Неточные совпадения
— И еще кто-то. Верно, папа! — прокричал Левин, остановившись у входа
в аллею. — Кити, не ходи по крутой лестнице,
а кругом.
— Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый доктор, опять взглянув на часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо всё еще
кругом объезжать? — спросил он. —
А! поставлен. Да, ну так я
в двадцать минут могу быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать питание и исправить нервы. Одно
в связи с другим, надо действовать на обе стороны
круга.
Но начинались скачки не с
круга,
а за сто сажен
в стороне от него, и на этом расстоянии было первое препятствие — запруженная река
в три аршина шириною, которую ездоки по произволу могли перепрыгивать или переезжать
в брод.
Но стоило только приехать и пожить
в Петербурге,
в том
кругу,
в котором он вращался, где жили, именно жили,
а не прозябали, как
в Москве, и тотчас все мысли эти исчезали и таяли, как воск от лица огня.
Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее
в голове: «он станет просить меня переехать к ним гостить с детьми, и я должна буду отказать ему; или о том, чтобы я
в Москве составила
круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях к Анне?
А может быть, о Кити, о том, что он чувствует себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но не угадала того, о чем он хотел говорить с ней.
— Плохо! — говорил штабс-капитан, — посмотрите,
кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся
в пропасть или засядем
в трущобу,
а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
—
А сказать ли вам на это, Петр Петрович, что чрез два года будете опять
кругом в долгах, как
в шнурках?
Как-то
в жарком разговоре,
а может быть, несколько и выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем,
а тот, хотя действительно был попович, неизвестно почему обиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именно вот как: «Нет, врешь, я статский советник,
а не попович,
а вот ты так попович!» И потом еще прибавил ему
в пику для большей досады: «Да вот, мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его
кругом, обратив на него им же приданное название, и хотя выражение «вот, мол, что!» могло быть сильно, но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос.
Не
в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем;
а привстал, да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы
в колесах смешались
в один гладкий
круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул
в испуге остановившийся пешеход — и вон она понеслась, понеслась, понеслась!..
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она
в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько
в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища
кругом:
Один
в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком,
а вот
Полу-журавль и полу-кот.
А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я только
в скобках замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит… как родной!
И постепенно
в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И слышит голос: что ж? убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И
круг товарищей презренных,
То сельский дом — и у окна
Сидит она… и всё она!..
Конечно, вы не раз видали
Уездной барышни альбом,
Что все подружки измарали
С конца, с начала и
кругом.
Сюда, назло правописанью,
Стихи без меры, по преданью,
В знак дружбы верной внесены,
Уменьшены, продолжены.
На первом листике встречаешь
Qu’écrirez-vous sur ces tablettes;
И подпись: t. á. v. Annette;
А на последнем прочитаешь:
«Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня».
В чести был он от всех козаков; два раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал ни
в каких походах; не любил тоже и советов давать никому,
а любил старый вояка лежать на боку у козацких
кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы.
С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы уже чужая этому дому, так влитому
в сознание с детства, что, казалось, всегда носила его
в себе,
а теперь выглядевшему подобно родным местам, посещенным спустя ряд лет из
круга жизни иной.
Он встал на ноги,
в удивлении осмотрелся
кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—
в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой,
а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора…
А зачем Заметов не
в конторе? Контора
в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел
кругом себя.
Как нарочно, незадолго перед тем, после долгих соображений и ожиданий, он решил наконец окончательно переменить карьеру и вступить
в более обширный
круг деятельности,
а с тем вместе мало-помалу перейти и
в более высшее общество, о котором он давно уже с сладострастием подумывал…
И Катерина Ивановна не то что вывернула,
а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав
в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный
в восьмую долю. Петр Петрович обвел
кругом свою руку, показывая всем билет.
Я бы был не прав
кругом,
Когда сказал бы: «да», — да дело здесь не
в том,
А в том, что наш Барбос за всё за это взялся,
И вымолвил себе он плату за троих...
Карандышев. Я, господа… (Оглядывает комнату.) Где ж они? Уехали? Вот это учтиво, нечего сказать! Ну, да тем лучше! Однако когда ж они успели? И вы, пожалуй, уедете! Нет, уж вы-то с Ларисой Дмитриевной погодите! Обиделись? — понимаю. Ну, и прекрасно. И мы останемся
в тесном семейном
кругу…
А где же Лариса Дмитриевна? (У двери направо.) Тетенька, у вас Лариса Дмитриевна?
Опять вино хотел было дорогое покупать,
в рубль и больше, да купец честный человек попался: берите, говорит,
кругом по шести гривен за бутылку,
а ерлыки наклеим, какие прикажете!
Аркадий танцевал плохо, как мы уже знаем,
а Базаров вовсе не танцевал: они оба поместились
в уголке; к ним присоединился Ситников. Изобразив на лице своем презрительную насмешку и отпуская ядовитые замечания, он дерзко поглядывал
кругом и, казалось, чувствовал истинное наслаждение. Вдруг лицо его изменилось, и, обернувшись к Аркадию, он, как бы с смущением, проговорил: «Одинцова приехала».
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова,
а Лидия ушла гулять; Самгин спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить
круг. Задумчиво взглянув
в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти
в ухо...
