступал без шума, приятно улыбался, приятно поводил глазами, приятно погружал подбородок в галстух: вообще приятный был человек.
По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака, изжелта-белые, как весенний запоздалый
снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса.
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал на охоту, только не на Малек-Аделе, а на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая, как
снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее собак, а вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в руки жандарму, который зовет его к генерал-губернатору и в котором он узнает Яффа…
Я поспешно вылез наружу и невольно закрыл глаза рукой. Кругом все
белело от
снега. Воздух был свежий, прозрачный. Морозило. По небу плыли разорванные облака; кое-где виднелось синее небо. Хотя кругом было еще хмуро и сумрачно, но уже чувствовалось, что скоро выглянет солнце. Прибитая
снегом трава лежала полосами. Дерсу собрал немного сухой ветоши, развел небольшой огонек и сушил на нем мои обутки.
Они вздымали с земли тучи
снега и вдруг рассыпались
белой пылью, потом зарождались снова и с воем носились по лесу.
Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная
снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными горами на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже надвигалась холодная темная ночь. На станции зажглись
белые, красные и зеленые огоньки.
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали — все куда-то исчезли. По буро-желтому фону большими пятнами
белели болота, покрытые
снегом. Идти было славно, мокрая земля подмерзла и выдерживала тяжесть ноги человека. Скоро мы вышли на реку и через час были на биваке.
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они
побелели, как
снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.