Неточные совпадения
— Ну, так по рукам, Николай Еремеич (купец ударил своими растопыренными пальцами по ладони конторщика). И с Богом! (Купец
встал.) Так я,
батюшка Николай Еремеич, теперь пойду к барыне-с и об себе доложить велю-с, и так уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.
— А почему земля все? Потому, что она дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене на пятачок — красный товар у купцов
встал, еще на пятачок — бакалея разная остановилась, а еще на пятачок — и все остальное село. Никому не нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай,
батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь,
встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить.
— А тому назначается, — возразила она, — кто никогда не сплетничает, не хитрит и не сочиняет, если только есть на свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем и виноват, что баловал жену. Ну, да и женился он по любви, а из этих из любовных свадеб ничего путного никогда не выходит, — прибавила старушка, косвенно взглянув на Марью Дмитриевну и
вставая. — А ты теперь, мой
батюшка, на ком угодно зубки точи, хоть на мне; я уйду, мешать не буду. — И Марфа Тимофеевна удалилась.
—
Батюшка барин!.. Николай Аполлонович! Не извольте огорчать маменьку-с —
встаньте… Будьте столь добренькие — выкушайте-с. Микстурка очень сладенькая, один сироп-с. Извольте подняться…
Спросите у Карпущенкова, зачем ему такое пространство земли, из которой он не извлекает никакой для себя выгоды, он, во-первых, не поймет вашего вопроса, а во-вторых, пораздумавши маленько, ответит вам: «Что ж, Христос с ней! разве она кому в горле
встала, земля-то!» — «Да ведь нужно, любезный, устраивать тротуар, поправлять улицу перед домом, а куда ж тебе сладить с таким пространством?» — «И,
батюшка! — ответит он вам, — какая у нас улица! дорога, известно, про всех лежит, да и по ней некому ездить».
—
Встань,
батюшка! — сказала Онуфревна, — я помогу тебе. Давно я жду тебя. Войдем, Ваня, помолимся вместе!
Иудушка
встал и с шумом отодвинул свой стул, в знак окончания собеседования.
Батюшка, с своей стороны, тоже поднялся и занес было руку для благословения; но Порфирий Владимирыч, в виде особого на сей раз расположения, поймал его руку и сжал ее в обеих своих.
— Ну, вот и слава Богу! И всегда так вести себя нужно, чтобы жизнь наша, словно свеча в фонаре, вся со всех сторон видна была… И осуждать меньше будут — потому, не за что! Вот хоть бы мы: посидели, поговорили, побеседовали — кто же может нас за это осудить? А теперь пойдем да Богу помолимся, а потом и баиньки. А завтра опять
встанем… так ли,
батюшка?
— Это что, ученый-то человек?
Батюшка мой, да там вас ждут не дождутся! — вскричал толстяк, нелицемерно обрадовавшись. — Ведь я теперь сам от них, из Степанчикова; от обеда уехал, из-за пудинга
встал: с Фомой усидеть не мог! Со всеми там переругался из-за Фомки проклятого… Вот встреча! Вы,
батюшка, меня извините. Я Степан Алексеич Бахчеев и вас вот эдаким от полу помню… Ну, кто бы сказал?.. А позвольте вас…
— Он еще и смотрит! — вскричал толстяк. — Да ты что на меня уставился?
Вставай,
батюшка,
вставай! полчаса бужу; продирай глаза-то!
— Час,
батюшка, еще ранний, а Февронья-то наша и свету не дождалась, улепетнула.
Вставай, в погоню едем!
— Да наша-то, блаженная-то! улепетнула! еще до свету улепетнула! Я к вам,
батюшка, на минутку, только вас разбудить, да вот и возись с тобой два часа!
Вставайте,
батюшка, вас и дядюшка ждет. Дождались праздника! — прибавил он с каким-то злорадным раздражением в голосе.
— Тьфу ты, досадный человек! — отвечал толстяк, вскакивая с места. — Я к нему как к образованному человеку пришел оказию сообщить, а он еще сомневается! Ну,
батюшка, если хочешь с нами, так
вставай, напяливай свои штанишки, а мне нечего с тобой языком стучать: и без того золотое время с тобой потерял!
Стол, однакоже, накрывали, и Александра Степановна успела уже сказать, что «придется
батюшке сегодня попозднее обедать, что где же городским людям несколько дней сряду так рано
вставать».
— Здравствуй,
батюшка Илья Васильевич! — сказал Ерошка,
вставая и, как показалось Оленину, иронически низко кланяясь.
— Гроза-то не унимается, — бормотала она. — Как бы, не ровен час, чего не спалило. Наши-то в степу ночуют… Ложись,
батюшка, спи… Христос с тобой, внучек… Дыню-то я убирать не стану, может,
вставши, покушаешь.
Марина(покачав головой). Порядки! Профессор
встает в двенадцать часов, а самовар кипит с утра, все его дожидается. Без них обедали всегда в первом часу, как везде у людей, а при них в седьмом. Ночью профессор читает и пишет, и вдруг часу во втором звонок… Что такое,
батюшки? Чаю! Буди для него народ, ставь самовар… Порядки!
Встанете утром, помолитесь и думаете: а ведь и я когда-то"бреднями"занималась! Потом позавтракаете, и опять: ведь и я когда-то… Потом погуляете по парку, распорядитесь по хозяйству и всем домочадцам пожалуетесь: ведь и я… Потом обед, а с ним и опять та же неотвязная дума. После обеда бежите к
батюшке, и вся в слезах:
батюшка! отец Андрон! ведь когда-то… Наконец, на сон грядущий, призываете урядника и уже прямо высказываетесь: главное, голубчик, чтоб бредней у нас не было!