В щель,
в глаза его бил воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом
круге воды
в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало,
а темное пятно
в центре казалось неподвижным и уже не углубленным,
а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
— Надобно расширить
круг внимания к жизни, — докторально посоветовал Клим Иванович. — Вы, жители многочисленных губерний, уездов, промысловых сел, вы — настоящая Русь… подлинные хозяева ее, вы — сила, вас миллионы. Не миллионеры, не чиновники,
а именно вы должны бы править страной, вы, демократия… Вы должны посылать
в Думу не Ногайцевых, вам самим надобно идти
в нее.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что к тумбе прислонился, прячась, как зверушка, серый ботик Любаши,
а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот руками, прижимая к нему шапку, двигая черной валяной ногой, коротенький человек,
в мохнатом пальто; лицо у него тряслось, вертелось
кругами, он четко и грустно говорил...
— Понимаете: небеса! Глубина, голубая чистота, ясность! И — солнце! И вот я, — ну, что такое я? Ничтожество, болван! И вот — выпускаю голубей. Летят,
кругами, все выше, выше, белые
в голубом. И жалкая душа моя летит за ними — понимаете? Душа!
А они — там, едва вижу. Тут — напряжение… Вроде обморока. И — страх:
а вдруг не воротятся? Но — понимаете — хочется, чтоб не возвратились, понимаете?
Ослепительно блестело золото ливрей идолоподобно неподвижных кучеров и грумов, их головы
в лакированных шляпах казались металлическими, на лицах застыла суровая важность, как будто они правили не только лошадьми,
а всем этим движением по
кругу, над небольшим озером; по спокойной, все еще розоватой
в лучах солнца воде, среди отраженных ею облаков плавали лебеди, вопросительно и гордо изогнув шеи,
а на берегах шумели ярко одетые дети, бросая птицам хлеб.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая
в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного,
а только оживляют
в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное
в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
«У него тоже были свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль приводит к богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как истины требует служения этой истине или противодействия ей,
а она, чрез некоторое время, объявляет себя ложью. И так, бесплодно, трудится, кружится разум, доколе не восчувствует, что
в центре
круга — тайна, именуемая бог”».
—
А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, —
в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки.
Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится,
а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует,
а выдумано, вот — чертей выдумали,
а верят, что они есть.
Вот она заговорила, но
в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен,
а круг снова разрывался, люди, отлетая
в сторону, шлепались на пол с мягким звуком, точно подушки, и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили
в сторону и там тоже бессильно валились с ног, точно подрубленные.
— Да, вот что ждет всех нас, — пробормотала Орехова,
а Ногайцев гулко крякнул и кашлянул, оглянулся
кругом и, вынув платок из кармана, сплюнул
в него…
Я там попала
в круг политиков, моя старая подруга вышла замуж за адвоката,
а он —
в парламенте, страшный патриот, ненавидит немцев.
В центре небольшого
круга, созданного из пестрых фигур людей, как бы вкопанных
в землю,
в изрытый, вытоптанный дерн, стоял на толстых слегах двухсотпудовый колокол,
а перед ним еще три, один другого меньше.
Все более живой и крупной становилась рябь воды
в чане, ярче — пятно света на ней, — оно дробилось; Самгин снова видел вихорек
в центре темного
круга на воде, не пытаясь убедить себя
в том, что воображает,
а не видит.
У него дрожали ноги, голос звучал где-то высоко
в горле, размахивая портфелем, он говорил, не слыша своих слов,
а кругом десятки голосов кричали...
— Лидия — смешная! Проклинала Столыпина,
а теперь — благословляет. Говорит: «Перестроимся по-английски;
в центре — культурное хозяйство крупного помещика,
а кругом — кольцо фермеров». Замечательно!
В Англии — не была, рассуждает по романам, по картинкам.
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье
кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог,
а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить
в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него — не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось
в березняк; он так близко кажется ему, что вот он
в пять минут добрался бы до него, не
кругом, по дороге,
а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери.
Одет был
в последнем вкусе и
в петлице фрака носил много ленточек. Ездил всегда
в карете и чрезвычайно берег лошадей: садясь
в экипаж, он прежде обойдет
кругом его, осмотрит сбрую, даже копыта лошадей,
а иногда вынет белый платок и потрет по плечу или хребту лошадей, чтоб посмотреть, хорошо ли они вычищены.
— Извергнуть из гражданской среды! — вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенкиным. — Это значит забыть, что
в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало; что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами. Извергнуть!
А как вы извергнете из
круга человечества, из лона природы, из милосердия Божия? — почти крикнул он с пылающими глазами.
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:
Давно
в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева женского полна,
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночной, на ложе сна,
Как некий дух, ему она
О мщенье шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует — и ей
Клянется мрачный Кочубей.
Волга задумчиво текла
в берегах, заросшая островами, кустами, покрытая мелями. Вдали желтели песчаные бока гор,
а на них синел лес; кое-где белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь на воду, едва касались ее и
кругами поднимались опять вверх,
а над садами высоко и медленно плавал коршун.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе,
а осенью человек, как все звери, будто уходит
в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек
в воздухе. — Когда
кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
«Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских личностей, которые внезапно из
круга семьи выходили героинями
в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов,
а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
А мне одно нужно: покой! И доктор говорит, что я нервная, что меня надо беречь, не раздражать, и слава Богу, что он натвердил это бабушке: меня оставляют
в покое. Мне не хотелось бы выходить из моего
круга, который я очертила около себя: никто не переходит за эту черту, я так поставила себя, и
в этом весь мой покой, все мое счастие.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что
в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный
круг,
а потом, когда Марфенька на другой день уедет с женихом и с его матерью за Волгу,
в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет,
а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
А кругом и внизу все было тихо и темно. Вдруг,
в десяти шагах от себя, он заметил силуэт приближающейся к нему от дома человеческой фигуры. Он стал смотреть.