Неточные совпадения
Долго при свете месяца мелькал
белый парус между темных
волн; слепой все сидел на берегу, и вот мне послышалось что-то похожее на рыдание: слепой мальчик точно плакал, и долго, долго…
По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка
белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские
волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щек.
Сияющая громада алых парусов
белого корабля двинется, рассекая
волны, прямо к тебе.
Река еще не замерзала, и ее свинцовые
волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых
белым снегом.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми
волнами, с
белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Вдаль посмотреть нельзя:
волны сверкают, как горячие угли, стены зданий ослепительно
белы, воздух как пламя — больно глазам.
Если днем все улицы были запружены народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с улицы широкая ярмарочная
волна хлынула под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались
белые клубы пара, вынося с собою смутный гул бушевавшего ярмарочного моря. Откуда-то доносились звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
Он то спускался в глубокие промежутки между
волнами, то вновь взбегал на
волны, увенчанные
белыми гребнями.
Отсюда, сверху, открывался великолепный вид во все стороны. На северо-западе виднелся низкий и болотистый перевал с реки Нахтоху на Бикин. В другую сторону, насколько хватал глаз, тянулись какие-то другие горы. Словно гигантские
волны с
белыми гребнями, они шли куда-то на север и пропадали в туманной мгле. На северо-востоке виднелась Нахтоху, а вдали на юге — синее море.
Оказалось, что в тумане мы внезапно вышли на берег и заметили это только тогда, когда у ног своих увидели окатанную гальку и
белую пену прибойных
волн.
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще
белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие
волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Круглые, низкие холмы, распаханные и засеянные доверху, разбегаются широкими
волнами; заросшие кустами овраги вьются между ними; продолговатыми островами разбросаны небольшие рощи; от деревни до деревни бегут узкие дорожки; церкви
белеют; между лозниками сверкает речка, в четырех местах перехваченная плотинами; далеко в поле гуськом торчат драхвы; старенький господский дом со своими службами, фруктовым садом и гумном приютился к небольшому пруду.
Притаивши дух, не дрогнув и не спуская глаз с пруда, он, казалось, переселился в глубину его и видит: наперед
белый локоть выставился в окно, потом выглянула приветливая головка с блестящими очами, тихо светившими сквозь темно-русые
волны волос, и оперлась на локоть.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на
белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди при воспоминании переливалась горячая
волна. Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
От дверей хлынула
волна, кто-то строго крикнул, и, наконец, вошли молодые: наборщик-каторжный, лет 25, в пиджаке, с накрахмаленными воротничками, загнутыми на углах, и в
белом галстуке, и женщина-каторжная, года на 3–4 старше, в синем платье с
белыми кружевами и с цветком на голове.
Носило по
волнам и мотало чуть ли не двое суток, и сам г.
Белый, каторжный-рулевой и солдат, случайно находившийся на вельботе, решили, что им пришел конец.
Волны подгоняли нашу утлую ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась в промежутки между
волнами и зарывалась носом в воду. Чем сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные
белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и превращались в шипящую пену.
Волны с яростью ударялись о них и
белыми фонтанами взлетали кверху.
С закатом солнца ветер засвежел, небо покрылось тучами, и море еще более взволновалось. Сквозь мрак виднелись
белые гребни
волн, слабо фосфоресцирующие. Они с оглушительным грохотом бросались на берег. Всю ночь металось море, всю ночь гремела прибрежная галька и в рокоте этом слышалось что-то неумолимое, вечное.
Вдруг громадная
волна, точно какое-то живое непонятное существо с
белой гривой, ужасное по своему внешнему виду и по размерам, сразу выросло сбоку.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся
волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили
белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
— «Озеро еще может смилостивиться, а цезарский фогт никогда не смилуется», — отвечает охотник, отталкивая лодку, и челнок с двумя седоками то нырнет на свинцовых
волнах озера, то снова мелькнет на
белом гребне.
Луша поднялась с своего диванчика и неловко подала руку Евгению Константинычу, который неподвижно, с застывшей улыбкой на губах, смотрел на ее
белое кисейное платье, на скромно открытые плечи, на несложившиеся руки с розовыми локтями, на маленькую розу, заколотую в темной
волне русых волос.
Аудиториум. Огромный, насквозь просолнечный полушар из стеклянных массивов. Циркулярные ряды благородно шарообразных, гладко остриженных голов. С легким замиранием сердца я огляделся кругом. Думаю, я искал: не блеснет ли где над голубыми
волнами юниф розовый серп — милые губы О. Вот чьи-то необычайно
белые и острые зубы, похоже… нет, не то. Нынче вечером, в 21, О придет ко мне — желание увидеть ее здесь было совершенно естественно.
Однако на другой день он пожелал проверить оценку Анпетова. Выйдя из дому, он увидел, что работник Семен уж похаживает по полю с плужком. Лошадь —
белая, Семен в
белой рубашке — издали кажет, точно
белый лебедь рассекает
волны. Но, по мере приближения к пашне, оказывалось, что рубашка на Семене не совсем
белая, а пропитанная потом.
Огонь разорвавшейся около него бомбы осветил мгновенно высоко наваленные туры на палубе, двух человек, стоящих наверху, и
белую пену и брызги зеленоватых
волн, разрезаемых пароходом.
