Неточные совпадения
Промахнувшись раз, японцы стали слишком осторожны:
адмирал сказал, что, в ожидании ответа из Едо об отведении нам места, надо свезти пока на пустой, лежащий близ нас, камень хронометры для поверки. Об этом вскользь сказали японцам: что же они? на другой
день на камне воткнули дерево, чтоб сделать камень похожим на берег, на который мы обещали не съезжать. Фарсеры!
«Скажите, — заметил
адмирал чиновниками, — что я вполне
разделяю их печаль».
Когда убрали наконец все,
адмирал сказал, что он желал бы сделать полномочным два вопроса по
делу, которое его привело сюда, и просит отвечать сегодня же.
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый
день выведывать о намерениях
адмирала. Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», — сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
В первый
день Пасхи, когда мы обедали у
адмирала, вдруг с треском, звоном вылетела из полупортика рама, стекла разбились вдребезги, и кудрявый, седой вал, как сам Нептун, влетел в каюту и разлился по полу.
Но
адмирал приехал за каким-то другим
делом, а более, кажется, взглянуть, как мы стоим на мели, или просто захотел прокатиться и еще раз пожелать нам счастливого пути — теперь я уже забыл. Тут мы окончательно расстались до Петербурга.
Они начали с того, что «так как
адмирал не соглашается остаться, то губернатор не решается удерживать его, но он предлагает ему на рассуждение одно обстоятельство, чтоб
адмирал поступил сообразно этому, именно: губернатору известно наверное, что
дней чрез десять, и никак не более одиннадцати, а может быть и чрез семь, придет ответ, который почему-то замедлился в пути».
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние,
адмирал сделал ему самый простой и естественный вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо морем на своих судах:
дело значительно ускорится?
Адмирал не взял на себя труда догадываться, зачем это, тем более что японцы верят в счастливые и несчастливые
дни, и согласился лучше поехать к ним, лишь бы за пустяками не медлить, а заняться
делом.
Адмирал согласился прислать два вопроса на другой
день, на бумаге, но с тем, чтоб они к вечеру же ответили на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими друзьями.
Накамура преблагополучно доставил его по адресу. Но на другой
день вдруг явился, в ужасной тревоге, с пакетом, умоляя взять его назад… «Как взять? Это не водится, да и не нужно, причины нет!» — приказал отвечать
адмирал. «Есть, есть, — говорил он, — мне не велено возвращаться с пакетом, и я не смею уехать от вас. Сделайте милость, возьмите!»
Третьего
дня, однако ж, говоря о городах, они, не знаю как, опять проговорились, что Ясико, или Ессико, лежащий на западном берегу острова Нифона, один из самых богатых городов в Японии, что находящийся против него островок Садо изобилует неистощимыми минеральными богатствами.
Адмирал хочет теперь же, дорогой, заглянуть туда.
Но он просил назначить
день, и когда
адмирал назначил чрез два
дня, Кавадзи прибавил, что к этому сроку и последние требованные
адмиралом бумаги будут готовы.
Я не мог выдержать, отвернулся от них и кое-как справился с неистовым желанием захохотать. Фарсеры! Как хитро: приехали попытаться замедлить, просили десять
дней срока, когда уже ответ был прислан. Бумага состояла, по обыкновению, всего из шести или семи строк. «Четверо полномочных, groote herren, важные сановники, — сказано было в ней, — едут из Едо для свидания и переговоров с
адмиралом».
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть
адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на письма от
адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять
адмирала он, без позволения, не смеет, но что послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
До вечера: как не до вечера! Только на третий
день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что
адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
На последнее полномочные сказали, что дадут знать о салюте за
день до своего приезда. Но
адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
20 января нашего стиля обещались опять быть и сами полномочные, и были. Приехав, они сказали, что ехали на фрегат с большим удовольствием. Им подали чаю, потом
адмирал стал говорить о
делах.
