Есть или, по крайней мере, были у нас на Руси сострадательные барышни, одну из каковых
автор вспоминает в эту минуту: в ее девической комнате постоянно можно было найти какую-нибудь калечку; на окне, например, сидел цыпленок с переломленною, перевязанною в лубок ногой; в шляпной коробке помещался гадостный больной котенок; под комодом прыгал на нитке упавший из гнезда желтоносый галчонок: все это подбиралось сюда откуда попало и воспитывалось здесь до поправления сил, без всякого расчета на чью бы то ни было благодарность.
Неточные совпадения
Несмотря на совершенную добросовестность, с которою Сергей Иванович проверял справедливость доводов рецензента, он ни на минуту не остановился на недостатках и ошибках, которые были осмеиваемы, — было слитком очевидно, что всё это подобрано нарочно, — но тотчас же невольно он до малейших подробностей стал
вспоминать свою встречу и разговор с
автором статьи.
Затем он подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные семь слонов из кости, из черного дерева, один — из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял в руки маленького топазового слона и
вспомнил о семерке
авторов сборника «Вехи».
Чтение художественной литературы было его насущной потребностью, равной привычке курить табак. Книги обогащали его лексикон, он умел ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных одежд одной и той же мысли у разных
авторов, и особенно ему нравилось находить общее в людях, казалось бы, несоединимых. Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое почти всегда переходило в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием
вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
«Глупо. Но
вспоминать — не значит выдумывать. Книга — реальность, ею можно убить муху, ее можно швырнуть в голову
автора. Она способна опьянять, как вино и женщина».
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт,
автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина
вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
— До сих пор одна из них, — рассказывал мне
автор дневника и очевидец, — она уж и тогда-то не молода была, теперь совсем старуха, я ей накладку каждое воскресенье делаю, — каждый раз в своем блудуаре со смехом про этот вечер говорит… «Да уж забыть пора», — как-то заметил я ей. «И што ты… Про хорошее лишний раз
вспомнить приятно!»
Эта горсть русских людей, о которой
вспоминает автор, пишущий настоящие строки, быстро росла и хотела расти еще быстрее.
28
Вспомнил — и сделалось мне так весело, так весело, что я не воздержался и сообщил о своем открытии соседу (оказалось, что это был ЛабулИ,
автор известного памфлета «Paris en Amerique», [«Париж в Америке»] а ныне сенатор и стыдливый клерикал) 29.
Рассказывая эту историю, Пушкин, как бы с намерением кольнуть Радищева, замечает, что «
автор «Путешествия»
вспомнил старину и в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям».
Вспомните одно, что ведь эту историю рассказывал нам Светозар Владенович, а его рассказы, при несомненной правдивости их
автора, сплошь и рядом бывают подбиты… ветром.
Читая впоследствии письмо Гейне к
автору Лалла Рук, где поэт говорит, что, не зная самого сочинения, готов признать его превосходным, потому что у него такое прекрасное название, — я
вспомнил, что то же самое было со мною, когда я в первый раз узнал сладостное имя Филиппа Кольберга.
Смешно
вспомнить, что тогда этот роман сразу возбудил недоверчивое чувство в цензуре. Даже мягкий де Роберти с каждой новой главой приходил все в большее смущение.
Автор и я усиленно должны были хлопотать и отстаивать текст.
И я
вспомнил тогда, что Михайлова считали
автором скабрезных куплетов на Нижегородскую ярмарку, где есть слобода Кунавино.