— Ну, успокойтесь,
батюшка! — сказал Тарас, неторопливо
встав со стула и подходя к отцу. — Сядем…
— Ну, mon cher! — сказал Зарецкой, — теперь, надеюсь, ты не можешь усомниться в моей дружбе. Я лег спать во втором часу и
встал в четвертом для того, чтоб проводить тебя до «Средней рогатки», до которой мы, я думаю, часа два ехали. С чего взяли, что этот скверный трактир на восьмой версте от Петербурга? Уж я дремал, дремал! Ну, право, мы верст двадцать отъехали. Ах,
батюшки! как я исковеркан!
Акимыч (
встает). Виноват, барин-батюшка. (Входит в комнату.) Что угодно?
— А, это вы, отче? — заговорил Гаврило Степаныч,
вставая навстречу входившему в комнату невысокого роста старику священнику, который, весело улыбаясь, поздоровался со всеми, а меня, как незнакомого человека, даже благословил, чего молодые
батюшки, как известно, уже не делают даже в самой глухой провинции, как, например, о. Георгий, который просто пожал мою руку.
— Вишь, как кобенится, вишь, как гнет, —
вставай,
батюшка, на колена, еще пощечину даст; вот так, в губу бы еще ногой-то! Таковский!
Раскольник даже зарыдал: «
Батюшка, говорит, откуда износишь сие, отколь тебе все ведомо?» — упал в ноги и
вставать не хочет.
«Ах, — думаю, —
батюшки, ведь это я проваливаюсь!» И с этим словом хотела
встать на ноги, да трах — и просунулась. Так верхом, как жандар, на одной тесемке и сижу. Срам, я тебе говорю, просто на смерть! Одежа вся взбилась, а ноги голые над комодой мотаются; народ дивуется; дворники кричат: «Закройся, квартальничиха», а закрыться нечем. Вот он варвар какой!
Настасья Петровна. (вдруг
встает).
Батюшки, никак сам?
Даша (
встает).
Батюшка! прости ты непокорную! (Кланяется.)
Клали его во гробочек,
Зарывали его во песочек!
«
Встань,
батюшка,
встань,
Встань, родимый, вздынься!»
Нет ни привету, нет ни ответу —
Лежит во гробочке.
Во желтóм песочке.
Приходили к
батюшке четыре старушки,
Приносили
батюшке четыре ватрушки:
«
Встань,
батюшка,
встань,
Встань, родимый, вздынься!»
Нет ни привету, нет ни ответу —
Лежит во гробочке,
В желтом песочке.
Приходили к
батюшке четыре девчонки,
Приносили
батюшке четыре печенки:
«
Встань,
батюшка,
встань,
Встань, родимый, вздынься!»
Ждем твово привету, ждем твово ответу,
Встань из гробочка,
Вздынься из песочка!
Ожил наш
батюшка, ожил,
Вздынулся родимый наш,
встал!
Приходили к
батюшке четыре молодки,
Приносили к
батюшке четыре сочовки:
«
Встань,
батюшка,
встань,
Встань, родимый, вздынься!»
Нет ни привету, нет ни ответу —
Лежит во гробочке,
Во желтом песочке.
— А я,
батюшка, так нисколько не чувствую качки, точно ее и нет! — с счастливым и радостным чувством говорил Ашанин. — А вчера-то… Впрочем, это может быть пока, а когда
встану…
— Как так? Да нешто можно без обеда? — с удивленьем вскликнул Морковников. — Сам Господь указал человеку четырежды во дню пищу вкушать и питие принимать: поутру́ завтракать, потом полудничать, как вот мы теперь, после того обедать, а вечером на сон грядущий ужинать… Закон,
батюшка… Супро́тив Господня повеленья идти не годится. Мы вот что сделаем: теперича отдохнем, а
вставши, тотчас и за обед… Насчет ужина здесь, на пароходе, не стану говорить, придется ужинать у Макарья… Вы где пристанете?
— А-а! — расхохотался он,
вставая. — Теперь, батенька, я вас узнал. Эхо — известная Zweikindersystem [Теория, по которой в семье должно быть не более двух детей (нем.)] или, еще лучше, «Крейцерова соната»! Только,
батюшка, вы немножко опоздали: уже и в Западной Европе давно доказана вздорность всего этого. Вы — толстовец!
Зато, если Петр не попадет и отвернется от Лефорта, тогда… старичок
встанет, скажет: «плюнь на них,
батюшка: они все дураки», и, опираясь на свой старый костыль, уведет его, «своего прирожонного», домой — мыться в бане и молиться московским угодникам, «одолевшим и новгородских и владимирских».
Батюшка в ноги; князь его пожаловал, велел
встать.
— Травкою,
батюшка Никита Григорьевич, травкою… Попоила я ее с вечера, а наутро
встала она, как встрепанная.
«Поднять хворого с одра? — думал, усмехаясь, Мамон. — Что поет нам этот лекаришка!.. Кому роком уложено жить, тот из проруби вынырнет, из-под развалин дома выпрыгнет и в гробу
встанет; кому суждено умереть, того и палка Ивана Васильевича не поднимет. Вырастил бы бороду да спознался б с лукавым! Вот этот,
батюшка, и сотню немецких лекарей заткнет за пояс. Лучше пойти к лихой бабе или к жиду с Адамовой книгой».
— Мы все
встанем, все поголовно пойдем, все за царя-батюшку! — кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза.
— Извольте!.. Еще как и молюсь! И
батюшке все говорила, и он все, все, все мне разъяснил, как это и называется, что блюд и что преблюдеяние, но все это ничего не значит!
Встань, пожалуйста, на стул — задерни занавеской заступницу.