Так японцам не удалось и это крайнее средство, то есть объявление о смерти сиогуна, чтоб заставить
адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно быть, в самом
деле японскому глазу больно видеть чужие суда у себя в гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь только они сделают такое важное возражение,
адмирал уйдет, они ответ пришлют года через два, конечно отрицательный, и так
дело затянется на неопределенный и продолжительный срок.
Наконец сказали, что будем где-нибудь близко, согласно с тем, как объявил
адмирал, то есть что не уйдем от берегов Японии, не окончив
дела.
Адмирал сказал, что он надеется чрез несколько
дней получить другой ответ, лучше и толковее этого.
Вчера, 18-го,
адмирал приказал дать знать баниосам, чтоб они продолжали, если хотят, ездить и без
дела, а так, в гости, чтобы как можно более сблизить их с нашими понятиями и образом жизни.
Я намекнул
адмиралу о своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием войны, которая должна была поставить его в неожиданное положение участника в ней, думал, что я считал конченным самое
дело, приведшее нас в Японию. Он заметил мне, что не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя считать конченными.
Адмирал, между прочим, приказал прибавить в письме, что «это событие случилось до получения первых наших бумаг и не помешало им распорядиться принятием их, также определить церемониал свидания российского полномочного с губернатором и т. п., стало быть, не помешает и дальнейшим распоряжениям, так как ход государственных
дел в такой большой империи остановиться не может, несмотря ни на какие обстоятельства.
21-го приехали Ойе-Саброски с Кичибе и Эйноске. Последний решительно отказался от книг, которые предлагали ему и
адмирал, и я: боится. Гокейнсы сказали, что желали бы говорить с полномочным. Их повели в каюту. Они объявили, что наконец получен ответ из Едо! Grande nouvelle! Мы обрадовались. «Что такое? как? в чем
дело?» — посыпались вопросы. Мы с нетерпением ожидали, что позовут нас в Едо или скажут то, другое…
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил
адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном
деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».
Назначать время свидания предоставлено было
адмиралу. Один раз он назначил чрез два
дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше, то есть на другой
день.
Дело в том, что Кавадзи хотелось в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», — говорил он не раз.
Через
день японцы приехали с ответом от губернатора о месте на берегу, и опять Кичибе начал: «Из Едо… не получено» и т. п.
Адмирал не принял их. Посьет сказал им, что он передал
адмиралу ответ и не знает, что он предпримет, потому что его превосходительство ничего не отвечал.
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без
дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Оттого
адмирал и придерживался постоянно принятой им в обращении с ними системы: кротости, вежливости и твердости, как в мелочных, так и в важных
делах.
Третий, пятый, десятый и так далее
дни текли однообразно. Мы читали, гуляли, рассеянно слушали пальбу инсургентов и империалистов, обедали три раза в
день, переделали все свои
дела, отправили почту, и, между прочим,
адмирал отправил курьером в Петербург лейтенанта Кроуна с донесениями, образчиками товаров и прочими результатами нашего путешествия до сих мест. Стало скучно. «Куда бы нибудь в другое место пора! — твердили мы. — Всех здесь знаем, и все знают нас. Со всеми кланяемся и разговариваем».
Адмирала с нами не было: он прежде фрегата уехал один в Англию делать разные приготовления к продолжительному плаванию и, между прочим, приобрел там шкуну «Восток», для плавания вместе с «Палладой», и занимался снаряжением ее и разными другими
делами.
Ему на другой же
день адмирал послал дюжину вина и по дюжине или по две рюмок и стаканов — пей не хочу!
Адмирал предложил тост: «За успешный ход наших
дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки, положил голову на стол, пробыл так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от глаз, и быстро спросил: «Когда он будет иметь удовольствие угощать
адмирала и нас в последний раз у себя?» — «Когда угодно, лишь бы это не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.