Горячая
волна хлынула Александрову в голову, и все в его глазах приятно порозовело. Он уперся твердым взором в круглые
белые глаза Михина и сказал звонко...
И над океаном неслись далеко звуки музыки, а
волна подпевала и шаловливо кидала кверху
белую пену и брызги, и дельфины скакали, обгоняя корабль.
Плещет
волна, ходят туманные облака, летают за кораблем чайки, садятся на мачты, потом как будто отрываются от них ветром и, колыхаясь с боку на бок, как клочки
белой бумаги, отстают, отстают и исчезают назади, улетая обратно, к европейской земле, которую наши лозищане покинули навеки.
Волна за
волной тихо набегала на берег, и пена их становилась
белее, а
волны темнели.
Волны все бежали и плескались, а на их верхушках, закругленных и зыбких, играли то
белая пена, то переливы глубокого синего неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший по воде в легкой лодке, зажигал зачем-то в разных местах, над морем…
По
волнам то и дело неслись лодки с косым парусом,
белые пароходы, с окнами, точно в домах, маленькие пароходики, с коромыслами наверху, каких никогда еще не приходилось видеть лозищанам.
К вечеру океан подергивался темнотой, небо угасало, а верхушки
волны загорались каким-то особенным светом… Матвей Дышло заметил прежде всего, что
волна, отбегавшая от острого корабельного носа, что-то слишком
бела в темноте, павшей давно на небо и на море. Он нагнулся книзу, поглядел в глубину и замер…
Вместе с этим кто-то громко крикнул, молодая девушка рванулась к морю, и Матвей услышал ясно родное слово: «Отец, отец!» Между тем, корабль, тихо работавший винтами, уже отодвинулся от этого места, и самые
волны на том месте смешались с
белым туманом.
Нигде, даже у берега, не вспухала
волна, не
белела пена; даже ряби не пробегало по ровной глади.
Но какой-то
белый вихорь налетает на
волны… все закружилось, смешалось…
Его
белые как снег волосы,
волною ниспадавшие до плеч, придавали ему вид самый почтенный, патриархальный, чему немало также способствовало выражение неизъяснимого спокойствия, кротости и добродушия, разлитое во всех чертах его.
На ней было черное креповое платье с едва заметными золотыми украшениями; ее плечи
белели матовою белизной, а лицо, тоже бледное под мгновенною алою
волной, по нем разлитою, дышало торжеством красоты, и не одной только красоты: затаенная, почти насмешливая радость светилась в полузакрытых глазах, трепетала около губ и ноздрей…
Из двери
белого домика, захлестнутого виноградниками, точно лодка зелеными
волнами моря, выходит навстречу солнцу древний старец Этторе Чекко, одинокий человечек, нелюдим, с длинными руками обезьяны, с голым черепом мудреца, с лицом, так измятым временем, что в его дряблых морщинах почти не видно глаз.
Плеск
волн — звучнее, они стали прозрачны, и пена их
белеет, точно снег.
— Бросают зеленые
волны нашу маленькую лодку, как дети мяч, заглядывают к нам через борта, поднимаются над головами, ревут, трясут, мы падаем в глубокие ямы, поднимаемся на
белые хребты — а берег убегает от нас всё дальше и тоже пляшет, как наша барка. Тогда отец говорит мне...
Чтобы заметить движение, нужно взглянуть за борт: там от
белых бортов отталкивается зеленоватая
волна, морщится и широкими мягкими складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча.
О прибрежные камни равномерно и глухо бьет
волна; море — всё в живых
белых пятнах, словно бесчисленные стаи птиц опустились на его синюю равнину, все они плывут в одном направлении, исчезают, ныряя в глубину, снова являются и звенят чуть слышно.
Ветер становился всё крепче,
волны выше, острее и
белей; выросли птицы на море, они всё торопливее плывут в даль, а два корабля с трехъярусными парусами уже исчезли за синей полосой горизонта.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают
волны, зеленые в
белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся —
волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди
волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые
волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Пёстрой, шумной
волной текла жизнь вокруг, он плыл в этой
волне свободно и легко, толкался на базарах, заходил в трактиры, важно спрашивал себе пару чая и пил его с
белым хлебом долго, солидно, — как человек, знающий себе цену.
Окружённая
белой каменной оградой пышная растительность старого кладбища могучей
волной поднимается к небу, вершина
волны увенчана, как пеной, зелёным кружевом листьев.
Появление красавца Неизвестного вызвало шумные аплодисменты, а после первой арии театр дрожал и гудел. Во время арии случился курьез, который во всякое другое время вызвал бы хохот, но прекрасно пропетая ария захватила публику, и никто не обратил внимания на то, что «по
волнам Днепра» в глубине сцены, «яко по суху», разгуливали две
белые кошки.
Толпы ребятишек в синих, красных и
белых рубашках, стоя на берегу, провожают громкими криками пароход, разбудивший тишину на реке, из-под колес его к ногам детей бегут веселые
волны.
— Ну, смотри же, — продолжает крокодил, — раз, два! Он взмахнул хвостом, лодочка исчезла в
белых брызгах, и на
волнах показалась тонущая Анна Михайловна.