Когда не было леса по берегам, плаватели углублялись в стороны для добывания дров. Матросы рубили дрова, офицеры таскали их на пароход.
Адмирал порывался
разделять их заботы, но этому все энергически воспротивились, предоставив ему более легкую и почетную работу, как-то: накрывать на стол, мыть тарелки и чашки.
Фирс. Нездоровится. Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны,
адмиралы, а теперь посылаем за почтовым чиновником и начальником станции, да и те не в охотку идут. Что-то ослабел я. Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней. Я сургуч принимаю каждый
день уже лет двадцать, а то и больше; может, я от него и жив.
…Сейчас писал к шаферу нашему в ответ на его лаконическое письмо. Задал ему и сожителю мильон лицейских вопросов. Эти
дни я все и думаю и пишу о Пушкине. Пришлось, наконец, кончить эту статью с фотографом. Я просил
адмирала с тобой прислать мне просимые сведения. Не давай ему лениться — он таки ленив немножко, нечего сказать…
Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) —
адмирал, писатель, президент Российской академии, министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с
девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных
дел человека, который проклят анафемой.
Через несколько
дней потом праздновали спуск нового корабля; тут угощал всех веселым и продолжительным пиром вице-адмирал Бутурлин.
Петр», назначенную в тот же
день для контрадмирала Гордона, и, повеселившись у него на новоселье, вечер и всю ночь до двух часов утра провел у
адмирала; а в следующий
день был на большом пиру у воеводы Ф. М. Апраксина».
Его осветили прожектором, и от него с его торпедой осталось только большое кровавое пятно на бетонной стене, но на другой же
день все мичманы и лейтенанты японского флота засыпали
адмирала Того прошениями, где они вызывались повторить тот же безумный подвиг.
Вечером в этот же
день к ним приехали два почтенные гостя: пастор и вице-адмирал, которого называли «Onkel». [Дядя (нем.).] Они оставались недолго и уехали. А вслед за ними, в сумерки, пронеслась опять со своим саквояжем Аврора, и ее больше не стало.
Зато теперь и тратить денег было некуда на этой скучной стоянке в Печелийском заливе. На берег некуда было и съезжать. Целые
дни проходили в разных учениях, делаемых по сигналам
адмирала.
Вполне соглашаясь с заключением комиссии,
адмирал послал все
дело в Петербург вместе с донесением, в котором сообщал морскому министру о том, что командир клипера действовал как лихой моряк, и представлял его к награде за распорядительность и хладнокровное мужество, обнаруженные им в критические минуты.
— А зачем ему больше? Он не такая стрекоза, как ты! — шутливо заметил
адмирал, стоявший у дверей. — Койка есть, где спать, и отличное
дело… А захотел гулять, — палуба есть… Прыгай там.
Никогда в жизни никуда не опаздывавший и не терпевший, чтобы кто-нибудь опаздывал,
адмирал тотчас же после обеда то и
дело посматривал на свою старинную золотую английскую луковицу и спрашивал...
Затем все следственное
дело с заключением
адмирала должно было поступить на рассмотрение морского генерал-аудиториата, если бы морской министр нашел нужным предать капитана суду или просто узнать мнение высшего морского судилища того времени, членами которого были
адмиралы.
Через полчаса капитан вернулся от
адмирала и сообщил старшему офицеру, что на другой
день будет смотр и что корвет простоит в Печелийском заливе долго вследствие требования нашего посланника в Пекине.
Адмирал в сопровождении капитана и старшего офицера спустился вниз осматривать корвет. Разумеется, все найдено в безукоризненном порядке, и
адмирал то и
дело выражал свое удовольствие и повторял...
Целых два
дня все время, свободное от вахт, наш молодой моряк писал письмо-монстр домой. В этом письме он описывал и бурю в Немецком море, и спасение погибавших, и лондонские свои впечатления, и горячо благодарил дядю-адмирала за то, что дядя дал ему возможность посетить этот город.